Иван Цацулин - Операция «Тень»
Выпили по маленькой, закусили, опять выпили, — гость не переставал рассказывать все новые и новые эпизоды из далекого одесского детства, о которых Ефим Саулыч абсолютно ничего не помнил. Гость говорил и говорил, не давая хозяину возможности слова вставить. Ефиму Саулычу это не очень нравилось.
Потом они бродили по дорожкам сада, молчаливый поневоле, взволнованный Ефим Саулыч и занятый своими воспоминаниями Мордехай Шварц, и тогда-то и заметил их Тимур Рахитов. Гость работал по плану; надлежало старика артиста не только расположить к себе, но прежде всего во что бы то ни стало убедить его во всем том, что он, Мордехай Шварц, рассказывал тут, приучить Пищика-Нарежного верить «старому другу». Это был своего рода гипноз. Однако, действуя таким образом, старый разведчик допустил ошибку, — ведь при таком его поведении Ефим Саулыч был обречен на молчание, которому неизбежно сопутствует размышление. Сперва старик умилялся и внутренне удивлялся емкой памяти гостя, сумевшей сохранить в себе массу ничем не примечательных подробностей, потом незаметно сам углубился в воспоминания и с удивлением обнаружил слишком уж резкое несоответствие между тем, о чем с таким упоением и надрывом повествовал ему Мордехай Шварц, и тем, что было в действительности. У обоих позади подернутая дымкой времени жизнь в Одессе, но сквозь эту дымку Ефим Саулыч разглядел сейчас и те, неузнаваемо изменившиеся окраины родного города на берегу Черного моря, и себя, и того, что прогуливался теперь с ним по садику дачи Нарежных. Не существовало между ними дружбы. Со стаей босоногих сорванцов мчался по пыльным улочкам тогдашней Одессы оборвыш Ефим, сын сапожника Саула Пищика, и рядом с ним никогда не было и не могло быть всегда хорошо одетого, спесивого парнишки Мордехая, сына богача Шварца, владевшего большим галантерейным магазином. Действительно, появлялся иногда на окраине сын Шварца, с компанией таких же молодчиков, как он сам, и возникали тогда между теми и другими не игры, а драки. Что же он — перезабыл, что ли? А может, путает — старость подводит? Или забавляется тем, что морочит ему голову? Как мог сын магазинщика Шварца забыть о том, что он был богат, а Ефим Пищик беден, о том, что они всегда ненавидели друг друга? Нет, он конечно же не забыл. Так чего же ради сочиняет он тут сказки перед человеком, с которым у него никогда не было ничего общего?
Снова уселись за стол. На этот раз для того, чтобы не забыть о своем решении оставаться и дольше в роли хлебосольного и недалекого хозяина, Ефиму Саулычу пришлось пустить в ход актерские способности. Его так и подмывало спросить расчувствовавшегося гостя, как он жил, чем занимался, не вышел ли уже на пенсию, но он тактично молчал, ждал, когда тот сам заговорит о себе, ведь не лирикой же заниматься он сюда явился. И такой момент наступил.
— Вот соскучился по родине, Ефим, приехал посмотреть, что и как… Умирать все-таки тянет на родную землю, — тихо произнес Мордехай Шварц и, откинувшись на спинку кресла, пристально взглянул на инженера.
— Откуда приехал посмотреть на родину? — с недоумением спросил Ефим Саулыч. — А ты где же жил-то все эти годы, разве не в Советском Союзе?
Мордехай Шварц отрицательно покачал головой, и такая тоска и отчаяние отразились в его глазах, что старика-хозяина передернуло: гость явно переигрывал.
— В Швейцарии я…
— И давно там? Что поделывал? — любопытствовал Ефим Саулыч.
Шварц неожиданно закатил белки глаз, выговорил почти шепотом:
— Руковожу религиозной общиной, раввин.
Это, пожалуй, логично — от торговли к Библии. Ищет утешения в рукописных свитках Ветхого завета, молится своему богу Яхве, с упоением перечитывает жизнеописания первых царей израильских — Саула, Давида и Соломона. О Соломоне — «мудрейшем из людей» — нередко читал в Библии сапожник Саул Пищик и каждый раз не переставал удивляться: имел царь Соломон в гареме своем семьсот жен и триста наложниц, а в Библии хоть бы слово осуждения в его адрес за моральную недостаточность, за чрезмерное женолюбие. Подвыпив, отец Ефима, бывало, игриво улыбался жене, подмаргивал и неизменно изрекал: «Довольно с меня быть Саулом, хотелось бы хоть немного побыть Соломоном». И об этом вспомнил сейчас одесский пацан Ефимка Пищик, ставший известным артистом Нарежным. Он даже перестал слушать Мордехая Шварца: «Тоже мне — раввин!»
А тот нудно бубнил:
— И сказал бог Яхве Моисею, обратив через него лик свой ко всему народу израильскому: «Если вы будете слушаться гласа моего и соблюдать завет мой, то будете моим уделом из всех народов, ибо моя вся земля; а вы будете у меня царством священников и народом святош». — Повторил с ударением: — «Будете моим уделом из всех народов»…
Ефим Саулыч хмуро заметил:
— Твой бог Яхве, видимо, забыл о своем обещании. Гитлер вон истребил евреев целых шесть миллионов, — хотел уничтожить одиннадцать, да не успел. Советская армия помешала.
Мордехай Шварц произнес гнусаво, нараспев:
— В книге Бытия сказано: «И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их».
— Тексты эти лишний раз свидетельствуют о несвященном характере Библии… Да и приводишь ты их некстати, Мордехай, кощунство получается. — Ефим Саулыч нахмурился, внимательно присмотрелся к гостю: — Или ты запугивать меня пришел? — Мордехай Шварц молчал. — Ты что же, в Одессу возвратиться надумал, что ли?
— Да, надумал, на родине умереть хочу.
— Что ж, это, конечно, правильно. А как жить думаешь?
— Для начала сбережения переведу, а там видно будет. Религии всю жизнь посвятил я, отходить от нее поздно, — смиренно пояснил Шварц.
Расстались дружелюбно, попросил Шварц разрешения до отъезда в Одессу еще раз-другой навестить старого «приятеля». Ефим Саулыч предложил не стесняться, заезжать в любой день. Проводив гостя, долго сосредоточенно размышлял…
Через недельку Мордехай Шварц заявился опять. Обстоятельно рассказывал о поездках по достопримечательным местам Москвы и Подмосковья, вздыхал по Одессе, привел несколько цитат из Библии и как-то незаметно перевел разговор на США: вот уж где поистине не жизнь, а рай, населенный подлинными христианами! Ефим Саулыч сердито фыркнул, сказал насмешливо:
— Не обижайся, но, честное слово, у тебя мозги набекрень, Мордехай. В Священном писании какая важнейшая заповедь? Не убий! А что делают твои «настоящие христиане» за океаном? Странное у тебя представление о рае!
Заехав к Нарежным на следующий день, Мордехай Шварц впервые проявил интерес к сыну старого друга, сказал, что перед отъездом в Одессу очень хотел бы повидаться с ним, и осведомился, почему он до сих пор ни разу не застал его дома. Ефим Саулыч сына показать обещал. И действительно, свидание с инженером Нарежным вскоре состоялось. Инженер оказался средних лет человеком, симпатичным, общительным, радушным. «Весь в отца», — отметил про себя Мордехай Шварц. Отношения установились сразу же спокойно-нормальные, какие-то домашние. Инженер обычно жил где-то в другом месте, по-видимому, вне Москвы, там, где работал, однако недавно малость приболел, и начальство велело ему, по совету врачей, немного отдохнуть, «отлежаться». И, естественно, он отправился домой, к родным, к дочке-студентке. Жалел только, что, занятая по службе, не могла вместе с ним приехать и жена. Отец, мать и дочь Марина страшно обрадовались возможности побыть целую неделю с родным человеком, окружили его заботой, вниманием, лаской. В этой дружной семье и Мордехай Шварц почувствовал себя как дома. Он не заводил больше религиозных споров со стариком-хозяином и будто забыл о заокеанском «рае», который еще недавно ему расхваливал. Он явно о чем-то размышлял.
Инженер Нарежный рекомендацию врачей понимал по-своему, вовсе не собирался валяться в кровати, и Мордехай Шварц воспользовался этим для того, чтобы в его компании пошататься по советской столице. Вместительную «Чайку» инженера Нарежного можно было видеть и у ворот Выставки достижений народного хозяйства, и на стоянке против стадиона «Динамо»… Мордехай Шварц деликатно не надоедал инженеру расспросами по поводу характера работы, которой тот занимается, и, казалось, вообще этим не интересовался. Шварц объявил своим друзьям Нарежным, что в тот день, когда Семен Ефимович уедет к месту своей работы, он тоже покинет Москву, отправится в солнечную Одессу и как-то постарается подготовить «плацдарм» для своей будущей жизни там.
Наступил последний день неожиданных «каникул» инженера Нарежного. С очередной прогулки они возвращались уже под вечер.
— Завтра за работу, — сказал инженер с удовлетворением.
— Соскучились?
