Станислав Гагарин - Ловушка для «Осьминога»
Матти Бьернсон дергался совершенно напрасно. Никто его пока не подозревал. Марина еще не знала, что ее бедная мама выпила вино, предназначенное для Андрея, а Николай Иванович Колмаков еще не запротоколировал ее показаний.
Неизвестность была хуже всего. Дважды звонил Матти Бьернсон Марине, собираясь назначить ей встречу и исподволь узнать, что же все-таки произошло, но оба раза, услыхав ее голос, вешал трубку телефона-автомата и медленно выходил из будки, незаметно проверяясь.
В последние дни аспирант с утра и до поздней ночи колесил по городу, устанавливал слежку за собой. Хвостов не было, но это обстоятельство не приносило покоя. Викинг понимал, что при желании захлопнуть крышку тараканьего ящика, в который он сам себя посадил, не составляет для русской контрразведки особого труда. И спрятаться некуда. Его пребывание в России было легальным. Никаких берлог для пересидки не предусматривалось. Да и легенды у аспиранта не было никакой, не говоря уже о документах. Его попросту не готовили для агентурной работы под чужим именем.
Убраться восвояси? Можно, конечно, попробовать сесть на поезд Ленинград – Хельсинки или вылететь в Стокгольм из Пулкова… Но где гарантия, что на контрольно-пропускных пунктах не ждут, когда он явится прямо к ним в руки. Его отъезд – косвенное признание вины, саморазоблачение. Честному иностранному аспиранту незачем безо всяких причин срываться вдруг с места в начале учебного года. Пойти к консулу и соврать что-либо о заболевшем папочке? Но это проверить легче простого… Да и чем поможет ему консул? Перенесет по воздуху через Финский залив?
В этот день Матти уехал в Стрельну, побродил по парку Константиновского дворца, в котором разместилось теперь Ленинградское арктическое училище. За ним никто как будто бы не следил. Затем он сел в автобус и перебрался в Петергоф. Фонтаны в этот день не работали. «Экономим воду», – объяснил аспиранту служитель. Матти Бьернсон долго стоял у Большого каскада, смотрел, как золоченый Самсон раздирает пасть льву. Большой каскад был создан в честь победы русского оружия над шведами в Полтавском сражении, и Матти Бьернсон с иронией подумал, что вот и ему, шведу, приходится терпеть поражение в России.
Он вышел на площадь Старого Петродворца и увидел три свободных такси на стоянке.
«Деньги мне теперь понадобятся нескоро, – горько усмехнулся Матти Бьернсон. – Могу позволить себе эту роскошь…» Он подошел к крайней «Волге», распахнул дверцу и уселся рядом с водителем. Тот включил зажигание, выжал сцепление, плавно подал газ и, выкатываясь с площади, включил счетчик. Потом повернулся к пассажиру, взглянул вопросительно.
– На Литейный проспект, – внушительно сказал Викинг, – дом четыре.
Таксист повел плечами и даже чуточку крякнул. Он хорошо знал этот дом и решил, что везет одного из работников этого серьезного учреждения.
«Из Прибалтики, видно, парень», – решил он про себя. Ему и в голову не пришло, что рядом с ним сидит иностранный шпион, который взял такси с намерением явиться на Литейный проспект с повинной.
III
Пелагея Кузьминична явилась добрым ангелом и для осиротевшей семьи Резников. В эти скорбные дни, когда от Марины, впавшей от горя в прострацию, не было никакого толку, пожилая женщина всю свою неуемную энергию, сохранившуюся способность всегда приходить на помощь тем, кто в ней нуждается, обратила на маленькую девочку, которая лишилась бабушки, на Марину, их дом. Ведь все в этой семье, чего там скрывать, держалось на Брониславе Иосифовне.
А похоронные заботы-хлопоты? Техническую часть, вернее бюрократическую, взял на себя Андрей Колотухин, ему помогали его друзья – Рафик и Станислав. Спасибо, что отец отдал Андрею служебную машину, а сам одалживался у заместителя, если надо было срочно куда-то выехать. Всевозможные справки, без которых, как выяснил Колотухин-младший, нельзя отправить человека в последний путь, неприятный сговор с подозрительными личностями о рытье могилы, похоронные принадлежности, венки, цветы, катафалк, автобус, продукты и выпивка для поминок…
Но вот закончилась печальная процедура, мамаша Палаша осталась побыть в доме усопшей, пока Марина не придет в себя, а Андрей отвез в салон красоты заявление, в котором Резник просила двухнедельный отпуск.
Перед девятым днем, в который по обычаю собирались помянуть Брониславу Иосифовну по второму разу, Марина, Андрей и не оставлявшая ее пока Пелагея Кузьминична собрались обсудить, кого позвать, что приготовить, что прикупить из продуктов. Не успели начать разговор, как в прихожей позвонили. Это приехал Колотухин-старший. Василий Дмитриевич был на похоронах, видел вконец убитую горем Марину и решил навестить ее, узнать, не нуждается ли она в какой помощи, ибо считал девушку почти своей родственницей.
Приехал с академиком и Николай Иванович. Еще вчера, когда Колотухин-старший наметил себе этот визит, он вспомнил тот день в Кавголове, когда вместе с Николаем Ивановичем познакомился с Брониславой Иосифовной и Мариной. Миссия, с которой Колотухин-старший собрался в дом Резников, была по сути своей не из легких, и Василий Дмитриевич, не желая признаваться себе в некоем малодушии, позвонил Колмакову и как бы между прочим сообщил ему, что собирается съездить к дочери покойной. Умеющий понимать подобную информацию с полуслова и даже порою без слов, Николай Иванович тут же попросил взять его с собой.
– Хоть мы и виделись с этой милой женщиной только однажды, я искренне жалею ее, а уж о ее детях и говорить не приходится, – сказал он, ничем не выдавая, что знает, кем на самом деле доводилась маленькая девочка Брониславе Иосифовне.
Увидев гостей, Марина оживилась. За прошедшие дни она несколько пришла в себя, постепенно обретая свое прежнее агрессивно-независимое состояние, хотя и казалась еще расслабленной от пережитого несчастья.
«Мамы больше нет, – размышляла она бессонными ночами, упорно отказываясь от снотворного зелья, – а у меня ребенок, его еще растить и растить. Что теперь делать? Как все правильно рассчитать, не ошибиться? Если б могла я на Борю положиться… Но где он, Боря?»
Марина еще в день похорон подумала о том, что надо бы сообщить ему о постигшем ее горе. Но куда телеграфировать? Она совершенно не знала, в какой организации работает Борис за границей. Весточки от него приносил Матти Бьернсон, но он в эти печальные дни не показывался. Видимо, уехал домой, решила Марина, иначе пришел бы на похороны или позвонил бы, в крайнем случае. Обаятельный скандинав нравился Марине. Раньше она порой даже игриво подумывала, не завести ли с ним роман пикантности ради.
Когда в доме появились академик и Колмаков, Марина сама принялась хлопотать по хозяйству
– Вы уж отдыхайте, мамаша Палаша, – мягко сказала она Пелагее Кузьминичне, назвав ее колотухинским домашним прозвищем. – Вы и так столько для меня сделали. Не знаю, как и отплачу за все, золотой вы человек…
Марина так искренне любила сейчас всех этих людей, что по неведомому психологическому закону чувство приятия к другим переключилось на собственную персону, наполнило ее любовью и состраданием к самой себе. У нее даже слезы появились на глазах.
Молодая хозяйка выставила на накрытый стол бутылку «Смирновской» – презент от одной из клиенток – и сухое вино. Колотухин-старший и Колмаков ограничились символическим количеством вина в бокале, Андрей выпил гранатового сока, Пелагея Кузьминична пригубила за компанию «Ркацители», а Марина налила себе рюмку «Смирновской», объяснив смущенно: «Душа застыла, может, отогреется…»
За чаем зашел разговор о предстоящих поминках. Марина сообщила, кого собирается пригласить, а кто может так прийти – вышло человек тридцать – сорок.
– Вина надо купить, – сказала Марина. – И водки… Пару ящиков. Надо съездить к Семену Марковичу, – повернулась она к Андрею.
– Зачем так много водки? – неуверенно возразил Василий Дмитриевич. – Может быть, только вина… Понемногу, для традиции.
– Да и традиция-то надуманная, – поддержал академика Колмаков. – Не было такого у наших предков.
– Ну да, – вспыхнула Марина. – А потом скажут: ну и скряга у нее дочь! У мамы каждый был и сыт, и пьян, и нос в табаке. Пусть пьют, сколько захочется… Тем более, выпивка сейчас дело дефицитное.
– Поэтому тем более не стоит, – подал голос Андрей. – Надо ломать дурные традиции. Я, по крайней мере, к Семену Марковичу за водкой не поеду.
– Хорошо, – подчеркнуто бесстрастным тоном произнесла Марина, – можешь не ехать. У меня найдется кого послать. Ты хочешь, чтобы люди осудили меня? Ты никогда не любил мою маму. Вот и сейчас помянуть не захотел. Твой отец и Николай Иванович не погнушались вина выпить.
– Но мы обычные люди, Марина, – вступил в разговор, встревожась его оборотом, Колотухин-старший. – А Андрей у нас убежденный трезвенник, борец за трезвость. А это ого-го какое нравственное обязательство.
