Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…
— Мы проголосуем, Так. И ты подчинишься воле большинства, — повторил он слова Александры.
Последняя попытка, подумала Норма.
— Ну! — сказал Барски.
Сасаки молчал.
— Говори же, сукин ты кот! — воскликнула Александра.
— О’кей, — сказал Сасаки. — Проголосуем. У меня, конечно, тоже есть голос. А у фрау Десмонд нет. Извините, фрау Десмонд, я против вас лично ничего не имею. Но полагаю, что голосовать имеют право только члены нашей группы. Уверен, так же считают остальные. Вы согласны со мной? И не обидитесь?
— Да, — ответила Норма. — А об обиде и речи быть не может.
— Благодарю. И вот еще что: пусть ни у кого не возникнет никаких комплексов вины. Голосование будет тайным, согласны?
— Согласны, — сказал Хольстен.
Почему он выскакивает первым, подумала Норма. А сейчас нерв у него не дергается…
— А вы?.. — спросил Сасаки, возбужденный до предела.
— Пусть будет так, — сказала Александра.
— Эли?
— К чему голосовать, если ты все равно поступишь по-своему? — спросил Каплан. — Если ты решил сделать это во что бы то ни стало. Зачем ты согласился с голосованием?
— Потому что я не герой, — сказал японец, поправляя очки. — Потому что я наложу в штаны при одной мысли о том, что вы — против, а я… я должен сделать это, не знаю даже где… Я… я чувствую себя уверенным, когда со мной рядом вы. Здесь, в клинике, я в полнейшей безопасности. Все вы будете заботиться обо мне. И сделаете все необходимое, если я ошибся в расчетах. Но ничего такого не случится. Вот увидите!
— Все-таки ты побаиваешься, — сказал Каплан.
— Еще бы, — улыбнулся Сасаки. — Но я… у меня будет легче на душе, если большинство проголосует «за» и я смогу остаться в клинике.
— Nebbich,[33] — сказал Каплан. — Если для тебя так лучше, давайте проголосуем.
— Спасибо, Эли. А ты, Ян?
— Я того же мнения, что и Эли, — сказал тот. — Помешать тебе поступить, как ты задумал, мы не в силах. У тебя свои права. Весь фокус в том, что у нас тебе действительно будет лучше, Так.
А Сасаки уже разрезал лист бумаги на полоски.
— Вот! — сказал он. — Каждый берет по полоске и пишет на ней «да» или «нет». Фрау Десмонд собирает их в своей косынке. Нас пятеро. Ничейный исход исключается.
3
Закон Мэрфи, подумала Норма. Я всегда верила в закон Мэрфи. Вот он: если сделка имеет малейший шанс сорваться, она сорвется.
Она стояла у окна с косынкой в руке и внимательно смотрела на каждого из подходивших к ней со свернутой бумажкой в руке. На нее не смотрел никто. Из-за убегавших туч как раз выглянуло вечернее солнце.
Не верь я в закон Мэрфи, подумала Норма, я бы еще надеялась, что большинство проголосует против опыта Сасаки на себе, а не за. И тогда, как знать, Сасаки может не хватить смелости произвести его в другом месте. А если смелости хватит, пусть вакцина окажется неэффективной и он заболеет, как Том! Какие ужасные мысли приходят мне в голову, подумала она. Но все-таки лучше, чтобы заболел и изменился один человек, чем полмира. Если найти вакцину против вируса невозможно, это снимет угрозу для всех. Если выяснится, что защиты от вируса нет, прекратится и террор. Я знаю: если этот вирус для Soft War не годится, они бросятся искать другой. И так далее. И если они не найдут ничего подходящего, если им никак не вырваться из атомной спирали — значит, атомной войны не миновать. Ларс Беллман сказал, что на десять-двадцать лет взаимное атомное запугивание может еще затянуться, но на больше — нет. Нет, добром это не кончится. А из-за кого терпеть? Из-за детей, конечно. Из-за Ели. Из-за других. Им-то жить и жить еще — если выйдет. И тогда мы с Яном тоже останемся в живых. Хочу я, честно говоря, прожить еще лет двадцать-тридцать? Да, из-за Яна. Фу ты, подумала она, что за сентиментальная чепуха. Положим, он мне нравится. Мало ли кто кому нравится. Я любила Пьера; он погиб, а я живу. Можно все преодолеть и пережить. Или наоборот. Мне может сколько угодно нравиться Ян, и тем не менее я тоже могу погибнуть, умереть, и ни о чем больше не помнить, и ни о чем больше не тревожиться. Так было бы даже лучше. Если мы останемся в живых и у нас будет любовь, это закончится страданиями и горем. Как всегда.
Она испуганно вздрогнула, когда Сасаки сказал:
— Посмотрим, фрау Десмонд! — Он начал разворачивать сложенные бумажки, стоя прямо перед ней. И вдруг весь просиял. — Я знал! — воскликнул он. — Знал!
Сейчас еще запляшет от радости, подумала Норма.
— Четыре раза «да»! И только один «нет»! — Сасаки был просто счастлив. — Четыре «да»!
Все стояли с непроницаемыми лицами.
— Значит, я останусь в клинике! Благодарю вас! — радостно воскликнул он. — О-о, посмотрите, посмотрите! — и он указал на окно.
Черные и фиолетовые грозовые тучи стянулись над южной частью города широким полукружьем так близко, что, кажется, протяни руку и дотронешься; сияла и переливалась в лучах заходящего солнца радуга.
— Это к счастью. К счастью для всех нас! — восторженно проговорил он.
Так и должно было случиться, подумала Норма. Закон Мэрфи.
4
— «И они пали в его объятия, и осыпали поцелуями, и отвели во дворец, где облекли его в дивные одежды, и возложили на его голову корону, и дали ему в руки скипетр, и он стал властелином города, который стоял на берегу реки», — читал Барски, сидевший рядом с кроватью дочери. Он держал в руках томик сказок Оскара Уайльда. Голос его звучал мягко, проникновенно. В затемненном углу детской устроилась Норма.
— «И был он справедлив и милосерден ко всем. Он изгнал злого Волшебника, Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его всегда царили мир и благоденствие.
Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном».
Барски опустил книгу. Еля заснула и во сне улыбалась.
— Спит, — прошептал Барски.
— Уже давно, — шепотом ответила Норма.
Он поднялся, поцеловал дочку в лоб, поправил одеяло, осторожно положил поверх него руку Ели. Норма тоже встала. Она видела, как Барски перекрестил дочку, и первой прошла в просторный кабинет. Барски погасил в детской свет и прикрыл за собою дверь.
— Поговорим о науке, Ян, — сказала Норма. — Я вас внимательно слушаю.
5
— Вы помните, что ДНК находится в ядре каждой клетки, — как опытный лектор начал Барски. — Она — носитель генетической информации. При делении клеток должна обеспечиваться возможность передачи информации. В «Атлантике» я объяснял вам структуру ДНК, три ее измерения. И с чего начинается передача информации, вам тоже известно: когда две взаимообвивающиеся молекулы ДНК раскрываются подобно застежке-«молнии».
— Прекрасно помню ваше сравнение.
— Молекула ДНК не что иное, как микроскопических размеров информационная программа. Эта программа состоит как бы из четырех кирпичиков, четырех химических основ, которые мы сокращенно обозначаем буквами T, G, C и A. И к примеру, начало заключенного в ДНК кода для человеческого ростового гормона будет выглядеть следующим образом: ТТС CCA ACT АТА ССА СТА ТСТ и так далее. Программа возбудителя гепатита В состоит из 3182-членной комбинации этих четырех букв. В среднем наследственное единство, ген, выражается примерно одной тысячей таких букв. А вся человеческая программа выражается уже четырьмя миллиардами букв. — Он указал на соответствующую иллюстрацию и коснулся при этом руки Нормы. — Прошу прощения! — и прочел подпись под рисунком: «Три миллиарда букв в генетическом коде соответствуют тысяче книг толщиной в пять сантиметров». Стопка книг достигнет пятидесяти метров, то есть высоты двадцатиэтажного дома.
— У одного человека?
— Да, у одного, — ответил Барски. — Комбинации из четырех букв по три, но все время в ином сочетании. И у каждого человека другой порядок букв. И у любого животного тоже. И у растения. И у каждого вируса свой порядок букв.
— Фантастика! — сказала Норма.
— Фантастика, и тем не менее: вспомните о нашем немецком алфавите. В нем двадцать шесть букв. С их помощью мы можем написать абсолютно все, что пожелаем: стихи, рецепты, передовые статьи, самые разные книги, Библию и «Майн кампф».
— Хорошее сравнение, — кивнула Норма. — У меня вопрос…
Пронзительно зазвонил телефон.
Барски снял трубку:
— Ханни? Что случилось? — Несколько секунд он слушал. — Господи ты Боже мой! Когда? Нет… Не может быть. Не надо, Ханни! Успокойся! Пожалуйста, успокойся! Ты плачешь, я не понимаю, что ты говоришь…
