Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ
Кэйхилл подошла к столу. Уперлась в столешницу руками и уставилась на ее поверхность. Как она ни старалась, сколько усилий ни прилагала, все же никак не могла полностью разобраться в том, о чем он говорил. Все звучало так уклончиво, так окольно, что вызывало больше вопросов, чем давало ответов.
— Эрик, почему убили Барри? Что такого она узнала, из-за чего оказалось необходимым убить ее? Кому стало бы настолько не по себе, останься она в живых, что они решились на подобный акт?
Эдвардс подошел к ней поближе.
— Тебе стоило бы понять, Коллетт, что Барри хорошо представляла себе, на какой риск идет, занимаясь тем, чем она занималась.
— Работая курьером? Время от времени доставить что-то там такое в Будапешт — в этом не так уж много риска, Эрик.
— Немного, если только то, что она доставляла, не истолковывалось как наносящее ущерб Компании.
— Почему это должно было наносить ущерб? Она же работала на эту Компанию, ведь так?
— Поначалу, потом же… Послушай, позволь, я выскажу тебе все, что, собственно, уже и делаю. Не буду стараться ничего смягчать, не стану и словесную жвачку жевать. Барри в конце концов поняла мудрость сотрудничества с… другой стороной.
Коллетт затрясла головой:
— Нет! Прости, но это для меня неприемлемо.
— Придется принять, Коллетт. Освободи свое сознание от пут. Не спеши автоматически лепить ярлык: плохо. В своем роде то, чем она занималась, было благородно.
— Благородно? Да ведь, по-твоему, выходит, что она была предателем!
— Понятийные выкрутасы. Разве попытка добиться равновесного здравомыслия в этом мире есть акт предательства? Я так не думаю. Разве спасение жизни тысячам ни в чем не повинных людей, в данном случае венграм, это предательство? Конечно же нет. «Банановая Шипучка» с самого начала была отвратительно задумана, обречена на провал, как и то, что случилось в заливе Свиней, и как попытка спасения заложников в Иране, и как все другие непродуманные действия, что предпринимались нами во имя свободы. Если «Банановая Шипучка» осуществится, она приведет лишь к смерти невинных людей в Венгрии. Барри поначалу этого не понимала, но в конце концов я убедил ее в этом.
— Ты убедил ее?
— Да, и хочу тебя убедить в том же. Убедить тебя мне захотелось, как только я тебя увидел, хотя у меня никогда не было уверенности, что ты к этому правильно отнесешься. Теперь, думаю, ты поймешь все правильно, так же, как и Барри, коль скоро она поняла.
— Продолжай.
— Я хочу, чтобы ты работала со мной и помогала мне обуздать это безумие. Я хочу, чтобы ты подхватила то, что не довершила Барри. Я хочу, чтобы ты… помогала мне передавать информацию туда, где от нее будет больше всего пользы, тем, кого ты зовешь «другой стороной» или «противником».
У Кэйхилл будто желудок перевернулся, и голова, ставши легкой-легкой, поплыла куда-то. То, что они говорили, было правдой. Он на самом деле двойной агент, и это он завербовал Барри. Она не знала, что сказать, что ответить: то ли исхлестать его, причинить физическую боль, то ли бежать вон из его номера. Коллетт смирила в себе оба порыва.
— Я же защищала тебя во всем. Я говорила им, что они ошибаются на твой счет. А ошибалась, выходит, как раз я. — Это она произнесла спокойным голосом. И тут же взорвалась: — Черт, черт тебя побери! Я думала, что Толкер двойной агент, через которого идет утечка по «Банановой Шипучке». Я на самом деле этому верила, а теперь ты признаешься мне в том, что все это — ты. Ты сволочь, негодяй! Ты довел Барри до того, что ее убили, а теперь хочешь, чтобы я заняла ее место.
Эдвардс медленно покачал головой:
— Коллетт, ты способна на гораздо большее, чем Барри. Она была наивной. Это и навлекло на нее беду, стало причиной ее смерти. Когда я доверился Барри, я понятия не имел, насколько она податлива на контроль со стороны того же Толкера, скажем. Она узнала слишком много. Мне вовсе не следовало бы до такой степени ей доверяться, но я влюбился. Со мной это слишком легко случается, и часто отнюдь не на пользу мне.
— Влюбился? По-твоему, это называется полюбить женщину — завербовать ее и заставить торговать собственной страной?
— Любовь всякая бывает. Наша была приятным партнерством, личным и профессиональным, пока Толкер все не испоганил. На нашем партнерстве Барри делала большие деньги, Коллетт, получала куда больше, чем от ЦРУ.
— Деньги? Для тебя они что-то значат?
— Еще как! И для нее тоже значили. В деньгах нет ничего изначально злого, разве не так? Позволь внести одно предложение. Слезай-ка ты со своей высокой лошадки и выслушай меня. Я отменю свое свидание на вечер, давай поужинаем вместе, здесь, в номере. Получше узнаем друг друга. — Он засмеялся. — И можем продолжить начатое на БВО. Никаких обязательств, Коллетт. Ты вовсе не обязана меня слушаться. Только от тебя ведь не убудет, если ты поговоришь об этом со мной.
— Я не хочу говорить об этом, — сказала она.
— Так тебе особо деваться некуда.
— Что это значит?
— Ты уже влипла, потому как слишком много знаешь. Есть смысл, а?
— Никакого.
Он пожал плечами, перегнулся и подобрал гантель, поднял ее несколько раз над головой.
— Предлагаю тебе сделку. Все, что от тебя требуется, это вернуться в Будапешт и рассказать им, что я чист. Я дам тебе материалы, которые подтвердят, что Толкер стакнулся с Советами. И это все, что тебе надо будет сделать, Коллетт: уверить их, что ты добыла эти материалы и передаешь их по назначению, как и положено добросовестному сотруднику Компании. Они займутся Толкером и…
— И что, ликвидируют его?
— Это уже не наша забота. Тебе известно, не так ли, что Барри везла с собой почти двести тысяч долларов, чтобы подкупить какого-то венгерского чиновника?
Кэйхилл не ответила.
— Они у меня.
— Ты взял их после того, как убил ее. — Она поразилась, каким безразличным тоном ей удалось такое выговорить.
— Не имеет значения, как я их достал. Важно то, что половина денег твоя, если поможешь мне очиститься. После, если согласишься помогать мне на долговременной основе, денег будет куда больше. Подумай: кучу денег припрячешь к пенсии. — Снова смех и снова гантель описывает восьмерки над головой. — Я так думаю, что еще от силы годик — и мне пора будет сваливать. Мне нужно порядочно денег, чтоб начать собственное дело с яхтами внаем, а не просто сидеть под «крышей», которая мне не принадлежит. Что ты хочешь через год, Коллетт? Дом в Швейцарии, самолет, столько денег в иностранном банке, чтоб больше никогда не работать? Все — твое. — Эрик бросил гантель на пол и сказал: — Ну так как? Ужин? Шампанское? Поднимем тост за что ни пожелаешь, а потом и…
— В постель?
— Абсолютно точно. Я для себя много лет назад установил правило: никогда не допускать, чтоб что бы то ни было мешало утехам любви, особенно с такой красивой и толковой женщиной, как ты, которая… — он медленно повел головой из стороны в сторону, — которой я обязан тем, что влюбился снова.
Кэйхилл пошла к своему плащу на диване. Эдвардс прыжком встал перед нею, обхватил рукой ей шею сзади, крепко вцепился кончиками пальцев в артерии. Она видела, как буграми заходили мускулы на голых руках, как потемнело от злобы его лицо.
— Терпение мое лопнуло, раз добром не хочешь, — рычал он, толчками прогоняя ее через всю комнату в спальню. Повалил ее на кровать, ухватил за ворот свитера и разорвал его донизу.
Кэйхилл скатилась с кровати и на четвереньках по полу добралась до двери, вскочила на ноги и бегом рванула в гостиную. Бросилась к плащу и попыталась укрыться за диваном, чтобы хватило времени вытащить револьвер. Эдвардс оказался слишком прытким: она еще, считай, револьвер не успела из кармана вытащить, а он уже ухватил ее кисть и вывернул ее — белый пластиковый пистолет упал на пол.
— Ну, сучка! — воскликнул он. — А ведь убила бы меня, да?
Он был настолько уязвлен, что на какой-то момент ослабил хватку. Кэйхилл высвободила руку и бросилась к углу, где на большом телевизоре оставила свою сумочку, схватила ее и лихорадочно принялась искать, где можно было бы спрятаться хоть на секунду, чтобы перевести дух и вооружиться распылителем. Места не находилось, единственный путь спасения — в хозяйскую спальню. Она вбежала туда и попыталась захлопнуть за собою дверь, но он легко распахнул ее, да с такой силой, что Кэйхилл кубарем полетела к кровати, ударилась об нее сзади коленями — и неожиданно пластом растянулась на спине. Руки при этом продолжали лихорадочно отыскивать в сумочке устройство.
Он грозно навис над нею, обшаривая глазами ее тело.
— Ты, деточка, не понимаешь, в какие игры играешь, да? Ты чего ждала, когда решила поискать острых ощущений в жизни и пришла в ЦРУ? Ты что думала: поиграешь в шпионов, а чуть что, коль бо-бо станет, домой к мамочке побежишь?
