Леонид Николаев - Феникс
Снова поднялись брови Азиза. Снова распахнулся рот, как перед Баймирзой. Не мог в одно короткое мгновение все переварить человек. Мысли и чувства путались. Становилось страшно. Мир закрутился вокруг эсэсманна, втянул его в водоворот, и трудно было понять, куда несут Азиза события. Наверх или вниз. Того и гляди захлебнешься.
— Торопитесь, в вашем распоряжении всего час.
У нее хватило сил подтолкнуть Азиза. Не дать разгореться огоньку сомнения, что вспыхнул искоркой в его глазах.
— Вечером вас привезут к господину Ольшеру.
Это решило исход дела.
Любовно, старательно эсэсманн запахивал шинель, застегивал пуговицы, надевал шапку, трижды надевал, ему все казалось, будто нехорошо ложится она на непослушные густые волосы. Таким обычным, трогательно простым был в эту минуту Азиз, что Надие пожалела его. Подумала с болью: он хочет жить. И тогда хотел жить, продавая Селима. Жизнь… Ведь больше нет ничего у человека.
— Спасибо, сестра.
Азиз приложил руку к груди. К сердцу. Грусть все-таки теплилась в его глазах.
5
Отель «Адлон» еще не видел такого пестрого общества, какое наводнило сегодня зал для приемов. Вдоль зеркальной стены прохаживались военные в самых различных мундирах: карабинеры Муссолини, гвардейцы Хорти, роавцы Власова, офицеры «Голубой дивизии» Франко, упавцы Бандеры, легионеры ТНК, гренадеры из Сааров, даже один унтерштурмфюрер дивизии «Дас рейх». И, конечно, всевозможные «фюреры» батальонов особого назначения «Мертвая голова». Они же, «фюреры» СС, были и в штатском: в черных, серых, коричневых костюмах. Черное надели сегодня и господа «президенты» национальных комитетов и члены «правительств». Черную тройку надел Вали Каюмхан. Его торопливо седеющие виски выразительно белели над матовой смолью великолепного бостонового пиджака. Вообще Каюмхан был сегодня великолепен — свеж, элегантен, красив. Мягкая, торжественно снисходительная улыбка светилась на лице, а глаза таили задумчивость. После Власова, виновника этого собрания в «Адлоне», Каюмхан был второй важной персоной здесь, и все присутствующие отдавали дань президенту, почтительно кланяясь издали.
Женщин почти не было, если не считать нескольких временных жен президентов, таких же, как и Каюмхан, вынужденных обвенчаться с немками или турчанками в Берлине. Семьи символизировали союз с Третьим рейхом. Главным украшением банкетов обычно являлась Рут. Но к началу торжества она не успела, и Каюмхан шествовал по залу в компании своих министров. Рядом был неизменный Баймирза Хаит в щегольском мундире лейтенанта вермахта.
За несколько минут до начала собрания приехал Ольшер. В коричневом костюме. Серьезный и, кажется, несколько взволнованный. Оглядел зал. Вернее, оглядел свое хозяйство: «Адлон» был заполнен эсэсовцами — в форме и без формы. Даже господа министры и президенты числились в штате СС. Лишь немногие для видимости проходили по ведомству барона Менке — их как бы прикрывал политически и юридически рейхстаг. Кстати, Менке уже был в зале. Со своей супругой — седеющей норвежкой — он прохаживался вдоль задрапированных окон и отвечал на поклоны. Барон был мрачен. Банкет в «Адлоне» символизировал крушение идей почтенного тюрколога, поражение в схватке с Ольшером. Управление СС полностью захватило инициативу, и роль барона была сведена к нулю. Он просто представительствовал, выполнял обязанности «нотариуса» при заключении сделок. С ним вежливо здоровались, ему даже улыбались, но как-то грустно, с сочувствием.
Исламбек явился в «Адлон» в одно время с Ольшером. Капитан даже поздоровался с ним у входа в отель, поздравил с погонами унтерштурмфюрера. По случаю приема в «Адлоне» Саид надел новый мундир и пристроил на левой петлице знаки отличия лейтенанта, на правой, как обычно, до чина полковника, рисовались стилизованные зигзаги «СС».
Вместе они прошли в вестибюль, разделись и поднялись в зал. Короткий путь, рядом с начальником «Тюр-костштелле», для Саида оказался новым испытанием. Он играл весело настроенного офицера, баловня судьбы. Должен был радоваться своему счастью, красоваться перед каждым зеркалом, принимать восхищенные взгляды знакомых. Это была задача. Это была работа. Он выполнял ее добросовестно. Как умел. Не всегда, правда, удачно. Сносно, во всяком случае. И рядом существовала другая задача — скрыть отчаяние. Он шел, понимая бессмысленность того, что делает. Бессмысленность собственного существования. Никчемность свою. И понял это не сейчас, на лестнице «Адлона». Понял утром, принимая от Надие маленький сверток. От бледной, измученной страхом Надие — она передала ему тайну Ольшера.
Шутки. Ранящие сердце шутки. От них еще горше Саиду. Главное, надо улыбаться, отвечать на приветствия, благодарить. Каюмхан издали кивает — тоже поздравление. Баймирза Хаит, наоборот, кривится, отводит глаза, будто не замечает офицерского кителя Исламбека. Он сам лейтенант, и такие же погоны подчиненного унижают первого министра.
Ольшер приглашает всех к столу. Длинному, изогнутому подковой в центре зала, сверкающему хрусталем, горящему золотом вин. Тарелок мало. И в тарелках мало. Зато пестрят живые цветы. В изобилии.
Рядом с Ольшером садится генерал Власов. На нем немецкая форма, но знаки различия старой, царской армии. И весь он напоминает чем-то прошлое, какие-то силуэты, знакомые по картинам и фотографиям, — сухой, высокий, хмурый. Смотрит исподлобья. Только когда к нему обращается гауптштурмфюрер, он поднимает брови и внимательно, с интересом слушает. За Власовым через стул устраивается Степан Бандера. Он, как и генерал, один из почетных гостей. Из всех изменников они двое пользуются особой симпатией фюрера. Им предоставлена возможность лично встречаться с Гиммлером и решать вопросы особой важности. Бандера — популярная личность в кругах эмиграции. В 1934 году он убил министра внутренних дел Польши Парецкого. Немцы, спустя пять лет, заняв Варшаву, освободили Степана Бандеру из тюрьмы и заключили с ним союз. Произошла такая же история, как и с Мустафой Чокаевым в Париже. Собственно, все националистические главари оказались почему-то «друзьями» Гитлера и, выйдя из-за решетки, сейчас же принимались помогать фюреру. Бандера взялся за организацию «пятой колонны» в западных областях Украины. При Краковском диверсионном центре был создан повстанческий штаб. А в 1942 году самозванный «гетман» предложил Гитлеру объявить банду изменников и предателей, окружавших Бандеру, «Украинской повстанческой армией». Фюрер любил громкие символические названия и включил в состав вооруженных сил Германии новую воинскую «часть».
От Бандеры не захотел отстать Власов. Он добился сформирования «русского комитета» и при нем такой же «армии», как и у «украинского гетмана». Называлась она РОА — русская освободительная армия. Власов пошел дальше. Выступил с инициативой объединения всех националистических сил под знаменем Гитлера. Вначале его не поддержали. Генерал не отступал. На собраниях предателей он произносил речи в защиту объединения, печатал статьи в официальном нацистском органе «Фелькишер беобахтер» и даже в юдофобской газетке Штрейхера «Штюрмер». После Сталинграда акции Власова поднялись. Фюреру нужна была помощь — нужны были ландскнехты любой национальности. Генерал добился приема в «Орлином гнезде» — ставке Гитлера — и получил заверения в поддержке своей инициативы. Потом он забегал по этажам особняка на Бендлерштрассе — штаба верховного командования вермахта. Ему нужно было убедить немецких генералов в целесообразности создания объединенного штаба. Во главе такого штаба Власов, конечно, видел себя. На Бендлерштрассе идея «русского президента» не нашла сочувствия. Батальоны изменников были ненадежной силой на линии фронта. Власова вернули к его прежним хозяевам на Моммзенштрассе и Принц-Альбрехтштрассе — в Главное управление СС и Главное управление имперской безопасности. В частях особого назначения предатели могли найти себе достойное место. Они там ценились. Адрес был хорошо знаком Власову. От рейхсфюрера Генриха Гиммлера генерал получил крещение как националистический лидер. Вместе с Бандерой они часто навещали серое каменное здание, охраняемое эсэсовцами. Бандера уже состоял на службе в абвере — военной разведке и контрразведке и одновременно являлся сотрудником СД Главного управления имперской безопасности. Здесь, на Принц-Альбрехтштрассе, скрестились дорожки Власова и Бандеры. Тайные дорожки. Открыто они встречались лишь на «бирабентах» — пивных вечерах в «Адлоне» или в отеле «Эспланада».
Сегодня они сидели почти рядом. Недалеко от фаворитов Гиммлера занял место Вали Каюмхан. Столь почетная близость объяснялась новой ролью «отца Туркестана» — активного сторонника объединения сил. В кармане у президента лежал листок, переданный ему Рут и по ее настоянию им подписанный, листок с текстом обращения ко всем национальным комитетам, созданным в Берлине. Никто из присутствующих, кроме Власова, еще не знал об этом обращении. Не знали и «министры» Каюмхана. Находясь в полной зависимости от Ольшера, они и не пытались изображать самостоятельность. Получая марки и пфенниги на Моммзенштрассе и Фридрихштрассе, надевая немецкие мундиры и костюмы, «члены правительства» громко говорили о суверенности «Туркестанской империи». В крошечных, темных, жалких комнатушках комитета сочинялись статьи о национальном подвиге слуг Гиммлера. Национализмом они прикрывали собственное падение — измену и предательство.
