Владимир Михановский - Тени Королевской впадины
— Отчего?
— Мне объясняли врачи, да так мудрено, что я ничего не поняла.
— Может, плохо лечили?
— Да нет, там квалифицированные врачи. И такие чуткие, отзывчивые… Но знаешь, Ваня, я полагаю, что он сам не очень-то хотел лечиться.
Талызин вопросительно взглянул на Веронику.
— Видишь ли, как бы тебе объяснить… — Она замялась. — Воля к жизни у него как будто была подавлена.
— Может, показалось?
— Может, и показалось… — Вероника еле заметно пожала плечами. — Хотя нет, не думаю. У него накопилась масса таблеток, которые он не принимал.
— В тумбочке?
— Нет, тумбочки у них проверяет персонал каждый день. Я их нашла под матрасом, в газетку завернутые, когда постель ему перестеливала. «Что это за таблетки?» — спрашиваю. Он шуршание услышал, догадался, о чем речь, и вроде как чуть смутился. «Это, — говорит, — обезболивающее». «А прячешь зачем?» — «Держу про черный день, когда невмоготу станет. Тогда глотну штучку-другую, мне, глядишь, и полегчает».
Вероника замолчала. Она не могла сказать никому, даже Ивану, о страшном подозрении, которое возникло у нее еще там, в Новосибирске, в день похорон Николая.
…Талызин во всем помогал ей, вникал в мелочи быта, часто ездил к ней домой, на окраину. «Ты — как неотложка», — горько шутила в те дни Вероника. Сама она ничего делать не могла, все валилось из рук, особенно в первые дни после возвращения из Новосибирска. Ходила как в воду опущенная, каждое занятие на курсах с большим трудом дотягивала до конца.
Иван слушал Веронику, смотрел на ее измученное лицо и думал, что теперь нет для него человека ближе и дороже, чем она. Его давно уже терзала мысль, что она ничего не знает о его готовящемся отъезде. Андрей Федорович настрого попросил его не говорить на эту тему с кем бы то ни было, в период оформления — особенно.
Талызин очень хотел жениться на Веронике и забрать ее в Южную Америку. Неизвестно, конечно, как она отнесется к его планам, но для начала необходимо было посвятить ее в них. Чтобы испросить на это разрешение — сколько, в конце концов, можно играть в таинственность?! — ему тоже крайне необходимо было повидать Андрея Федоровича.
Работа в Оливии Веронике наверняка найдется. Правда, возникала еще масса различных проблем. Захочет ли поехать мама в такую даль, на другой конец света? Как быть с Сережей, где он там будет учиться? Обо всем этом следовало переговорить с Андреем Федоровичем.
Да, им необходимо повидаться. Но как это сделать? Звонить ему по телефону — ни домой, ни тем более на работу — он не рекомендовал. Дежурить у его дома, ожидая встречи? Но в таком дежурстве было что-то унизительное. Нет, встреча их должна носить видимость случайной.
Припомнив, что Андрей Федорович любил иногда после работы, если не слишком задерживался, заглянуть в Сокольнический парк, Талызин зачастил в Сокольники. Несколько вечеров провел безрезультатно, фланируя по аллеям. Наконец ему повезло.
Иван еще издали приметил павильон и вспомнил, что там играют в шахматы. «Загляну-ка туда, чем черт не шутит!» — решил он без особой надежды…
Перед шахматным павильоном вокруг клумбы стояло несколько садовых скамеек. На них сражались любители. Здесь были и седоусые пенсионеры, и совсем юные почитатели шахмат. Вокруг каждой пары толпились болельщики — где побольше, где поменьше. «Сыграть, что ли, с кем-нибудь?» — подумал раздосадованный неудачей Талызин. И вдруг он увидел Андрея Федоровича. Тот стоял к нему спиной, увлеченный партией.
Талызин тихонько подошел сзади и заглянул через головы болельщиков. Несколько минут изучал шахматную ситуацию. А события на шахматной доске и впрямь разворачивались интересно: оба партнера азартно атаковали, не жалея фигур. Жертвы сыпались каскадом, вызывая восторженные возгласы болельщиков.
Теперь нужно было привлечь внимание Андрея Федоровича, не показывая, что они знакомы.
— Сначала надо было шах ферзем объявить, а потом уже коня подтягивать, — заметил Талызин после очередного хода одного из партнеров. На Талызина обрушились негодующие реплики, суть которых сводилась к тому, что если уж смотришь — смотри, а подсказывать не моги.
— Это, молодой человек, не футбол, а шахматы, игра индивидуальная, — не без яда заметил какой-то старичок с тросточкой.
На звук голоса Ивана Андрей Федорович обернулся, бросив на него укоризненный взгляд, после чего как ни в чем не бывало продолжал наблюдать партию.
Талызин еще некоторое время молча понаблюдал за игрой, затем тронул Андрея Федоровича за рукав:
— А что, товарищ, чем наблюдать чужую игру, может быть, сами сразимся?
Андрей Федорович с сомнением посмотрел на него:
— У вас разряд имеется?
— Какой у меня разряд, — пожал плечами Талызин, — коня от слона отличу — и то слава богу.
— Что ж, в таком случае шансы сторон примерно равны, как пишут спортивные комментаторы. Сразимся, пожалуй.
В павильоне они взяли под залог обшарпанную шахматную доску и комплект черно-белых фигур.
— Пойдем на воздух, здесь душно, — предложил Андрей Федорович, запихивая доску под мышку.
Талызин проследил — вроде никому до них нет дела. И подумал с невеселым юмором: «Пуганая ворона и куста боится».
На воздухе нашлась свободная скамейка. Они сели, расставили фигуры, затем разыграли цвет — все честь по чести.
— Что-то приключилось, Ваня? — спросил вполголоса Андрей Федорович. — По лицу вижу.
— Да.
— Молодчина, что разыскал меня.
Голос Андрея Федоровича был дружеским, участливым, и у Талызина немного отлегло от сердца.
Не успели они перекинуться этими фразами, как вокруг начали собираться болельщики. Бескорыстные любители шахмат заинтересовались игрой новичков: кто их знает, а может, они, черт их дери, скрытые мастера?!
Поняв, что спокойно поговорить им вряд ли дадут, Талызин придумал, как поступить. Он размышлял уже над своим пятым ходом, и размышлял так долго, что один из наблюдавших, не выдержав, воскликнул, попирая негласно принятую на шахматной площадке болельщицкую этику:
— Да ходи ты, парень, в конце-то концов! — и добавил сакраментальное: — Корову, что ли, проигрываешь?
— В том-то и дело, дядя, что корову, — ответствовал Иван, так и не шевельнув рукой, чтобы сделать ход.
Андрей Федорович сидел безмолвный, как изваяние, уставившись на доску. Судя по всему, он тоже рисковал по меньшей мере коровой.
Тактика Талызина возымела действие. Разочарованные болельщики начали один за другим покидать их, так что в конечном счете Андрей Федорович и Иван остались одни.
— Ловко ты их, — заметил Андрей Федорович, когда последний болельщик перешел к соседней скамейке, где бойко «блицевали» с часами два молодых человека.
— Да и вашей выдержке позавидуешь.
— Ну, а теперь выкладывай, что у тебя?
— Не знаю, с чего начать…
— Давай по пунктам. Я буду спрашивать — ты отвечай, так оно привычней, — решил Андрей Федорович. — Нет, друг любезный, так не получится. Взялся — ходи! — сварливым тоном прикрикнул он, заметив приближающуюся фигуру. Однако человек, не замедляя шаг, прошествовал мимо них.
— Можно сначала вопрос? — сказал Талызин.
— Давай.
— Почему вы согласились вести разговор таким способом? — кивнул Талызин на шахматную доску.
— Так спокойнее всего. У нас круговой обзор, — пояснил Андрей Федорович. — Как у тебя с оформлением? Снова затор?
— Да.
— Что на этот раз?
— В нашем наркомате дали анкеты. Километровой длины. И среди прочих вопрос: находился ли в немецком плену? Я решил графу не заполнять, посоветоваться с вами. С одной стороны, вроде и находился я в плену, а с другой…
— Никоим образом! — перебил его Андрей Федорович. — Пиши — нет, не находился. Иначе тебя не выпустят.
— Ну и пусть. Мне и здесь, честно говоря, неплохо.
— Я уже говорил — оставаться тебе здесь нельзя. Придет время — поймешь, почему.
— Проверять начнут…
— Это я беру на себя.
Оба отрешенно смотрели на доску, напрочь позабыв о шахматах.
Иван пожаловался:
— Очень медленно оформление движется.
— Это сейчас в порядке вещей, — откликнулся Андрей Федорович. — Но нет худа без добра. Постарайся защититься побыстрее, чтобы уехать за границу дипломированным инженером.
— Андрей Федорович, бога ради, — взмолился Талызин, — да развейте вы хоть чуток эту таинственность!
— Пока не могу, Ваня… — вздохнул начальник Управления.
Они сделали еще по нескольку ходов, думая каждый о своем.
Когда к ним подходил кто-нибудь из болельщиков, они прекращали разговор и начинали играть. Но ни один болельщик возле их доски подолгу не задерживался. Люди пожимали плечами и отходили.
Давешний старичок с тросточкой несколько минут понаблюдал их оживившуюся с его приходом игру, затем обратился к Талызину:
— Разрешите спросить, молодой человек?
