Норман Мейлер - Призрак Проститутки
«Тогда почему же меня посылают в Берлин?» — хотелось мне спросить.
— Тем не менее, — продолжал отец так, будто я произнес свой вопрос вслух. — Послать тебя в Берлин — это хорошая мысль. Я напишу это письмо. Тебе не помешает, чтоб тебя немножко пообломали. И Билл Харви как раз тот, кто может это сделать.
На сем я был отпущен спать. В соседней комнате было две односпальные кровати, застеленные простынями и одеялами. Я долго лежал, вслушиваясь, как время от времени вскрикивает во сне отец, издавая отрывистый, лающий звук, и наконец забылся глубоким, похожим на обморок сном, в котором мне явился Билл Харви, увиденный глазами Киттредж. Она ведь однажды описала мне его.
«Мы знаем одного человека из Фирмы, жуткого типа, который даже на ужин ездит с револьвером, в кобуре под мышкой. Верно, Хью?»
«Да».
«Гарри, он похож на грушу — плечи узкие, а туловище в талии толстое. И такая же голова. Как груша. Глаза выпученные. Настоящая лягушка, этот человек, но я заметила, что у него прехорошенький ротик. Маленький и красиво изогнутый. Четко обрисованный. Рот красавицы на лице лягушки. Такого рода вещи дают еще больший ключ к пониманию Альфы и Омеги, чем правая и левая стороны лица».
Так это Билл Харви стоял передо мной в конце сна? Странное чувство посетило меня в ту ночь и далеко не неприятное. Я почувствовал, что Западный Берлин приближается к моей жизни. Моя первая заграничная командировка ждала меня. Даже эта мрачная конспиративная квартира с ее застоявшимся запахом сигарет и мокрых кончиков сигар, с ее призраками людей, дожидающихся прибытия других людей, была предвестником грядущих лет. Мое одиночество может быть полезно для такой цели. Жалкая обстановка этой серой квартиры, призрачной при свете, проникавшем сквозь ставни с улицы, и казавшейся сейчас бурой, как старые газеты, позволяла мне понять, почему отец остановился здесь, а не в отеле. Конспиративная квартира — это эмблема нашей профессии, наша монашеская келья. Возможно, потому отец и придумал столь прозрачный намек, что он живет в квартире приятеля. Пытаясь проникнуть в его легенду, я буду смотреть на эту квартиру глазами первооткрывателя. Многие встречи в Западном Берлине будут выглядеть вот так же, подумал я, и был прав.
Позвольте описать странные размышления, которые за этим последовали. Лежа там, я почувствовал, что готов пуститься в плавание по темным водам и участвовать в делах, от которых попахивает горящей серой. В нескольких шагах от меня тревожным сном спал отец, и, находясь под впечатлением того, какие видения могут заставить столь сильного человека испускать хриплые крики, словно отпугивая подкрадывающихся во тьме врагов, я вспомнил о своем давнем пристрастии к пустотам, к пещерам, вспомнил о подземном городе, план которого рисовал мальчиком. Это снова навело меня на мысль о пустоте в моем мозгу. Она осталась на месте изъятого затвердения или больной ткани. Быть может, именно это незаполненное пространство и станет втягивать меня во многие странные ситуации, в которых я окажусь?
В эти минуты я с восхищением думал о Проститутке. Он верил, что наша работа может сдвинуть массив исторического пласта с помощью единственного рычага, которым наградило нас небо, — готовности не бояться кары небес. Мы существовали для того, чтобы бросить вызов злу, устроить ему западню и заниматься разными хитрыми делами, столь далекими от ясных перспектив, которым нас учили, что в таком изогнутом туннеле невозможно увидеть свет в конце. Особенно когда находишься посередине.
Вот на этой мысли я заснул. В тот момент я не знал, что мои размышления привели меня к раскрытию тайны. Огромнейшим секретом Западного Берлина, на который намекали сегодня вечером, был туннель в полторы тысячи футов длиной, прорытый под наблюдением Харви, в атмосфере абсолютной секретности, в Восточный Берлин для прослушивания телефонных переговоров между штабом советских войск и Москвой.
14
Я снова услышал о Билле Харви до того, как уехать. Проститутка не только во всех подробностях рассказал мне о роковом банкете, который Ким Филби устроил в Вашингтоне для Гая Берджесса, но и поверил мне, как и предсказывал отец, всю глубоко законспирированную информацию о туннеле Уильяма Кинга Харви. Вот это, подумал я, настоящий подарок на прощание: Проститутка вводил меня в святая святых Фирмы.
Я вылетел с военно-воздушной базы Эндрюс в Темплхофе, Западный Берлин, на «Дугласе К-124». Толстый четырехмоторный самолет, который прозвали «Старой трясогузкой», тарахтел, как заржавевший радиатор. В Европу нас летело двадцать человек, в основном персонал военно-воздушных сил; мы поднялись по пандусу в задней части самолета, и нас направили в голову грузового отсека, который затем загрузят машинами и упаковочными клетями. Мы сидели, пристегнутые ремнями, лицом к хвостовой части и смотрели вниз на аккуратно упакованный груз, занимавший гораздо больше места, чем мы, и, казалось, удостаивавшийся большего внимания.
Полет до Милденхолла в Англии занял девять часов — там у нас была остановка тоже на девять часов, а потом мы полетели в Маннгейм и Берлин. Я провел в этом самолете — и в ожидании полета — двадцать четыре часа, а он не отапливался, и в нем не было окон. Я смотрел на провода, проложенные по стенам кабины. Это был самый долгий в моей жизни полет.
После тщетных попыток читать при слабом свете и после того, как из разговора с сидевшими по обе стороны от меня ничего не получилось (ибо я вновь обнаружил, сколь ограниченны темы бесед с людьми, не принадлежащими к Фирме), я где-то среди ночи отвлекся от гула моторов самолета и тряски кабины и стал вспоминать Вашингтон и прощальный ужин с Проституткой снова в «Сан-Суси».
Весь вечер он рассказывал разные истории, стараясь приобщить меня к тому, что считал подлинной атмосферой Фирмы.
— Да, Херрик, — говорил он, — ты, несомненно, обнаружил после своих тренировок с разношерстными инструкторами и деморализующих дней, проведенных в картотеке, — ты обнаружил, что мы — да! — устраиваем заговоры, неразберихи, ходим кругами, делаем стремительный рывок и вдруг выходим из игры, но не это главное, главное — люди, сотня-другая, самое большее пять сотен людей, которые активно действуют, являясь живым нервом Фирмы. А все остальные тысячи — необходимый изоляционный слой, наш собственный бюрократический корпус, который удерживает на расстоянии от нас вашингтонских бюрократов. Те же, кто находится в центре, ведут удивительную жизнь.
— Единственная настоящая проблема, — сказал он, глядя в свой бренди, — это узнать сатану при встрече с ним. Надо быть всегда настороже и высматривать таких, как Ким Филби. Вот дьявол! Я когда-нибудь рассказывал тебе про Харви на банкете у Филби?
Он знал, что не рассказывал. И началась новая история. Вена на лбу Проститутки — возможно, под влиянием «Хеннесси» — безостановочно пульсировала.
— Не знаю, — сказал он, — был ли кто-либо из МИ-6 или из британского министерства иностранных дел более популярен у нас, чем Ким Филби. Многие познакомились с ним в Лондоне во время войны, и когда он приехал к нам в сорок девятом году, дружба возобновилась. У нас были интереснейшие обеды. Филби стеснялся незнакомых людей из-за своего сильного заикания, но это был приятнейший человек. Он был весь в рыжеватых тонах — волосы, пиджак, старая пятнистая трубка. Пил он как сапожник, но это никогда на нем не сказывалось. А за это нельзя не уважать. Только человек очень целеустремленный может держаться при таком количестве выпитого. Гарри, говорю безо всяких сентиментальных преувеличений: Ким Филби был из породы лучших представителей английского народа. Они как бы олицетворяют собой все лучшее, что есть в их стране. Ну и, конечно, до нас дошли слухи. Со временем Ким Филби должен был возглавить МИ-6.
Ну такой уж великой дружбы не было. Во время войны МИ-6 относилась к нам так, точно мы, американцы из Управления стратегических служб, добродушные простофили, которым остается лишь ползать у ног британских мудрецов. Они нам по-снобистски давали прикурить. «Вы, ребята, может, и плутократы, но у нас-то до сих пор есть вот это». И они постукивали себя по лбу. Нам это было пренеприятно, и тем не менее мы восхищались ими. Поражались им. Мы ведь были еще совсем детьми в разведке. И когда Филби приехал в Вашингтон в сорок девятом, все обстояло еще именно так. Наша Фирма с каждым днем расширялась, и было ясно, что она в конце концов затмит англичан, но ох уж этот легкий кивок головой, эта еле заметная улыбка тонких губ. Они это умели. Я внимательно изучал Кима Филби. Такая филигранная работа! Стоит себе представитель бедной, по сравнению с нашей богатой, страны, заикается, а даже лучшие из нас, столкнувшись с ним лицом к лицу, чувствовали свою неполноценность.
Дело в том, что Ким — Бог мой, даже просто произнося его имя, я чувствую, что все еще люблю Филби, — Ким был дерзновенен. А настоящий ум сказывается в способности дерзать. Надо знать, когда можно отойти от правил. Когда британское министерство иностранных дел прислало Гая Берджесса первым секретарем в Вашингтон, Филби предложил Гаю жить вместе. Сейчас, оглядываясь назад, я не могу понять, как русские не побоялись работать с Берджессом. Уж кого-кого, а его заподозрить в принадлежности к КГБ никак было нельзя. Это был, как ты, возможно, слышал, невероятно беспорядочный малый с громким раскатистым голосом, гомосексуалист худшего сорта, задира, выискивающий стройных парней, готовых повернуться к нему задом. «Уж я тебя разложу», — говорил взгляд Гая Берджесса. Пил же он не стаканами, а бутылками. И дымил, как машина по производству никотина. И кроме того, ходил в белых костюмах, которые были вечно в пятнах от последней полудюжины обедов и ужинов. Он был почти такой же крупный, как Рэндольф Черчилль, и отличался такими же плохими манерами. От англичан из хороших семей следует ждать ужасного обращения с официантами. Я думаю, это в какой-то мере отплата за детство, когда няни-шотландки насильно кормили их овсяной кашей. Но человека более грубого, чем Берджесс, трудно себе представить. «Да подойди же ты сюда, чертов безмозглый дурак, — рявкал он на ближайшего официанта, — ты что, кретин или просто прикидываешься ни на что не годным?»
