Иван Цацулин - Опасные тропы
— Счастливая ты, — вздохнула Асмик.
— Придет время, и ты с Костей будешь счастлива, — сказала Майя, — ну, я побежала. Скажи — сейчас пришлю.
Глава тридцать вторая
Аракелян вскоре появился. Старик Котомцев познакомил его с Христофоровым. Инспектор водхоза с интересом разглядывал стоявшего перед ним колхозника. Аракеляи был, пожалуй, одного с ним возраста, до черноты загорелый, весь какой-то легкий — на движения, поступь, жесты. Втроем они весь день провели в поле, отдыхали в тени на берегу оросительных каналов, утоляли жажду сочными колхозными арбузами, свежим виноградом. К вечеру, усталые, но довольные проделанной за день работой, вернулись в селение. Аракелян пригласил к себе и инспектора, и старика Котомцева; Майя, жена Аракеляна, заранее накрыла на стол, все было готово к приему гостей, но Илья Лукич от угощения отказался и предложил решить, где эти дни будет жить командированный из Еревана товарищ.
— Желаете остановиться у меня — милости прошу, — сказал он, — хотите у товарища Аракеляна, тоже можно, у него дом просторный, на две половины.
Аракелян предложил Христофорову поселиться у него, поскольку приехал тот по вопросу, которым в колхозе занимается именно он, Симон Аракелян. Христофоров некоторое время колебался, неудобно-де как-то стеснять людей, особенно докучать Илье Лукичу: у него еще горе свежее, а тут чужой человек… Симон поддержал Христофорова, чуткость приезжего ему понравилась.
— Ну, смотрите, вам виднее, — согласился старик. — В таком случае оставайтесь здесь, отдыхайте, а завтра встретимся.
— До завтра, — инспектор пожал Котомцеву руку, и тот ушел домой.
Гостю дали умыться и пригласили к столу.
— Вы как наши армянские кушанья? — обратилась к нему Майя.
— Ем с удовольствием.
— Прошу отведать моего вина, — Аракелян взялся за кувшин.
— Спасибо, не откажусь, — повеселел Христофоров, — мне бы сюда чемодан мой от деда — там кое-что есть…
— Вон ваш чемодан, в углу стоит, — сказала Майя.
— Вот это дело! — Христофоров потер руки от удовольствия. — Тут у меня для такого случая найдется и покрепче.
Он вынул из чемодана бутылку «Столичной».
— Давайте-ка, друзья, выпьем за здоровье молодой хозяйки. Понимаю, понимаю, вам лично нельзя — младенец… Ясно. — Разлил водку по стаканам, себе и хозяину. — Ну, поехали, — и привычно опрокинул стакан. Слегка поморщился. Аракелян не отставал.
Закусили. Христофоров налил по второму.
— А теперь выпьем за вашу счастливую семейную жизнь, — предложил он взволнованно, но Аракелян попросил повременить.
Христофоров согласился.
— Откровенно говоря, — сказал он, — я чувствую себя сейчас не очень важно.
— Почему? — удивился хозяин.
— Как-то близко принял я к сердцу горе Ильи Лукича… То сына убили, а недавно дочь умерла — такое перенести нелегко…
Майя утирала повлажневшие глаза.
— Я от всей души его жалею… и Симон — тоже…
Христофоров резко махнул рукой, произнес с горечью:
— Все мы жалеем на словах. А вот на деле что получается? Сидим, выпиваем, а там старый человек убивается… Рассказал он мне давеча: на Асмик смерть приемной матери подействовала страшно, сны ей какие-то снятся, мерещится всякая чепуха… Ей бы старика поддержать, а тут ее поддерживать надо.
— Асмик — подруга моей жены, — заметил Аракелян.
— Да? Вот видите, друзья, нехорошо получается. Ну, выпьем, Симон, еще по одной — за такого труженика, как вы, можно. — Снова выпили, закусили.
— Ему много нельзя, — Майя с беспокойством посмотрела на мужа.
— А мы больше и не будем, все, — Христофоров развел руками. — Мне, право, неудобно: там горе у хороших людей, а мы тут… Послушайте, Симон, разве мы с вами не можем управиться одни? Пусть бы ваша супруга пошла к подруге. Честное слово, не могу чужого горя видеть.
— Товарищ прав, — обратился Аракелян к жене, — иди к Асмик. Только возьми с собой ребенка.
— Хорошо, — согласилась молодая женщина, — я через часок вернусь.
— А вы не спешите, — засмеялся Христофоров, — мы из-за стола не скоро встанем.
Взяв ребенка, Майя ушла.
— Ну, по последней, — предложил инспектор. Появилась новая бутылка «Столичной».
Опять пошли в ход стаканы. Аракелян хмелел.
— Нежная у вас душа, полковник, — сказал он с каким-то странным выражением в голосе.
— Возможно, — Христофоров отставил стакан в сторону, закурил, хмуро усмехнулся. — Вообще-то я тоже иногда чувствовать могу. Мне, например, показалось, что вам хотелось со мной о чем-то поговорить, но при жене вы этого сделать не можете. Пришлось выпроводить вашу супругу. Теперь вы, Симон, получили свободу действий, не теряйте времени. Я вас слушаю.
Аракелян в изумлении откинулся на спинку стула:
— Как вы могли догадаться? — язык у него слегка заплетался.
— Я же не слепой, вижу, — сидите и мучаетесь.
— Оттого Майя и не хочет, чтобы я пил… Как только выпью, так и начинает меня… — сказал Аракелян с тоской.
Христофоров налил еще водки.
— Выпейте и успокойтесь, — участливо произнес он. — Со мной можете быть до конца откровенным, не бойтесь.
— А я и не боюсь ничего, — хозяин отодвинул от себя опять опустевший стакан. — Ну, хватит, больше — ни капли.
— Правильно, — одобрил гость, — давайте лучше побеседуем.
— Тяжело мне, ох, тяжело, джан… — Аракелян пьяно покрутил головой.
— Вижу, Симон… Отчего бы это?
— Ты вот чужой человек, а видишь, — с надрывом продолжал Аракелян, — а Майя — жена, а ни черта-то толком не понимает. А объяснить я ей не могу… Спрашивать будет — что я ей отвечу? На всем свете она у меня одна…
— Таиться не надо — легче будет, — посоветовал приезжий. — Давайте, выкладывайте, чем могу помогу, — шутливо потрепал хозяина по плечу.
Что-то в его голосе, очевидно приказной тон, которым заговорил Христофоров, заставило Аракеляна насторожиться.
— Тайн особых у меня нет, товарищ полковник, — сказал он уклончиво.
Христофоров, казалось, внезапно потерял к нему всякий интерес, зевнул даже, буркнул невзначай:
— И все-таки что-то же мешает вам жить спокойно…
Аракелян неожиданно подался к нему всем телом, дрожа от непонятной злобы, заговорил:
— Жизнь моя покалечена, оттого и плохо мне. Вам, полковник, как советской власти говорю… Разве виноват я… Сам все забыть хочу…
Христофоров внимательно присматривался к собеседнику. Рассмеялся:
— Да вы, Симон, кажется, хватили лишку…
— Прошлое душит меня, полковник, половину жизни там прожил… в Канаде. Несколько лет назад сюда приехал. Одни порядки, другие…
— А если отбросить философию и туман, к старому потянуло? Так? Это бывает, и даже часто. Есть из-за чего мучиться! Тем более — все равно без толку…
— В чужих странах разным приходилось заниматься…
— Торговлишкой, спекуляциями? Что ж огорчаться — там иначе нельзя.
— Вот, вот, вы-то понимаете… И с голоду умирал, и из кабаков сутками не выходил. Бежал от такой жизни сюда, думал, кончено со старым, а иногда так мутит — места себе не нахожу. Стыдно! Перед самим собой стыдно, а вы — «откройся»! Что я могу сказать колхозникам? Не поймут они моего нутра; гнилой человек, скажут.
— С пережитками капитализма в самом себе боретесь? — гость пожал плечами, произнес загадочно: — Пословицу армянскую забыли: «Не спускайся в яму по чужой веревке»?
— Да, да, по чужой веревке… — Аракеляна угнетало свое: — Тысячи людей вернулись на родину, иные всю жизнь прожили за границей, и ничего, а я… Порой кажется — не доверяют мне колхозники наши…
— Это вам просто кажется — доверие вы трудом завоевали, Симон. Но я могу помочь вам, дать дельный совет.
— Какой совет?
— Набраться мужества и сбросить с себя шелуху. Тогда не надо будет бояться даже Майи.
— Жену-то я не боюсь, я для нее все, она за мной на край света пойдет, — похвастал Аракелян. — Дело не в боязни, уважение ее не хочу потерять.
— Понимаю. Но я утверждаю, Симон, если вы не найдете в себе мужества, ваше раздвоенное состояние не доведет вас до добра. Вы сами это знаете.
— Что же я должен делать?
— Немного. Первым делом пойти куда следует и честно рассказать все о себе, о своем прошлом.
Аракелян снова остановил возбужденно горящие глаза на спокойном лице гостя, сказал с усмешкой:
— В моем прошлом не было ничего достойного внимания советских властей, джан.
— Ай-яй, Симон, — укоризненно покачал головой приезжий, — мы же условились разговаривать по-честному…
— Я что-то вас не пойму, полковник…
— Перестаньте вилять, товарищ Аракелян, — иронически сказал Христофоров, — отлично понимаете. Но если хотите, я подскажу, о чем вам следовало бы заявить советским органам безопасности… Так, мол, и так — перед репатриацией жил я вовсе не в Канаде, а в городе Нью-Йорке и занимался там, конечно, не сельским хозяйством, а…
