Виктор Суворов (Резун) - Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное)
Мы пьем и смеемся. Мы говорим обо всем. Меняя темы, я говорю о погоде, о деньгах, о женщинах, об успехе, о власти, о сохранении мира и предотвращении мировой ядерной катастрофы, и смотрю на его реакцию. Должна быть какая-то тема, которую он поддержит и сам поведет разговор. Главное, чтобы он говорил больше меня. Для этого нужен ключик. Для этого нужна тема, которая его интересует. Мы снова пьем и снова смеемся. Ключик найден. Его интересуют акулы. Смотрел ли я фильм "Челюсти"? Нет, еще не смотрел. Ах, какой фильм! Акулья пасть появляется, когда зал, полный зрителей, ее не ждет. Какой эффект! Мы снова смеемся. Он рассказывает мне о повадках акул. Удивительные существа… Мы снова смеемся. Он старается угадать, какой я национальности. Грек? Югослав? Смесь чеха и итальянца? Смесь турка с немцем? Да нет же, я русский. Мы оба хохочем. Что же ты тут, русский, делаешь? Я — шпион! Ты хочешь меня завербовать? Да! Мы хохочем до упаду[12].
Потом он вдруг перестает смеяться.
— Ты правда русский?
— Правда.
— Ты шпион?
— Шпион.
— Ты пришел вербовать меня?
— Тебя.
— Ты все обо мне знаешь?
— Не все. Но кое-что.
Он долго молчит.
— Наша встреча заснята на пленку, и ты будешь теперь меня шантажировать?
— Наша встреча заснята на пленку, но шантажировать я не буду. Может быть, это не совпадает со шпионскими романами, но шантаж никогда не давал положительных результатов, и потому не используется. По крайней мере, моей службой.
— Твоя служба — КГБ?
— Нет. ГРУ.
— Никогда не слышал.
— Тем лучше.
— Слушай, русский, я давал клятву не передавать никаких секретов иностранным державам.
— Никаких секретов никому передавать не надо.
— Чего же ты от меня хочешь?
Он явно никогда не встречал живого шпиона, и ему просто интересно со мной поговорить.
— Ты напишешь книгу.
— Про что?
— Про подводные лодки на базе Рота.
— Ты знаешь, что я с этой базы?
— Потому я и вербую тебя, а не тех за соседним столом.
Мы снова смеемся.
— Мне кажется, что все как в кино.
— Это всегда так бывает. Я тоже никогда не думал, что попаду в разведку. Ну, спокойной ночи. Эй, девочка, счет!
— Слушай, русский, я напишу книгу, и что дальше?
— Я опубликую эту книгу в Советском Союзе.
— Миллион копий?
— Нет. Только сорок три.
— Немного.
— Я плачу семнадцать тысяч долларов за каждую копию. Контракт не подписываю. Десять процентов я плачу немедленно. Остальное — сразу по получении рукописи, если, конечно, в ней будут освещены вопросы, интересующие моих читателей. Потом книгу можно опубликовать в США и Великобритании, а если западному читателю что-то может быть не интересно, это можно в западном издании опустить. Так что никакой передачи секретов нет. Есть только свобода слова, и ничего больше. Люди пишут не только про подводные лодки, но и про кое-что пострашней, и их никто за это не судит.
— И всем им вы тоже платите?
— Некоторым.
Я оплатил счет и пошел спать в свой номер.
ГЛАВА 25
1
Глубокое и неповторимое чувство — возвращаться в родные бетонные казематы после самостоятельной вербовки.
Неделя отсутствия замечена всей нашей ордой, всей сворой. Если добывающий офицер отсутствует три дня — ясно, в обеспечении работал. А если больше недели? Где был? Всем ясно: на вербовке.
И вот я иду по коридору. Вся шпионская братия расступается и при моем приближении умолкает. А я губы кусаю, чтобы не улыбнуться. Не положено мне улыбаться до командирского поздравления, неприлично.
А они тоже традиции блюдут. Никто вопроса нескромного не задаст. Никто не улыбнется. Никто не поздравит. Не положено никого поздравлять до командирского поощрения. Никто, конечно, не знает, с чем меня поздравлять, но каждый понимает, что есть такая причина. Каждый каким-то внутренним чувством понимает, что я триумфатор сейчас. И серый мой мятый костюм — это мантия пурпурная. И каждый сейчас на моей голове сияющий венец в бриллиантах видит.
Знаю, что нет ни в ком сейчас зависти, но есть понимание, уважение есть, радость. И есть гордость и за меня, и за всех нас: вот идешь ты, Витька, по красному ковру прямо к генеральскому кабинету, и рады мы за тебя, и мы вот так же по этому ковру хаживали, а если нет, то обязательно вот так же гордо и сдержанно пойдем по нему.
Смотрит на меня шпионская братия, дорогу уступает. И как-то радостно всем и смешно, что вернулся я, и не попался, и не скрутили меня, не повязали, не затравили, словно медведя в лесу, не гнали собаками, как раненого волка.
Дверь командирского кабинета передо мной открывается. Сам Навигатор на пороге встречает. Просто все. Посторонился, пропуская в кабинет: заходи, Богданыч. Вроде ничего и не случилось, да только такое обращение совсем необычно. И оттого кто-то в глухой тишине так глубоко вздохнул, что командир в дверях обернулся и засмеялся.
И за командиром все засмеялись этому простодушному вздоху.
Инструкции ГРУ категорически запрещают сообщать одним офицерам что-либо о работе других, в том числе об их успехах или провалах. Навигаторы это правило свято блюдут. Понимают, что никто не должен знать больше, чем положено для выполнения своих функций. Но как же тогда поддерживать атмосферу жестокой конкуренции внутри тайной организации? И потому выдумывают командиры всяческие хитрости, чтобы запрет обойти и продемонстрировать всей своре свое персональное расположение к одним и недовольство другими. Находят командиры такие способы.
В моем случае сразу вслед за мной по коридору продефилировал шестой шифровальщик в белых перчатках с серебряным запотевшим ведерком и бутылкой шампанского в нем.
Ведерко со льдом да накрахмаленные салфетки братия дружным гулом одобрения встретила: лихо Батя устав обходит! А Витька Суворов, прохвост, эвон на какие высоты взлетел. На форсаже вверх идет. Молодые борзяги о моем взлете с блеском в глазах говорят. Старые мудрые варяги головами качают. Они знают, что в жизни добывающего офицера успех — самое тяжелое время. Успеху предшествует дикое напряжение сил, нечеловеческая концентрация внимания на каждом слове, на каждом шаге, на каждом дыхании. Вербующий разведчик собирает в кулак всю свою волю, весь свой характер, все знания и наносит удар по своей жертве, и в этот момент величайшего напряжения и концентрации воли против объекта вербовки он еще и обязан следить за всем происходящим вокруг него.
Успех — это расслабление. Внезапная разрядка может кончиться катастрофой, срывом, истерикой, глубочайшей депрессией, преступлением, самоубийством. Мудрые варяги знают это.
И Навигатор знает. И оттого он и радостен, и строг. Навигатор мне на какие-то несуществующие мои промахи указывает, дабы не взорвался я от ликования. А как не ликовать? Он согласен. Он взял деньги. Он взял список вопросов, которые должны быть отражены в книге (в издании на английском многие из этих деталей могут быть опущены). Получив десять процентов, он в наших лапах. 73 тысячи он растратит быстро, и ему захочется получить остальные. Опыт ГРУ говорит, что было множество людей, желавших получить десять процентов и ничего потом не делать. Но каждый из них, почувствовав вкус денег, за которые не надо много работать и не надо много рисковать, делал работу на совесть и получал остальное[13]. Из этого правила не было исключений.
2
Не знаю почему, но успех не радует меня. Правы, наверное, люди, которые говорят, что счастье можно испытывать, лишь карабкаясь к успеху. А как только успеха достигнешь, то уже не ощущаешь себя счастливым. Среди тех, кто добился успеха, мало счастливых людей. Среди оборванных, грязных, голодных бродяг гораздо больше счастливых, чем среди звезд экрана или министров. И самоубийства среди всемирно признанных писателей и поэтов случаются чаще, чем среди дворников и мусорщиков.
Мне плохо. Не знаю почему. Сейчас я готов на все. Почему, интересно, нас никто не вербует? Вот если бы сейчас подошел ко мне американский дипломат и сказал: "Эй, ты, давай завербую!" Не вру, согласился бы. Он бы удивлялся, зная повадки ГРУ. "Эх ты, дурак, — сказал бы мой американский коллега, — ты соображаешь, что тебя ждет в случае провала?" "Соображаю", — радостно ответил бы я. Ну, вербуй меня, проклятый капиталист! Я на тебя без денег работать буду. То, что американская разведка мне передавать будет, клади в свой карман! Я просто так хочу головой рисковать. Разве не упоительно по краю пропасти походить? Разве не интересно со смертью поиграть? Ведь находятся же идиоты, которые на мустангах диких скачут или перед бычьими рогами танцуют. Не ради денег. Удовольствия ради.
Ну, вербуйте меня, враги, я согласен!
Что же молчите?
3
Проверки, проверки, снова проверки. Совсем замучили проверки, надоели.
