Александр Авдеенко - Горная весна
Сокач взял ключ, спустился вниз, на скрипучий белый мох. Все бело вокруг: близкие шатры гор, леса, огромные валуны, телеграфные провода, стрелки, хобот водоразборного крана, шпалы, рельсы, крыши домов. По-ночному выглядели только черные ручьи, бегущие теперь вслед за поездом, а не навстречу ему, как до туннелей.
Так тихо на пустынных путях, что слышен глухой говор горных потоков.
Хороша была утренняя равнина, окутанная непроглядным туманом. Глаз нельзя было оторвать от голых буковых лесов, от земли, посыпанной золотыми листьями, от стремительных зигзагов Каменицы, от облаков, клубящихся под колесами поезда, от горного весеннего солнца. Но краше вот эта ночная Верховина, закутанная в пуховые снега, скованная морозом и вознесенная к самому небу, к ярким крупным звездам. Как все это похоже на то, чем полна душа Олексы!
— Ого-го-го!
Олекса стоял на обочине железной дороги, на порядочном расстоянии от паровоза, широко раскинув руки и трубя во всю силу легких. Ушанка сбита на затылок, белокурый чуб присыпан снегом.
— Что такое, Олекса? Что случилось? — подбегая к другу, встревоженно спросил Василь Гойда.
Сокач ответил словами песни:
— Верховино, свитку ты наш!..
Гойда «понял» Сокача:
— Да, свет такой, что ослепнуть можно.
Василь стал рядом с Олексой, любуясь Карпатами. Друзья долго молчали. Потом Гойда спросил:
— Ну, как твой практикант? Ничего не фотографирует, не записывает?
— Как будто нет, а там кто ж его знает. Проверим.
Гойда кивнул головой.
— Та хоть до Рахова.
— Почему так скромно: «хоть до Рахова»? Просись уже сразу туда, куда тебе надо. Ну!
Парнишка молчал, робко улыбаясь. Его давно не стриженные и не чесанные волосы непокорно выбивались из-под черной «казацкой», искусственной мерлушки, шапки и падали на лоб, на уши и на затылок. Эти волосы и неизвестно когда мытое лицо тщетно пытались состарить парнишку, скрыть его цветущую молодость. Румянец на его щеках был так ярок, так прочен, что просвечивал даже сквозь пыль и копоть. В глазах щедро искрилась та приманчивая чистая наивность, которая доступна только ранней юности.
— Ну, чего ж ты молчишь? Куда тебе надо? — допытывался Константин Васильевич.
— В Требушаны… — Парнишка опять застенчиво улыбнулся. — И еще дальше, в Белый поток.
— Вот, теперь все ясно. Садись!
— Так Белый поток вам не по дороге. Он за Тиссой, у самой границы.
— Ничего, для нашего коня крюк в десять километров не страшен. Садись.
Константин Васильевич открыл дверь «Москвича». Широкоплечий парень с трудом протиснулся в машину. Он расположился на краешке заднего сиденья, не снимая своей тощей пастушьей торбы: видно, он первый раз в жизни пользовался легковым автомобилем.
— Садись как следует, — усмехнулся Головин. — Да сумку сними. Не бойся, не отнимем. Как зовут?
— Олексой.
— И все? Фамилия? Отчество?
— Олекса Сокач. А батька звали Василем.
— Звали?.. Что, уже без батька живешь?
— Угу.
— А мать есть?
— Матку маю.
— Значит, к ней сейчас прямуешь, в Белый поток?
— Угу.
— Откуда? Пастушил на Полонинах, наверно?
— Нет, я маржину 'в этом году не пасу.
— А что же ты делаешь? Чем кормишься? Какую пользу народу приносишь?
Олекса не спешил с ответом, молчал. Кудлатая голова его была опущена.
Константин Васильевич, не отрываясь от руля, пристально посмотрел на парнишку через смотровое зеркальце.
— Безработный? Олекса кивнул.
— Расчет получил? Где работал?
— В Донбасс посылали.
— В Донбасс? — Головин энергично повернулся к своему спутнику. Теперь парнишка стал для него особенно интересным. Лет двадцать из пятидесяти Константин Васильевич прожил в Донбассе. Донецкую землю он не переставал любить, работая на Турксибе на Урале, в Магнитогорске, будучи на фронтовых дорогах и находясь здесь, в Закарпатье. — Это ж моя родина, Донбасс, — сказал он. — Ну, докладывай, чем тебе не понравился наш край?
— Я ж не говорил, что не понравился. Я даже и не повидал Донбасса. Не доехал. Назад повернул.
— Вот она какая заковыка получилась!
Головин, получивший за свой труд в Донбассе Золотую Звезду Героя, так был огорчен и расстроен, что дальше не мог ехать. Он свернул на обочину, сел на мшистый, обогретый солнцем камень, усадил рядом Олексу, закурил и потребовал:
— Ну, хлопче, рассказывай, почему не доехал до Донбасса, почему повернул назад. Почему не захотел даже повидать наш край? Кого и чего испугался?
Олекса неохотно, скупо изложил историю своего неудавшегося путешествия. До прошлого года он пастушил на черногорской Полонине, а мать работала на лесоучастке в Белом потоке, жгла по ночам в колыбе лесорубов ночную ватру, днем готовила пищу. Три недели назад, в первых числах апреля, Олексу послали вместе с другими закарпатскими комсомольцами на донецкие шахты добывать уголь. Доехав до Киева, он ночью сошел с поезда. На обратную дорогу денег не хватало: от города Станислава пробирался домой — пешком, питаясь хлебом с солью и водой.
Попутчик Головина говорил уже бойко, без запинки, на украинском языке, с характерной для Закарпатья скороговоркой, обильно оснащая речь местными словечками.
На вопрос Головина, почему же он все-таки не захотел ехать в Донбасс, Олекса угрюмо ответил, что на чужбину едут только сироты, голодные и холодные, и те, кому голову некуда приклонить.
— На чужбине для нас не заготовлено счастья! — решительно, с убеждением в своей правоте, отрезал он. — Чужим ветром не надышишься, чужим хлебом да чужим умом недолго проживешь.
— Ого, как загнул! Да кто ты такой, Олекса? Ты же советский человек. И Донбасс советский. Твой он. Понимаешь?
— Хоть и советский, а все-таки не родная сторона. Дома, в Белом потоке, я горькую травинку пожую и сыт буду.
— Да как же ты можешь говорить такое про Донбасс, если не видал его, если ни одного дня не работал в шахте?
— Надорвусь я на шахтах. Кровью выкашляю все рубли, какие заработаю.
— Постой, хлопче, постой! Кто это тебе наговорил про наших шахтеров такое?
— Батько мой три года работал шахтером, он все и рассказал.
— Где он работал?
— На шахте «Президент».
— Что это за шахта? В Донбассе такой нет.
— Не в Донбассе она. За океаном.
— Ах, вон где! — Константин Васильевич улыбнулся. Ему многое стало ясно. — Садись, хлопче, поедем дальше.
По дороге Олекса рассказал, как его отец попал в Америку.
Василь Сокач, сиротина и голодранец, на второй год после женитьбы, когда в хате не стало ни одного килограмма кукурузы, подписал контракт с заграничной фирмой и уехал за океан. Два сезона работал в Канаде лесорубом. На третий перебрался в Северную Америку: законтрактовался добывать уголь на шахте «Президент».
Олекса родился без отца. Тот вернулся в Закарпатье, когда сын учился уже в первом классе. С тех пор мальчика и начали прозывать «Олекса, кривого Василя сын», Отец на шахте «Президент» сломал себе спину. Выйдя из американской больницы, он уже не мог, как все люди, поднять голову и посмотреть на небо. Видел лишь землю. Теперь Василь Сокач не мог работать не только лесорубом, но даже пастухом. Не было и денег, запасенных на черный день. Пришлось жене Василя, матери Олексы, взять в руки цапину лесоруба, топор и отправиться на белопотокский лесоучасток. Олекса школу бросил и нанялся в подпаски к ватагу, старшему пастуху, который, в свою очередь, был нанят владельце?! Полонины. Все лето Олекса, одетый в так называемую мазанку — домотканные штаны и рубашку, вываренные в растительном масле и топленом жире, — пропадал на Полонинах. Стирать и чистить одежду было некому и негде. Так и щеголял он от мая до сентября в одной бессменной мазанке, которой боялись паразиты, в которой в
теплые дни было нестерпимо жарко и душно, а ближе к осени так холодно, что едва кожа не трескалась.
Ездили на заработки в Америку, Бельгию и Бразилию дядя Степан, брат отца, дядя Андрей, брат матери Олексы, ездили соседи справа и слева, полсела ездило. Но мало кто вернулся здоровым, с долларами на черный день. Некоторые и вовсе не вернулись: их похоронили в американской земле.
Жизненный опыт Олексы, его родственников, его односельчан давал ему полное право думать, что на чужбине никогда не найдешь счастья, что чужим воздухом не надышишься, чужим хлебом сыт не будешь.
— И матка твоя тоже так думает про шахты и Донбасс, как и ты? — выслушав рассказ Олексы, спросил Константин Васильевич.
Олекса ответил утвердительно: да, она тоже так думает.
— Разве вербовщики не рассказывали вам, какой он, наш Донбасс, какие там у нас порядки, как живут и работают люди?
— Рассказывали.
— Но ты не поверил? Олекса кивнул.
— И не поверишь, конечно, до тех пор, пока своими руками не пощупаешь! — Константин Васильевич переглянулся с женой, улыбнулся из-под усов и вдруг сказал: — Слушай, хлопче, через неделю я направлюсь в Донбасс. На машине. В отпуск. Погостить хочу у братьев и хороших друзей. Поедем со мной за компанию. Посмотришь Донбасс, пощупаешь его собственноручно и назад приедешь, если не понравится. Туда и сюда бесплатно доставлю. И харч бесплатный: буду кормить за то, что помоешь машину в дороге, колеса накачаешь, бензин в бак нальешь.
