Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение
В холодной ярости я повернулась к Эшендену, издав какое-то сдавленное шипение:
— Это что значит? Вы же сказали, что человек по фамилии Ганди не коснется ногой этой земли? Такова, значит, цена вашего слова?
Но Эшенден, не донеся до рта сигару, с кончика которой шел серебристый дымок, и сам смотрел на эту сцену, недоуменно приподняв брови.
Тут к подножию трапа, навстречу пассажиру, с радостным визгом бросился целый выводок индийских детей, в чьих ушах поблескивало золото. И наваждение прошло, мир снова стал прежним, цветным, полным звуков и запахов.
— Ну, конечно же, это не он, — с явным облегчением произнес Эшенден. — Да и потом, Ганди не носит такой одежды, а только домотканую, собственного изготовления. Но похож, ах, как похож — впрочем, он по внешности не сильно отличается от тысяч обычных индийцев… Боже мой, ну так ведь нельзя, как вы эмоциональны, дорогая Амалия, — даже я поддался вашему колдовству!.. Но вот и все, вот и герои нашего спектакля занимают места на сцене.
Впечатывая шины в горячий асфальт, мягко подъехал «роллс-ройс» резидента. Шофер покосился на мое Белое видение, и лицо его выразило полную растерянность. Резидент сумел не унизиться до такого, кивнув вместо этого господину Эшендену любезно и потом с любопытством — мне. Взглянул на часы и энергично кивнул уже сам себе.
Я скосила глаза направо, в сторону Уэльда, и сердце мое гулко забилось.
Там, вдалеке, остановилось полицейское авто — и из него выпрыгнул Элистер, заросший бородой, в длинной курта-пижаме. Он бодро двинулся вперед между двух монументальных сикхов, сопровождавших его по правую и левую руки с громадным почтением. Он жадно озирался по сторонам, шел почти подпрыгивая, как зверь, выбравшийся из клетки, — и был хорош, ах, как хорош.
По сикхам было как-то сразу видно, что это полицейские в обычной одежде. Но они не смотрели на начальника своих начальников, резидента, и вообще не смотрели на кого-либо, поглощенные важностью своей миссии. Тем, что их храм на Брик-килн-роуд покинул замечательный сант, а они удостоились чести участвовать в этом событии.
— То есть все это время ваш молодой человек был под самой лучшей в этом городе охраной, — покачал головой Эшенден, пытаясь рассмотреть Элистера издалека. — Охраной полиции. Утром или днем эти сикхи, как и положено, искали пропавшего англичанина. А вечером шли в храм и… То есть все всё знали, кроме горстки высших чиновников — англичан, конечно?
— Господин Эшенден, — не без удовольствия сказала я. — Это сикхи. Они всегда носят у пояса оружие — чтобы охранять и защищать жизнь, человека или… хоть крыса. И это люди исключительной верности, и если ты просищь сикха о помощи в беде… Знаете, что я сказала… тому, к кому обратилась? Я сказала: «Человек в беде. Он англичанин. Его хотят убить свои». После этого мне было уже не о чем волноваться.
— Вы знали это еще тогда? — восхитился он. — Про то, кто хочет его убить? Ваши таланты просто нуждаются в лучшем применении.
— Но я не знала, кто именно и почему, — напомнила я. — Хотя отлично понимала, что, кто бы этот человек ни был, даже узнав, где Элистер, он десять раз подумал бы, прежде чем нарушить неприкосновенность сикхского храма. И знаете ли, господин Эшенден. Сейчас я думаю, что допустила одну ошибку.
Он страдальчески поднял брови, и лоб его покрылся рисунком мелких складок.
— Я теперь думаю, — сказала я извиняющимся голосом, — что хотя не сразу, но Стайн догадался обо всем. И только когда догадался, начал готовиться к бегству. И к тому, чтобы уничтожить нас всех, кроме… Кроме Элистера. Который, как Стайн в этом случае тоже наверняка понял, действительно ничего не знал. Так что Элистер бы в любом случае остался жить. Потому что достать его из храма Стайн уже точно не мог. Представьте, чей приказ нужен, чтобы полиция — или кто бы то ни было — попыталась вторгнуться в собственный сикхский храм.
— Не меньше чем сэра Хью, — посмеялся Эшенден. — Который сейчас из-за этой истории готовится сдавать свой губернаторский пост. Как я уже сказал, совершенно потрясающему человеку.
— А если бы он этот приказ все же отдал, то возникла бы проблема — кому его выполнять?
— Ну да, не сикхским констеблям, это понятно.
— Это мы уже с вами отметили. Но если не им… Насколько я знаю, на острове только одна воинская часть.
Тут я сделала эффектную паузу и завершила:
— Сикхский полк.
Эшенден широко развел руками, в одной из которых он с почтением держал сигару:
— Но как получилось, что ваш молодой человек начал еще и читать проповеди, и вообще пророчествовать?
— Этого, конечно, не предполагалось, — ответила я, не сводя глаз с приближавшегося Элистера. — Я чуть с ума не сошла, узнав об этом от… от того человека, которому я его поручила. А впрочем — дело закончено, почему не сказать, что это моя соседка в домике через забор, очень серьезная сикхская вдова. Так что далеко ходить мне не потребовалось. А что касается того, как он стал сантом… Сантом может стать любой, это не святой, а просто человек, который ищет истину у бога сикхов, но иногда и говорит об этом с другими. Дело в том, что, когда Элистер в полном облачении и с наклеенной бородой сидел под стенкой храма, к нему подошел какой-то сикх и о чем-то спросил. И тут Элистер ответил ему на чистом бенгали, а у него, знаете, такой голос — музыкальный, глубокий, тихий…
Я сделала паузу и вздохнула.
— Подошли еще два сикха, послушать, ну, а потом его выхода уже просто ждали. Никто не понимал, какой он национальности, откуда он, но он говорил такие необычные вещи… И уже ничего нельзя было с этим сделать.
— Потрясающе, — тихо выговорил господин Эшенден. — Знаете, я при случае расскажу это одному своему, э-э-э, знакомому. Его зовут Лоуренс, полковник Лоуренс. Он сейчас развлекается авиацией, скоростными лодками и прочей опасной техникой. Потому что больше ему заниматься нечем, ранее он как-то чересчур прославился вот такими же, как у вашего молодого человека, подвигами в Аравии. Но был он там, среди арабов, кем угодно, только не местным святым или вроде того. Ах, какие истории происходят в вашей Малайе — и просто жаль, что это никогда, никогда не удастся напечатать…
Тут я увидела еще одного сикха — он двигался к автомобилю резидента с другого направления, неся перед собой, как сокровище, буроватый чемодан Элистера, видимо, из отеля.
Мальчику пора было возвращаться домой.
А резиденту пора было произносить строки его роли, написанные лучшим драматургом лондонских сцен.
— С возвращением, молодой человек, — саркастически приветствовал капитан Мидоуз Фрост Элистера, который смотрел на резидента с почтением, способным обмануть кого угодно, кроме меня: Элистер попросту наслаждался сценой.
— На колониальной службе его величества в этих краях зафиксировано немало случаев, — продолжал резидент, резко обрубая каждое слово, — когда юноша исчезает без следа, очарованный местными заведениями с сомнительной репутацией. Но вы… вы поставили рекорд длительности отсутствия. Насколько я понял из телеграммы из Калькутты, вас там ждет серьезный выговор. Хорошее начало службы на новом месте.
Элистер смиренно склонил голову, давясь смехом. Эта сцена для него неожиданной не была. Он отлично понимал, что такое завидная в полицейской службе репутация человека, который сгинул на долгие дни в заведениях с сомнительной репутацией — и отделался лишь выговором. Плюс слава — уже в его секретном отделении — человека, который совершил невозможное, чтобы выжить. Тут следовало поверить слову сидевшего рядом со мной человека. Элистера ждало теперь блестящее будущее.
Но тут он увидел сверкание отполированного бока моей «Испано-Сюизы», и брови его поползли вверх. А взгляд с искренним восторгом начал переходить на слепящие глаз спицы колеса, на легендарную золотую птицу на носу. Скользнул по лицу господина Эшендена, которого он, конечно, не знал. Потом этот взгляд двинулся дальше, зафиксировался на моих руках в кружеве перчаток, уверенно лежащих на руле.
И вот наконец он — медленно, медленно — поднял голову еще на дюйм.
И встретился со мной глазами.
История Амалии: о тех, кто помогал мне сделать эту книгу
Это книга о женщине, написанная от имени женщины (литературная наглость), и помогали мне ее сделать тоже женщины. Хотя не только они.
Все начиналось, видимо, в Лиссабоне, где во время вечерней прогулки по городу мне был вручен список великих музыкантов, которых надо послушать, чтобы понять душу нации.
Первым в этом списке стояло имя Амалии Родригез, «королевы фаду», которая для португальцев и сегодня остается тем же, чем Эдит Пиаф для французов, — и это еще мягко сказано.
Музыкальные магазины в ночном Лиссабоне были к тому моменту закрыты, рано утром улетал мой самолет, и диск Амалии, с ее портретом на обложке, я купил только через два дня, уже в Нью-Йорке.
