Дэвид Игнатиус - Банк страха
Глава 4
Наутро после «мусорного рейда» Сэму Хофману позвонил из Афин его отец. Громкий нетвердый голос Фрэнка Хофмана свидетельствовал о том, что он, как это часто бывало в последнее время, пьян.
— Сэмми! — закричал он в трубку. — Как жизнь, чертяка?
Сэм собрался с духом — как всегда, когда имел дело с отцом, потерявшим над собой контроль.
— О’кей, папа, — ответил он. — Как твои дела?
— Просто о…тельно! Только что заработал пять миллионов баксов! — Он так громко ревел, что Сэму пришлось отстранить трубку от уха.
Выйдя в отставку несколько лет назад, Хофман-старший теперь развлекался финансовыми играми так же, как другие пенсионеры — гольфом. Старик начал рассказывать о своем последнем триумфе, состоявшем, кажется, в покупке ливийских аккредитивов со скидкой на Мальте и продаже их затем в Риме с огромной прибылью. Или что-то в этом роде. Сэм пытался следить за его рассказом, но когда отец завел речь о «море денег», он понял, что пора сворачивать разговор.
— Пойми, сынок, мы все просто плаваем по морю денег, — начал Фрэнк Хофман запинаясь. — Если ты не болван и не трус, ты можешь просто сосать их через соломинку! — Слова на «с» получались у него плохо.
— Я с удовольствием поговорю об этом в другой раз, папа. Мне нужно уходить. Я только что начал новое дело.
— Да-а? И большое дело?
— Может быть, ты слышал об этой компании. Ее руководитель — из Ирака.
— Держись подальше от иракцев, сынок. Это психи. Все время убивают друг друга. Абсолютные психи.
— О’кей, папа. Как скажешь.
— Ну их на хер, этих иракцев. И не говори мне больше про них. И не строй из себя такого занятого-презанятого засранца. Тоже завел привычку! Лучше проснись и выпей кофейку.
— Я уже проснулся, папа. Мне действительно нужно идти.
— Это денежное море прямо под тобой, сынок. Разуй зенки! Просто нагнись через борт и хлебни побольше. Вот они, здесь. Миллиарды долларов, просто бьют фонтанами, без остановки. Все время! Банки не могут удержать столько денег, они просто выливаются наружу, в одно большое море. И добрая его часть ждет тебя. Послушай старика хоть раз. Найди себе соломинку, перегнись через борт и соси. Ты меня понял?
— Прекрасно понял, папа. Конечно.
— Прямо сейчас, сынок. Брось заниматься дерьмом. Сегодня же. Сделаешь это?
— Сделаю, папа. Сегодня же найду соломинку. Обещаю тебе.
— Да нет, врешь ты все, пиписька этакая! Даже не слушаешь меня. Не был бы таким тугожопым — давно бы сделал себе состояние, понял?
— Извини, папа. Не люблю я грубостей. Мне надо идти.
— Ты что, думаешь, я просто старый пьянчуга? Ну, признайся, скажи правду, сын. — Теперь в его голосе зазвенела слеза. Дальше наверняка занудит о том, что в ЦРУ его так и не оценили.
— Мне надо идти, папа. Правда.
— Ну и гад же ты, сынок, трезвенник херов. Ты, ты… — Он искал какое-то слово, потом начал сопеть, словно собирался разрыдаться.
— Извини, папа! Мне пора. У меня дела.
В телефоне послышался еще какой-то лающий звук. Сэм повесил трубку. Он знал по опыту, что отец будет говорить одно и то же, что бы ему ни отвечали. Повесив трубку, Сэм обнаружил, что его рука дрожит. Как ни убеждал он себя в том, что дела отца его не касаются, старик пробивал его оборону простым телефонным звонком.
Сэм Хофман, как и многие сыновья, устраивал свою жизнь как бы наперекор влиянию отца. Отец был пьяницей, а он стал трезвенником. Отец служил в ЦРУ, а он старался держаться от Управления как можно дальше. Отец был материалистом, а ему это претило. Однако само это противоборство почему-то связало его с отцом еще крепче.
Сэм вырос в Бейруте, где его отец в конце 60-х годов возглавлял крупное и активное подразделение ЦРУ. Он был единственным ребенком, а значит, на него одного сыпались искры от развеселой жизни отца. Для Фрэнка Хофмана хорошо провести время — это значило, например, взять десятилетнего сына на прогулку по улице Хамра, зайти в какой-нибудь бар поболтать с завсегдатаями и погоготать, в то время как его сын широко раскрытыми глазами глядел на раздевающуюся танцовщицу-египтянку. Когда в начале 70-х годов отец ушел из Управления после перебранки с центром, стало еще хуже. Фрэнк открыл собственное бюро расследований в Саудовской Аравии, но плохо ладил с местным партнером. Его брак, когда-то счастливый, в конце концов распался. В один прекрасный день, выслушав от Фрэнка характерную для него тираду, Глэдис Хофман собрала свои чемоданы. «Теперь ты можешь обо мне позаботиться, малыш», — сказала она Сэму, и они улетели первым же рейсом. С этого момента отец покатился по наклонной плоскости, впал в раздражительность, стал пить запоями, а сыну с тех пор приходилось так или иначе уворачиваться от обломков его распада.
Вначале, правда, эмоциональный упадок отца даже доставлял Сэму странное удовольствие. В Афинах, где поселился отец, он нашел отделение Антиалкогольного общества, внушил отцу ходить на его собрания и регулярно высылал ему связки книг по самолечению. Он даже убедил его — коротышку и толстяка, известного своей ленью, — ходить в клуб здоровья. Но ничто не помогло. В конце концов Сэм решил, что эта проблема его больше не волнует. Как раз в это время кончилась холодная война, а значит, настал конец всеобщего «запоя», когда ребята из ЦРУ на сорок лет превратили всех своих детей — а фактически и всю нацию — в своих подчиненных. Фрэнку Хофману пришлось заботиться о себе самому. Но конечно, Сэм не мог просто взять и обрезать все нити. Отец и сын были связаны крепко-накрепко, и чем сильнее старались освободиться друг от друга, тем туже затягивались узлы.
Всем, кроме самого Сэма Хофмана, было ясно, что карьера, которую он в конце концов выбрал, — частного финансового детектива, — близка к карьере сотрудника ЦРУ настолько, насколько это вообще возможно, оставаясь вне Управления. Сэм был для своих клиентов чем-то вроде частного шпиона. Он узнавал подробности, никогда не публикуемые в коммерческих справочниках. Он знал, кто из саудовских принцев чист, а кто замарался; кто оплачивает услуги полностью, а кто всякий раз удерживает десять процентов. Он знал, кто из ливанских посредников надежен, а кто может смыться в Бразилию. Он знал, какие арабские банки были настоящими, а какие существовали только на бумаге. Короче, он знал, как делают бизнес в стране лжецов.
Сэм представлял особую ценность еще и потому, что, с подозрением относясь ко многим арабам, питал глубокую привязанность к этому народу и его культуре. Еще мальчиком в Бейруте он испытал первые радости — от добрых рук своей марокканской няни, от пикников в ливанских горах с приятелями отца, от незабываемых детских отношений — полудружбы, полуборьбы — со школьными друзьями-арабами. Он любил арабов за кротость нрава, крепость дружбы, умение посмеяться над собой за общим столом, даже за неистовость их вражды. Словно расчесывая какой-то зуд, он увлекался арабскими политическими интригами, так же как некоторые увлекаются бейсбольной статистикой. Ему не нужно было ни у кого спрашивать, кто считается главными кандидатами в президенты среди ливанских христиан-маронитов и что о них думают лидеры мусульман-друзов; он знал, какие лондонские газеты читает тот или иной саудовский принц и почему. Он любил арабов, и в этом была часть его проблемы: если бы они нравились ему меньше, его так не волновали бы жестокость и коррупция, в которой они погрязли, — наплевать и забыть! Он же, приобретя независимость, стал впутываться в их дела, причем цинизм и идеализм переплелись в нем так сильно, что стали неразрывны.
Вначале Сэм Хофман пошел по традиционному пути. Закончив колледж, он стал работать в одном из крупных нью-йоркских банков в отделе частных вкладов. Поскольку он говорил по-арабски, а его отец вообще, казалось, был знаком со всеми арабскими принцами и гангстерами, в банке решили, что молодой Хофман должен вести дела клиентов из стран Персидского залива. Это вообще была золотая жила, а особенно для детей американских служащих за границей. Дочь одного из послов учредила в Женеве частный банк для молодых женщин из Саудовской Аравии и Кувейта, через который проходили сотни миллионов долларов. Другой женевский частный банкир «из хорошей семьи» вел ровно пять счетов, на каждом из которых было больше пятисот миллионов долларов. Куда бы он ни ходил — в кино, на теннисный корт, на обед, — он не расставался с телефоном сотовой связи; его номер знали только пять клиентов, и по звонку любого из них он немедленно мчался в аэропорт.
Три года Хофман старался привыкнуть к своей работе. Он достиг заметных успехов: носил строгие костюмы, надевал галстуки, регулярно получал личную почту, носил с собой телефон сотовой связи. Но один барьер оказался для него непреодолимым: он ненавидел почти всех, чьи дела он вел. За несколькими, весьма редкими исключениями, это были бесчестные, коррумпированные люди, главной целью которых было скрыть свое богатство от тех, кто имел полное право это богатство у них изъять. Переломный момент настал, когда один из таких клиентов, молодой саудовский принц, попытался вовлечь его в дело до того грязное и неприкрыто наглое, что Сэм до сих пор вспоминал о нем с содроганием. Противнее всего было то, что принц полагал само собой разумеющимся, что Сэм согласится.
