Норман Мейлер - Призрак Проститутки
— Мы с коллегой считали, что идем на восток, а не на запад.
— Вернер, при тебе найден компас. Ты вовсе не заблудился. Ты знал, что если сумеешь перелезть через ограждение, то очутишься в Западной Германии.
— Нет, майн герр.
— А где бы ты очутился?
— Это же было состязание, майн герр. Мы поспорили, кто первый перелезет через ограду.
— Глупый ты парень. И от твоей истории тошнит. Он встал и вышел из каморки.
В шахматах, если как следует изучить разные начала, можно играть на равных с далеко превосходящим противником первые восемь, десять, двенадцать ходов — иными словами, пока длится проанализированное тобой начало. После этого тебя как игрока можно списать.
Я был списан. У меня была благоприобретенная биография и благоприобретенное местожительство, но я не мог найти должного объяснения, зачем мне понадобилось среди ночи перелезать через заграждение.
Допрашивавший вернулся и продолжил допрос так, будто раньше ни о чем меня не спрашивал. Мне снова был задан вопрос, в каком году были спилены деревья на Шонхайтвег. Меня снова спросили, уверен ли я, что литейный цех находится в восточном конце железнодорожного депо. Каждая моя ошибка приобретала теперь более внушительные размеры. Не знаю, возможно, так на меня подействовало то, что я подтверждал ложные данные, но только у меня вдруг возникло чувство, что его вопросы похожи на сверло зубоврачебной машины, которое вскоре дойдет до нерва. К своему ужасу, я начал сам себе противоречить. Теперь я вздумал утверждать, что по ошибке очутился в Западной Германии. Должно быть, я пересек границу, где не было заграждения — такое возможно? — затем поплутал в лесу с намерением вернуться в Восточную Германию и стал перелезать через заграждение с западной стороны, чтобы слезть с восточной и утром пойти на работу, как и подобает законопослушному гражданину Германской Демократической Республики, но тут нас обнаружили солдаты.
— Ты весь пропотел от собственной лжи. Когда я вернусь, Флюг, я хочу услышать правду, или придется тебе попробовать вот этого. — В руках он держал резиновую дубинку, которой щелкнул по столу. И вышел.
За стенами моей белой, из цементных блоков клетушки нарастал шум тюрьмы. Каморки вдоль коридора были заполнены, и любопытная создалась атмосфера. Не знаю, возможно, темп допросов ускорился в преддверии зари, которой мы из-за отсутствия окон не увидим, но когда допрашивающий вышел, намекнув на ожидающие меня малоприятные последствия, я стал различать крики, доносившиеся из других каморок.
Один арестованный громко чертыхался. «Да не знаю я, не знаю. Вы меня совсем запутали!» — кричал он. Другой бубнил себе под нос, но так громко, что я все слышал: «Невиновен я, невиновен. Поверьте, я невиновен», а из дальней комнатушки доносилось щелканье полицейской дубинки о стол и чей-то крик: «Хватит, хватит!»
Тут я услышал голос Розена.
— Это возмутительно, — говорил он ясно и четко. — Плевал я на то, что сказал мой коллега. Вы его запутали и запугали. Мы полезли на заграждение, чтоб увидеть огни Мэннернбурга и таким образом найти путь назад. Это правда. Вам, возможно, удалось запугать моего коллегу, но меня вам не сбить с толку. Меня вы не запугаете угрозами расправы. Никогда!
Из дальнего конца коридора снова послышался щелчок.
— Признавайся, — произнес человек, допрашивавший Розена. — Ты не гражданин Германской Демократической Республики.
— Я Ганс Крюль, — произнес Розен, — родился в Мэннернбурге.
— Ты кусок дерьма. Скажи правду, или мы заткнем тебе нос дерьмом, которое выйдет из тебя. Почему ты пытался перелезть через заграждение?
— Я Ганс Крюль, — повторил Розен.
Теперь щелканье резиновых дубинок доносилось уже с обоих концов коридора.
Чувство реальности у меня не исчезло, но было сильно поколеблено. Мы были не в Восточной Германии, а в Кэмп-Пири, однако я не чувствовал себя в безопасности. Так обычная поездка на каникулы может напомнить, что к смерти ты тоже проделываешь какой-то путь, и вот сейчас я почувствовал, что безумие от реальности отделено не океаном — до него всего несколько шагов. Оно рядом.
Мой слух никогда еще не был настолько обострен. Я слышал, как спорил Розен своим гнусавым голосом, раздраженно, высокомерно. В этом голосе я слышал также невероятно возросшее сознание своей значимости, столь же уродливое, как чрезмерное богатство, но тем не менее составлявшее силу Розена.
— Вы пытаетесь сбить меня с пути, — говорил он, — не выйдет. Мое дело подпадает под гарантии, определенные законоположением тысяча триста семьдесят восемь, раздел три, глава «Б» новой конституции Германской Демократической Республики. Загляните туда. Там все сказано. Вы нарушаете мои права.
Да, он выстоял! Какой отвлекающий удар! Допрашивающий выбит из седла! Позже я узнаю, что в ходе подготовки Розен за три вечера до допроса отправился в библиотеку Фермы и проштудировал там новую конституцию Германской Демократической Республики, что и позволило ему построить этот гамбит.
Вернулся мой допрашивавший. Он снова стал задавать вопросы с самого начала. Опять мы перебирали все подробности того года, когда на Шонхайтвег были спилены деревья. Снова мы прошлись по железнодорожному депо и дошли до нашей неудавшейся попытки перелезть через заграждение.
— Мы полезли, потому что потерялись, — сказал я, — и мне хотелось увидеть огни Мэннернбурга.
— Твой коллега это уже говорил. Мы показали, что это вранье.
— Я говорю правду.
— Раньше ты утверждал, будто не знал, что это граница.
— Я знал, что это граница.
— Значит, раньше ты мне солгал?
— Да, майн герр.
— Почему?
— Я перепугался.
— Ты утверждал, будто вышел в Западную Германию через лес, где не было заграждений, и полез через ограду, чтобы попасть обратно в Восточную Германию.
— Это тоже ложь.
— А теперь ты решил влезть на ограждение, чтобы увидеть огни Мэннернбурга?
— Это правда.
— Ты признался, что врал, а теперь говоришь правду?
— Да, майн герр.
— А на самом деле ты врун и агент западногерманского правительства.
Тут взвыла сирена. Эхо ее разнеслось по коридорам и каморкам здания. Допрашивающий собрал свои бумаги и вздохнул.
— Кончено, — сказал он.
— Кончено?
— Жаль, что у меня нет еще минут пятнадцати. — Лицо у него было злое. Он и в самом деле выглядел как полицейский.
— Ну, должен сказать, это было страшновато, — сказал я.
— Ты справился, — сказал он.
— В самом деле? Откуда вы знаете?
— Я готов был убить тебя. Раз ты заставил меня почувствовать себя полицейским, значит, ты с задачей справился.
Я поднялся со стула.
— Да, можешь идти, — сказал он. — Там грузовичок подхватит тебя.
— Я, пожалуй, прошелся бы до лагеря. Это можно?
— Конечно. На сегодняшний день ты свободен.
— По-моему, мне нужно пройтись.
— Еще бы.
Мы обменялись рукопожатиями.
Я прошел две мили до плаца и бараков. Новые стажеры делали свои первые прыжки с тридцативосьмифутовой башни через имитацию люка транспортного самолета. Через шесть часов моя подготовка будет закончена, и я вернусь в Вашингтон, в здание у Зеркального пруда, а потом, по всей вероятности, получу назначение за границу. Я шел в кафетерий завтракать, и у меня было такое чувство, что сейчас мне явится Бог. Я прошел через темный лес, кишащий насекомыми, был схвачен в маскировочном костюме, перепачканном грязью приграничного рва, пальцы у меня были в царапинах и ссадинах от проволочной сетки ограды, глаза ломило от яркого света лампы с рефлектором в каморке размером восемь на восемь, и я всю ночь врал человеку, умеющему вскрывать ложь надуманных воспоминаний, однако же я чувствовал себя чистым, осененным благодатью, которая ждет каждого, прошедшего через обряд. Это были самые волнующие восемь часов, какие я провел в ЦРУ. Никогда еще я не был так счастлив. Что-то в ходе этого многочасового допроса подтвердило, что я прошел хорошую подготовку. Я нашел то царство, где смогу работать всю жизнь. Возможность ежедневно трудиться ради безопасности моей страны отвечала моему чувству долга и представлению о том, что человек должен делать. Ну а другую мою половину, которая еще не готова была отправиться на поиски духовных и плотских приключений, увлекало искусство обмана и сражение со злом. Ее, безусловно, занимали игры и ничейная земля для тех, кто готов в такие игры играть. Так что тут тоже все было в порядке. Я достиг богоявления. Счастье — это когда сердце переполнено от избытка чувств и утренний воздух говорит, что две твои половины пришли к согласию.
11
Плавучий домик, купленный Хью Монтегю после женитьбы на Киттредж, стоял у берега старого канала Чесапик-Огайо, который пересекает Джорджтаун. Этот канал, насколько я помню, был процветающей водной артерией в 1825 году, когда вниз по нему, к Потомаку, шли грузы угля с Аппалачских гор, а обратно баржи везли самые разные товары — муку, порох, штуки материи и топоры. Однако после Гражданской войны канал уже не мог конкурировать с железными дорогами. Мельницы по берегам его давно стояли пустые, шлюзы замерли, и сам канал превратился в ручеек.
