Джон ле Карре - Звонок мертвецу. Убийство по-джентельменски
Смайли нажал на кнопку звонка и стал ждать.
Дверь открыл Стэнли Роуд. Он был тщательно одет и даже несколько прилизан.
— О, привет! — сказал он, словно принимая старого друга. — Хотел спросить, нет ли у вас, случайно, машины?
— Есть, но, к сожалению, мне пришлось оставить ее в Лондоне.
— Что ж, не беда. — В голосе Роуда прозвучало некоторое разочарование. — Просто подумал, что мы могли бы совершить автомобильную прогулку, а дорогой побеседовать. Мне уже изрядно осточертело торчать в этом доме одному. Миссис Д’Арси предложила какое-то время пожить у них. Милые они люди, очень хорошие люди, но я оказался к этому не готов. По крайней мере сейчас.
— Я вас прекрасно понимаю.
— В самом деле? — Они уже стояли в прихожей, Смайли снимал пальто, а Роуд готовился взять его. — Мне казалось, это понимают не многие. Я имею в виду одиночество. Знаете, как со мной поступили директор и мистер Д’Арси? Причем, уверен, они делают это из самых лучших побуждений. Они взялись перепроверять за мной и исправлять результаты экзаменов, которые я принимаю. Это вам тоже понятно? И что же я должен в таком случае делать в этой школе, совершенно лишенный самостоятельности? Я не могу сам планировать уроки. Они вмешиваются во все. Иногда мне приходит в голову, что это их способ постепенно избавиться от меня.
Смайли лишь неопределенно кивнул. Они направились в сторону гостиной, куда Роуд решил проводить гостя.
— Нет, я, конечно, считаю, что у них самые благородные намерения, как уже подчеркнул. Но, в конце-то концов, должно быть и у меня хоть какое-то занятие. Работы некоторых моих учеников проверяет Саймон Сноу. Вы с ним уже знакомы? Он поставил одному мальчику шестьдесят один балл — шестьдесят один! А ведь парень — круглый дурак, в начале семестра я сказал Филдингу, что его ни в коем случае нельзя переводить в следующий класс. Его фамилия Перкинс. Славный в общем-то паренек, староста в корпусе Филдинга. Ему очень везет, если он получает тридцать баллов… А Сноу ставит ему шестьдесят один!
Я, конечно, еще не видел самой его работы, но это невозможно, совершенно невозможно.
Они присели.
— Только не подумайте, что я принципиально хочу оставить его на второй год. Он хороший мальчишка. Ничего особенного, но вежливый, культурный. Мы с миссис Роуд хотели в этом семестре пригласить его на чай. И пригласили бы, не случись…
Ненадолго воцарилось молчание. Смайли собирался сам прервать его, но Роуд поднялся и сказал:
— У меня чайник вскипел на плите, мистер…
— Смайли.
— У меня вскипел чайник, мистер Смайли. Могу я предложить вам чашечку кофе? — Он произнес это с тщательной артикуляцией, но она, по мнению Смайли, шла ему, как костюм с чужого плеча.
Через несколько минут Роуд вернулся с подносом и разлил кофе по чашкам, в точности стараясь соблюсти этикет.
Смайли поймал себя на том, что его несказанно раздражают поверхностные светские замашки Роуда и постоянное стремление скрыть свои истинные манеры, а значит — и корни. Потому что все равно мелочи выдавали его с головой — каждое слово, каждый жест. То, как он держал локоть, пока пил кофе, как быстро подтягивал штанину брюк, когда садился.
— Не мог бы я теперь перейти к делу? — спросил Смайли.
— Разумеется, приступайте.
— Мы, конечно же, в первую очередь интересуемся отношением миссис Роуд к… нашей церкви.
— Это естественно.
— Вы поженились в Брэнксоме, насколько мне известно?
— Да, в молельном доме Брэнксом-Хилл. Прекрасная церковь. — Д’Арси определенно не понравилась бы интонация, с которой это было сказано — голосом простецкого парня, привыкшего водить мотоцикл. С авторучкой в нагрудном кармане.
— Когда это было?
— В сентябре сорок первого.
— В Брэнксоме миссис Роуд тоже уделяла много времени благотворительности? Мне сказали, что здесь она была очень активна в этой деятельности.
— Нет. В Брэнксоме она ничем подобным не занималась. Здесь — другое дело. Понимаете, в Брэнксоме ей приходилось ухаживать за отцом. А здесь ее заинтересовала помощь беженцам. Но и то лишь после пятьдесят шестого года — когда все началось с венгров, а потом еще эти прошлогодние события…
Смайли, смотревший на Роуда сквозь стекла очков, на секунду отвлекся, моргнул и ненадолго отвел глаза.
— А в общественной жизни школы Карн она принимала какое-то участие? Быть может, жены сотрудников создали свой филиал Женского института? — спросил он с невинным видом.
— Да, принимала, но не слишком активно. Будучи баптисткой, она больше общалась с людьми из города… Вам лучше расспросить об этом мистера Кардью — их священника.
— Но все же могу я утверждать, что она участвовала и в школьных мероприятиях, мистер Роуд?
Роуд слегка замялся, но все же ответил:
— Да, можете.
— Спасибо.
Снова некоторое время продлилось молчание, а потом Смайли продолжил:
— Наши читатели, безусловно, запомнили миссис Роуд как победительницу конкурса «Хозяйке на заметку». Она действительно хорошо готовила, мистер Роуд?
— Очень хорошо. Но только самые простые блюда. Никаких особых изысков.
— Не могли бы вы привести еще какую-то деталь ее биографии, которую вам самому хотелось бы упомянуть? Что-то особенное? Что она сама рада была бы вспомнить?
Роуд растерянно посмотрел на него, а потом пожал плечами:
— Нет, ничего такого сразу не приходит в голову. Хотя… О, вы можете написать, что на севере ее отец был членом магистрата и судьей. Она очень этим гордилась.
Смайли допил кофе и поднялся.
— Вы были чрезвычайно терпеливы со мной, мистер Роуд. Мы вам крайне благодарны за это, уверяю вас. Я обязательно пришлю вам сигнальный экземпляр газеты, как только он выйдет из печати…
— Буду признателен. Понимаете, я был обязан сделать это ради нее. Она всегда обожала «Вестник». Можно сказать, воспитывалась на нем.
Они пожали друг другу руки.
— Между прочим, вы, случайно, не знаете, как мне разыскать старого мистера Гластона? Он остановился в Карне или сразу отправился обратно в Брэнксом?
— Он был здесь еще вчера. Уезжать собирался сегодня вечером. Кажется, полиция попросила его о встрече до отъезда.
— Вот как?
— Он остановился у «Солеев».
— За это отдельное спасибо. Попытаюсь найти его там до своего отъезда.
— А когда вы сами уезжаете?
— Уже скоро. Всего хорошего, мистер Роуд. И еще одно…
— Да?
— Если доведется приехать в Лондон и нечем будет себя занять. Или просто захочется с кем-нибудь поговорить, выпить чашечку чая, мы всегда будем рады видеть вас в редакции «Вестника». Всегда.
— Спасибо. Спасибо большое, мистер…
— Смайли.
— Я вам искренне признателен за это приглашение. Смотрите только, я могу поймать вас на слове! Но все равно спасибо.
— До свидания. — Они снова обменялись рукопожатиями. У Роуда была сухая и прохладная ладонь. Очень гладкая.
Смайли вернулся в «Герб Солеев», сел за столик в пустом фойе и написал записку мистеру Гластону:
Уважаемый мистер Гластон!
Я нахожусь здесь по поручению мисс Бримли из «Христианского вестника». У меня есть письма Стеллы, которые, как мне кажется, могут представлять для Вас интерес. Простите, если доставляю беспокойство в такое сложное для Вас время. Как я понял, этим вечером Вы уже покидаете Карн, а потому прошу разрешения встретиться с Вами до отъезда.
Он тщательно запечатал конверт и подошел к стойке службы размещения. Она пустовала, и Смайли позвонил. Портье снова заставил ждать себя долго — старый ключник с серым, заросшим щетиной лицом. После тщательного и весьма неодобрительного изучения конверта он чуть ли не за тройную плату согласился доставить письмо в номер мистера Гластона. Смайли остался ждать ответа у стойки.
Джордж Смайли относился к числу тех странных и уникальных людей, которые являются в наш мир словно ниоткуда, уже к восемнадцати годам полностью завершив образование. Скрытность была частью как его натуры, так и профессии. Жизнь настоящего разведчика отнюдь не изобилует яркими событиями и увлекательными приключениями, которые описывают в романах. Человек, который, подобно Смайли, годами жил и работал среди врагов своей страны, знал наизусть только одну молитву и именно с ней постоянно обращался к Всевышнему: сделай так, чтобы на меня никто и никогда не обращал внимания. Для него не было более высокой цели, чем полная ассимиляция и мимикрия. Он больше всего на свете любил людей толпы, которые потоком текли мимо него по улицам, не удостаивая даже мимолетным взглядом. И он сам охотно вливался в эти человеческие потоки, где ему были гарантированы полная анонимность и безопасность. А постоянное ощущение страха делало его на редкость уступчивым и сговорчивым. Он готов был бы расцеловать спешивших за покупками грубиянов, которые толкали его или заставляли уступать себе дорогу. Он обожал чиновников, полицейских и даже кондукторов в автобусах за полнейшее равнодушие к его персоне.
