Леонид Николаев - Феникс
— И нет выхода? — уже спокойно спросила она.
— Я назвал его.
— Вы сказали: «не Менке».
Ольшер постучал раздраженно пальцами по сверкающему полировкой столу.
— Этого недостаточно? Или у фрау есть еще хозяин?
— Их нет вообще.
— О-о! Наконец я встретил независимую женщину. Она сможет сделать выбор по собственному вкусу.
Выбор давно сделан. Это — Менке. Не произойди нелепой истории с Паулюсом, она бы осталась верна барону: умному, тактичному старичку, подобравшему на Шонгаузераллей неразборчивую в чувствах, но тщеславную девчонку. Он нашел у ее предков голубую кровь и даже отца Рут, тихого, застенчивого Пауля Хенкеля, назвал прямым наследником какой-то знаменитой фамилии. Им, Хенкелям, скромно живущим в одном из больших, скучных серых домов Берлина, оказалась уготована другая судьба. Если не всем, то хотя бы юной Рут. О ней Менке и решил побеспокоиться. Надо честно сказать, барон умело повел младшую Хенкель к цели — туманной вначале, но обрисовывающейся все яснее и четче. Дух захватывала высота. Где-то рядом уже была последняя ступень. Сама Рут помогла барону создавать будущее. Она умела драться за себя, умела и жертвовать кое-чем во имя главного. Намека Менке было достаточно, чтобы Рут привела в исполнение самый рискованный план. Последние месяцы ей пришлось поработать по-настоящему, и, кажется, такая работа пришлась фрау Хенкель по нраву. У нее обнаружился настоящий талант. По крайней мере, президент мог радоваться такому сподвижнику. Его оберегали от опрометчивых поступков, ему подсказывали, что делать сегодня и завтра, за ним следили во время трудного подъема по опасной лестнице, ведущей к власти. Рут не только стояла на страже, она очищала дорогу. Теперь эту тяжелую и не всегда чистую работу надо было делать без Менке.
— Мой вкус уже не имеет никакого значения, — разочарованно произнесла шахиня. — Выбор диктуется необходимостью.
— Что же, это радует меня. Садитесь, фрау. Я объясню ваши новые обязанности.
— Обязанности?
— Именно.
Она не села. Не отошла от гардины, лишь выпустила ткань из рук. Раскрыла сумочку, вынула сигарету и стала закуривать.
— Садитесь, — требовательно повторил Ольшер.
— В присутствии хозяина слуге сидеть не положено.
— Вот как! — капитан насмешливо скривил губы. — Курить тоже не положено.
— Вам придется смириться с этим пороком, вы наняли служанку, не поинтересовавшись ее привычками…
— Ну, довольно, Рут… — гауптштурмфюрер нехотя поднялся, подошел к фрау Хенкель и взял ее за плечи. — Нам не следует замечать недостатков друг у друга. Они могут помешать работе. — Ольшер смотрел ей в лицо, ожидал ответного взгляда, а Рут упрямо уставилась в пол, в небольшой рыжий коврик, аккуратно расстеленный у кресла. Грусть придавала ей неповторимую прелесть, волнистые пряди волос, выбившиеся из-под белой меховой шапочки, спадали на щеку и своей устремленной вниз линией дополняли скорбный облик Рут. Она была все-таки чертовски хороша, эта распутная шахиня. Старый барон знал, кого поднять на трон мифической Туркестанской империи. — Мы должны стать друзьями, — примиренчески объявил капитан. — Хорошими друзьями.
— Нет.
— Почему?
— Хозяин не должен опускаться до дружбы со своей служанкой… — Рут сделала паузу и подняла наконец глаза на Ольшера. — Тем более, что она любовница его подчиненного.
Капитан отстранился от фрау Хенкель, убрал руки:
— Не говорите пошлостей.
— Не делайте их, господин гауптманн.
Он резко повернулся и шагнул к столику. Не сел на прежнее место. Остановился, прислонясь к полированной доске, весь отразился в ней, как в темном зеркале. Сегодня капитан надел форму. Надел, чтобы Рут поняла, что с ней будет говорить не просто Рейнгольд Ольшер, шеф комитета на Ноенбургерштрассе, а гауптштурмфюрер, начальник «Тюркостштелле» Главного управления СС. Именно СС. И это не только психологический ход. Это оттенок времени. Так сказал рейхсфюрер Генрих Гиммлер, сказал всем подчиненным: «Чаще бывайте в форме. Пусть видят немцы, кто сейчас хозяин положения и от кого зависит спасение Германии». Пусть видит шахиня. Ей полезно уяснить роль гауптштурмфюрера в судьбе диктора «Рундфунка».
Рут видела его спину. Отметила для себя совсем не то, что хотел Ольшер: капитану лучше в штатском, он не военный, он просто зубной врач, и лучше оставаться им. Об оттенке времени шахиня не подумала — ей слишком часто приходилось видеть эсэсовцев и гестаповцев, появление еще одного увеличило число мундиров. И только.
— Глава комитета, — стал диктовать Ольшер, не поворачиваясь. Оттенил тоном и паузой прежний титул Вали Каюмхана. Нарочно не назвал его президентом, дал почувствовать Рут, что не считается с авторитетом руководителя эмигрантского правительства, что ему наплевать на шумиху, поднятую бароном. — Глава комитета с сегодняшнего дня всю свою деятельность подчиняет задачам, стоящим перед Германией. Его обязанность — обеспечить людьми все школы особого назначения, входящие в подчинение главного управления СС…
Ольшер смолк. Вслушался. Ему надо было уловить, работает ли шахиня, запоминает ли слова начальника «Тюркостштелле». Было тихо в номере. Рут ничем не выдавала своего состояния. Тогда он повернулся. Шахиня курила. Курила и по-прежнему грустно смотрела на пол.
— Это приказ, — почти крикнул капитан.
— Ну и что же?..
— Вы будете выполнять его.
— Я не президент…
— К черту глупости. Слушайте, что вам говорят! — Повернув лишь голову к ней, через плечо, он продолжал диктовать: — Вы убедите председателя в необходимости такой работы. Важной и срочной работы. Время ожиданий, речей и взаимных комплиментов прошло. Барон посадил на шею Германии целый десяток будущих правительств, которые ждут торжественного въезда в Азию. Они, члены этих правительств, едят хлеб, предназначенный для немецкого солдата, пьянствуют, развратничают, а мы должны за них лить кровь. Пусть сами добиваются трона. Пусть борются.
— Туркестанский легион сражается, — несмело вставила Рут. Она кое-что знала о военных делах комитета. Баймирза часто хвастался успехами вооруженных сил, которыми руководил в Ноенбургерштрассе.
— Сражается?! — Ольшеру хотелось рассмеяться: эта шахиня пыталась говорить о войне! — Сражаются с котелками и кружками. Сидят по деревням и наедают рожи… — Он снова приблизился к Рут. Прошипел: — К вашему сведению… К сведению господина президента, впрочем, ему уже было сказано в свое время… Единственный батальон, брошенный в бой под Донбассом, перешел на сторону русских. Полностью…
Шахиня смутилась. Грустные тени в глазах, только что занимавшие капитана, исчезли. Их сменила тревога. Рут верила в преданность туркестанцев, считала их надежной опорой и мужа и правительства, которое пока находилось на Ноенбургерштрассе. На кого же можно положиться в это трудное время?
— Их, вероятно, спровоцировали коммунисты?.. — попыталась она объяснить факт если не гауптштурмфю-реру, то хотя бы себе.
— Какие там коммунисты. Их повел командир батальона Курамысов, кстати, награжденный вашим супругом за храбрость.
— Он мог оказаться изменником, — продолжала свою мысль фрау Хенкель. — Но остальные верны Германии. — Она едва не сказала: верны президенту Каюмхану, но вовремя сдержалась, — капитан смотрел на нее с издевательской усмешкой. С этой усмешкой он и бросил ей в лицо беспощадную фразу:
— Легион разоружен! Полностью, от солдата до командира. Пусть завоевывают себе брюквенный суп в траншеях и каменоломнях. Пусть покормят вшей…
Впервые Рут слышала настоящего Ольшера, захмеленного ненавистью и злобой. Теперь она поняла, почему он служит в СС. Раньше это казалось ей неоправданным — слишком сдержанным и осторожным был гауптштурмфюрер. В разговоре с ней, например. Возможно, ему мешал барон, мешал мягкостью, аристократичностью, которая подчеркивала превосходство. Мешал своим примером, своим существованием. Теперь Ольшер чувствовал свободу и, возможно, потому обнажал сокровенное.
«Дела действительно плохи», — сделала окончательный вывод Рут. Она поверила гауптштурмфюреру. Всему, что говорил, она поверила. Даже этой страшной вести о разоружении туркестанского легиона, которым так гордились на Ноенбургерштрассе. Каюмхан носился с ним: «Мы сильны, мы независимы, у нас есть своя армия. Это я создал ее». «Глупец! Где теперь твоя армия?» Судьба легиона меньше всего беспокоила Рут. Ее беспокоила собственная судьба. Близкое, ощутимое «завтра», рисовавшееся почти в деталях, вдруг стало удаляться, тонуть в каком-то тумане. И уцепиться не за что. Ольшер предлагает выбрать другого хозяина — не Менке, — что же, она готова, если это поможет. Если это возвратит уверенность, даст опору. Надо убедить президента в необходимости перемены курса — Рут убедит. Нужны люди — она заставит мужа добыть их. Вместе с ним поедет по лагерям, станет звать, уговаривать, требовать. Что еще хочет гауптштурмфюрер?
