Леонид Николаев - Феникс
— Что же сказать матери? — повторил Анвар, и в голосе прозвучала нотка отчаяния, он боялся, что не услышит ответа: Брехт гнал людей. Брехт приближался к двери. Сейчас он войдет и тогда ответа шарфюрера не последует.
Отчаяние охватывало и Саида. Остались секунды. Какие-то секунды, они все решают: да или нет. Надо верить Анвару. Надо вручить ему свою судьбу. Больше некому. Он ждет. Он весь напряжен. Понял, догадывается, кто перед ним. Кто такой Исламбек, шарфюрер СС, представитель «национального комитета». Понял и торопится поймать Саида, разоблачить. Донести Гундту или Брехту. Спасти себя. Остаться в лагере. Жизнь сохранить.
Почему-то пришли на ум слова Надие, брошенные вслед, на лестнице, когда он уходил: «Не бойтесь! Только не бойтесь». Что значат они? Откуда взялись сейчас? Разве им место здесь? Нет. Не Анвара имела в виду Надие. И все-таки он вспомнил их. Подтолкнула переводчица. Случайно.
Уже прошагали парашютисты. Сзади. Проволокли непослушные ноги. Кто-то еще задержался в комнате. Его торопит, выталкивает Брехт.
— Что? — без надежды уже напомнил Анвар. Глаза гаснут. Радость гаснет. Грустная, просящая улыбка гаснет. Анвар будто уходит.
«Верю… — заставил себя принять решение Саид. — Верю этому чужому, неизвестному парню. Верю глазам его человеческим. Человеку верю… И не имею права ошибиться… А если ошибусь…»
— Скажешь…
Снова вспыхнул огонек. Снова ожил Анвар. Потянулся к Саиду, чтобы услышать шепот. Он ожидал именно шепота. Такое не говорится громко:
— «Двадцать шестой» без руки…
— Все?
Брехт выжал последнего из комнаты. Появился в дверях, удивленно глянул на Исламбека.
— Хайль!
Саид вскинул руку.
— Заканчиваю инструктаж.
— А! Да… Мне сказал штурмбанфюрер…
Зашагал неторопливо к выходу. Кинул через плечо:
— Только недолго… Уже время ехать.
— Яволь! — откликнулся Саид.
Он протянул руку Анвару, чтобы проститься, но не нашел его ладони. Первый номер застегивал шинель. Нервно. Тыкался крючками по борту, отыскивая петли. И вдруг побежал за Брехтом. Побежал, звонко топая сапогами.
Догнал его. Вместе они вышли во двор, где настойчиво, тревожно урчали грузовики.
— Идите отдыхать, господин шарфюрер, — сказал начальник лагеря, когда Саид появился на крыльце. — Там для вас приготовлена койка.
— Я должен уехать.
Гундт раскуривал трубку и, кажется, так был занят делом, что не обратил внимания на слова Исламбека.
— Меня ждет машина, — пояснил Саид.
Тогда штурмбаннфюрер оторвался от трубки. Нехотя. Вынул ее изо рта. Произнес устало:
— Машина вернулась в Берлин.
Часть III. Феникс в пламени
1
Берлин погрузился в траур. На домах висели приспущенные флаги с черной каймой и черными бантами. У Рейхстага флаг был таким огромным, что, кажется, занимал полнеба. И застыл над улицей тяжелым кровавым полотном. От Рейхстага черная кайма потянулась вдоль Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе на запад и восток, север и юг, перекрещивая город. На Александерплатц она образовала траурное кольцо.
Лилась грустная музыка. С утра, как только проснулись берлинцы. Вагнеровская «Смерть Изольды» раздирала души трагическим всплеском скрипок и приглушенным рокотом меди. Смерть. Шествие смерти.
Впервые за долгие дни войны — сколько минуло этих дней с подобными маршами и речами, — вдруг Берлин заговорил о смерти. О бренности всего земного.
Вчера еще Геринг обратился к частям шестой армии, окруженной под Сталинградом, с призывом стоять до конца, и берлинцам казалось, что слова эти способны укрепить дух солдат, способны сделать чудо. Три дня назад Геринг назвал Сталинградскую битву величайшей, самой героической битвой в истории германской расы, а сегодня оказалось — шестая армия уже не существует. Более двухсот тысяч немецких солдат предпочли русский плен смерти от морозов и голода.
Да, берлинцы ждали чуда. От Геринга, от Гитлера. Даже от Паулюса. Ведь фюрер 28 января произвел командующего шестой армией в фельдмаршалы, а это было не только оценкой его мужества и полководческого таланта. Это был стимул к подвигу. Специальным самолетом Гитлер направил под Сталинград тысячи орденов и медалей и приказ о повышении в званиях солдат и офицеров, умирающих от ран и голода. Приказ передавался по берлинскому радио в течение дня. Его слушали. Верили, что это поможет. Издали солдат казался берлинцам каким-то воплощением стойкости и воли. Они, берлинцы, не знали: кольцо вокруг шестой армии сжалось и никакой надежды на спасение нет.
Сводки верховного командования умели читать и расшифровывать лишь штабные офицеры. Промелькнувшая 27 января фраза «подразделения и части шестой армии еще способны вести бой» мало что сказала обывателям. Способны — значит, устоят. Значит, возможна победа. Секретная радиограмма нового фельдмаршала не дошла, конечно, до берлинцев. А в ней Паулюс сообщил Гитлеру: «Конец драмы наступит в ближайшие 24 часа». Радиограмма была принята в ставке верховного командования в полдень 31 января 1943 года. В тот же день войска центрального котла сдались в плен. Через сутки капитулировали северная и южная группы. Шестая армия перестала существовать. Берлин узнал об этом на рассвете 3 февраля. Узнал по траурным флагам и похожей на рыдания музыке.
Было безветренно. Флаги не плескались. Дважды принимался идти снег и прекращался тут же. Серое январское небо лежало над Берлином, такое же траурное, как креп на флагах и повязках эсесовских патрулей, вышагивавших вдоль пустынных улиц. Рестораны были закрыты. У магазинов стояли шуцманы, проверяя, не приобретают ли берлинцы что-нибудь веселящее. С рекламных щитов театров и кино были сорваны афиши. Двери Зимнего сада на Фридрихштрассе и «Уфа Паласт» оказались на замке. Весь центр погрузился в тишину. В соборе кайзера Вильгельма на Курфюрстендам с утра шла служба в поминание погибших под Сталинградом. Гудел тревожно и скорбно орган. Плакали женщины. Берлин переживал черный день.
Говорили, что фюрер уединился в старом дворце Гинденбурга. Тоже плакал и молился. Говорили так, потому что хотели видеть его поверженным в горе. А он не плакал, не молился. Со вчерашнего вечера разъяренный, он метал громы и молнии. Поносил последними словами Паулюса, сожалел, что напрасно присвоил ему звание фельдмаршала. Больше всего фюрера сердила слабость командующего шестой армией: почему он сдался, а не стоял до последнего, почему, наконец, не пустил себе пулю в лоб. Последнее больше подошло бы для фельдмаршала. Фюрер не понял трагедии, обрушившейся на немцев, не оценил опасности, которая нависла над всем Восточным фронтом. Уже в день траура Гитлер со свойственным ему энтузиазмом стал выдвигать новые планы, новые идеи. Прежде всего он объявил о создании новой шестой армии, забывая, что прежнее название не возродит армию, сдавшуюся русским, не восполнит потерь, понесенных в результате разгрома под Сталинградом. Впрочем, может быть, Гитлер все понимал, но играл привычную роль уверенного и прозорливого полководца. Понимал, потому что этой же ночью вызвал к себе на совет нацистских главарей и без участия военных обсудил положение рейха.
Это было секретнейшее из секретных совещаний руководства нацистской партии. О нем не знали до конца войны, до дня, когда стала страница за страницей восстанавливаться история величайшего заговора против человечества. На совещании, охраняемом отборной частью бывших штурмовиков, цветом СС, самым важным и самым неожиданным было выступление Генриха Гиммлера, фюрера СС.
Одну лишь фразу вынесли из стен гитлеровской резиденции избранные, фразу, сказанную шефом СС и повторенную Гитлером.
— Мы должны вернуться к тому, с чего начали и что принесло нам победу.
Машины развезли участников совещания по квартирам. Один лишь Гиммлер поехал на Принц-Альбрехтштрассе в Главное управление имперской безопасности, чтобы продолжить разработку своей идеи, выдвинутой перед фюрером. Его хотели сопровождать Кальтенбруннер — начальник полиции безопасности и Шелленберг — начальник управления шпионажа и диверсии СД, но Гиммлер вежливо отказался от почетного эскорта.
— Вы понадобитесь мне завтра, господа.
Завтра превратилось в долгие дни, недели и месяцы. Гиммлеру понадобились не только Эрнст Кальтенбруннер и Вальтер Шелленберг. Рейхсфюрер привлек к осуществлению идеи, долженствующей принести победу Германии, весь гигантский аппарат СС и СД. За серыми каменными стенами на Моммзенштрассе и Принц-Альбрехтштрассе тысячи людей в форме и без формы разрабатывали детали плана Гиммлера. План членился на стратегические и тактические задачи, а затем в соответствующих управлениях СС и СД конкретизировался в операции с кодовыми обозначениями. Обозначений этих никто, кроме авторов и исполнителей, в Германии и за ее пределами не знал. И если бы узнал, вряд ли понял бы их смысл. Тайна оберегалась сейфами и подвалами. Разглашение каралось смертной казнью.
