Джон Ле Карре - Наша игра
– Ее слова, – сказал я.
– «Я буду ждать его, сколько потребуется» – это было сказано с восхитительной убежденностью. «Я буду ждать его, как Пенелопа, даже если придется ждать годы. Я буду прясть днем и распускать ночью, пока он не вернется ко мне».
С револьвером в одной руке и с портфелем в другой я бросился к своей машине. Я ехал на юг, пока не оказался в предместьях Борнмута, где в мотеле снял домик с завыванием ветра в коридорах и с тусклыми лампочками, обозначающими пожарные выходы. Я иду за тобой, повторял я ей. Держись. Ради Бога, держись.
Она до смерти замерзла и вся дрожала от холода. Я словно вытащил ее из ледяной воды. Она жалась ко мне, и ее холодная кожа прилипала к моей. Ее лицо так крепко прижималось к моему, что у меня не было сил сопротивляться.
– Тим, Тим, проснись.
Она вбежала в мою комнату нагишом. Она сдернула с меня одеяло и обвилась вокруг меня своим замерзшим телом, шепча: «Тим, Тим», что означало в ее устах «Ларри, Ларри». Она дрожала и напрасно извивалась на мне, но я был не ее любовником, а просто телом, за которое она ухватилась, чтобы не утонуть, ближайшим, по которому она может добраться до Ларри.
– Ты тоже любишь его, – сказала она. – Ты должен.
И она ускользнула назад в свою спальню.
В Париже, сказал Мерримен. Звонила из телефонной будки на Северном вокзале. Ты хорошо ее выучил.
В Париже, подумал я. Начать новую жизнь.
– Там живет Ди, – сказала она, – там я заново родилась.
– Кто такая Ди? – спросил я.
– Ди – святая. Ди спасла меня, когда я лежала на дороге, как раздавленный червяк.
«Я начинаю новую жизнь», сказал Мерримен своим фальшивым голосом, повторяя слова Эммы. «Я возвращаюсь туда, откуда я пришла».
Серое утро без солнца. Длинная дорожка поднималась к дому, чайки и павлины встречали меня недовольными криками. Я назвал свое имя, железные ворота раздвинулись, словно я сказал «Сезам, откройся», и из стелющегося над лужайками тумана передо мной вырастал дом в стиле пародии на тюдоровскую эпоху, теннисный корт, на котором никто никогда не играл, и бассейн, в котором никто не плавал. На высокой белой мачте безжизненно висел Юнион Джек. За домом поле для гольфа. Еще дальше – на полпути к небу – похожий на призрак старинный боевой корабль. Он уже был там, когда я впервые отважился подняться на этот холм пятнадцать лет назад и робко предложил Оки Хеджесу, чтобы он, если соблаговолит, рассмотрел возможность ненадолго спуститься на землю и помочь нам в определенных делах, не совсем не имеющих отношения к торговле оружием.
– Помочь каким образом, сынок? – спросил Оки из-за своего наполеоновского стола. Некоторое время официально он занимался торговлей на острове Уайт, позже область его предпочтений по части занятий бизнесом переместилась на борнмутский холм.
– Ну, сэр, – сказал я, смущаясь. – Мы знаем, что вы вели переговоры с министерством обороны, и мы подумали, что вы могли бы побеседовать и с нами тоже.
– Побеседовать о чем, сынок? – уже более раздраженно. – Выкладывай начистоту. В чем суть?
– Русские используют западных дилеров для тайных поставок оружия.
– Конечно, используют.
– Некоторые из этих дилеров знакомы вам по бизнесу, – сказал я, воздерживаясь от того, чтобы назвать их его партнерами по бизнесу. – Мы хотели бы, чтобы вы были нашей станцией прослушивания, чтобы вам можно было задавать вопросы, чтобы мы беседовали на регулярной основе.
Последовало долгое молчание.
– Ну и? – спросил наконец он.
– Что «ну и»?
– Ну и что вы предлагаете, сынок? Какую конфетку?
– Никакой. Речь идет о вашей родине.
– Пусть меня лучше черти в аду будут поджаривать, – с чувством сказал Оки Хеджес.
Тем не менее после нескольких прогулок по ухоженному парку Оки Хеджес, потерявший детей вдовец и один из самых крупных воротил незаконной торговли оружием, решил, что ему пора присоединиться к сонму праведников.
Высокий молодой человек в форменной тужурке провел меня в гостиную. У него были широкие плечи и короткая стрижка, что Оки предпочитал видеть у своих высоких молодых людей. Двойную дверь отделанного деревянными панелями кабинета Оки сторожили два бронзовых воина с луками и стрелами.
– Джейсон, пожалуйста, принесите нам поднос славного чая, – сказал он, одновременно пожимая мою кисть и предплечье. – И, если найдется упитанный телец, заколите его. Мистер Крэнмер заслуживает только самого лучшего. Как ты поживаешь, сынок? Я сказал им, что ты остаешься поужинать.
Он коренаст, силен, ему под семьдесят, этому маленькому диктатору в коричневом костюме от хорошего портного, с золотой часовой цепочкой на двубортной жилетке, закрывающей плоский брюшной пресс. Когда он здоровается с вами, его неширокую грудь наполняет гордость; он словно назначает вас своим солдатом. Когда он жмет вам руку, ваша кисть тонет в его боксерском кулачище. Широкое окно открывает вид на парк и на море за ним. Кабинет увешан полированными трофеями, наиболее дорогими сердцу хозяина: из крикетного клуба, где он председатель, и из полицейского клуба, где он пожизненный президент.
– Нет никого, с кем мне поговорить приятней, чем с тобой, Тим, – сказал Оки. Его манера общения позаимствована у стюардов «Британских авиалиний»: тон меняется от собеседника к собеседнику и от класса к классу. – Затрудняюсь сказать, сколько раз я почти снимал трубку вот этого телефона, чтобы сказать тебе: «Тим, приезжай сюда и давай потолкуем, как разумные люди». От того молодого человека, которому ты меня представил, проку, как от козла молока. Начать с того, что ему нужен хороший парикмахер.
– Ну что ты, Оки, – сказал я со смехом. – Он не так уж плох.
– Да, ты так думаешь? А по-моему, он даже не просто плох. Он фантастически плох.
Мы сели, и я покорно выслушал перечень упущений моего неудачливого преемника.
– Ты открыл передо мной двери, Тим, и мне удалось хоть кое-что сделать для тебя. Пусть ты не масон, но ты поступаешь, как они. На протяжении череды лет у нас возникло взаимопонимание, и это было прекрасно. Мне жаль только одного – я так и не познакомил тебя с Дорис. Но этот твой новый юноша, которого ты навязал на мою голову, просто какая-то канцелярская крыса. И от кого вы слышали вот это, и кто сказал вам вот то, и почему они сказали то, что сказали, и повторите-ка все это еще раз. В жизни так не бывает, Тим, жизнь течет. Ты это знаешь, я это знаю, так почему же он этого не знает? У него нет ощущения времени. Все, что ты знаешь, относится уже ко вчерашнему дню. Но я так понимаю, что ты не собираешься сообщить мне, что снова впрягся в эту телегу, ведь так?
– Ну, во всяком случае, надолго не впрягся, – сказал я осторожно.
– А жаль. Ну ладно, так в чем твоя проблема? Я ведь знаю, что без нужды ты никогда не приходил, и я никогда не отпускал тебя с пустыми руками.
Я бросил взгляд на дверь и понизил голос:
– Дело касается Конторы… и не совсем, если ты понимаешь меня.
– Нет, не понимаю.
– Это все не для протокола. Вопрос сверхделикатный. Им нужны ты, я и никто больше. Если тебя это беспокоит, скажи мне это сейчас.
– Меня беспокоит? Ты шутишь. – Он подхватил мой тон. – Если хочешь моего совета, им надо проверить этого парня. Он пацифист. Чего стоят одни только его кричащие брюки.
– Мне нужны дополнительные сведения кое о ком, кем мы уже занимались в недобрые старые времена.
– О ком?
– Он наполовину британец, наполовину турок, – сказал я, играя на обостренном расовом чувстве Оки.
– Все люди равны, Тим. Все религии ведут к одним вратам. Как его зовут?
– Он был в хороших отношениях с некоторыми людьми из Дублина и в еще более хороших с русскими дипломатами в Лондоне. Он занимался перевозками оружия и взрывчатки на траулерах с Кипра в Северную Ирландию. Ты тоже тогда на этом заработал, помнишь?
Оки уже улыбался недоброй улыбкой.
– Через Берген, – сказал он. – Жирный маленький торговец коврами по имени Айткен Мустафа Мей[23].
Перевести деньги на счет AM в Макклсфилде, подумал я, не забыв мысленно поздравить Оки с отменной памятью.
– Нам нужно, чтобы ты приложил ухо к земле, – сказал я. – Его личные адреса, деловые адреса и имя его сиамской кошки, если она у него есть.
У Оки имелся вполне установившийся ритуал прикладывания уха к земле. Каждый раз, когда он это делал, перед моим мысленным взором возникала огромная карта Англии, совершенно неизвестной для нас, бедных шпионов. На ней по секретным компьютерным каналам между посвященными происходил таинственный обмен сигналами и заключались загадочные договоры. Первым делом Оки вызвал к себе мисс Пуллен, женщину с каменным лицом, одетую в серый деловой костюм, которая стоя записала то, что он продиктовал ей. Ее другой заботой была автобиография, которой Оки собирался осчастливить замерший в нетерпеливом ожидании мир.
