Сергей Донской - Шпион, который ее убил
– Ничтожество, – прошипела Морталюк, брезгливо глядя на кривляющегося перед ней Бондаря.
– Не велите казнить, – совсем уж по-юродски проблеял он, завладевая мундштуком.
Дальнейшее происходило в темпе ускоренного вальса – дьявольски ускоренного, просто дьявольски.
Раз! Хрустальный стерженек ударил по стволу автомата справа, тем самым направляя его в снег, под ноги. Два! Острие расколовшегося мундштука воткнулось в гортань хозяйки. Три! Ботинок Бондаря опрокинул второго охранника навзничь.
Две автоматные очереди одновременно вспороли тишину: одна ударила в черное ночное небо, вторая оплавила белый снег. Взвизгнувший Щусевич почувствовал, как его хватают за отвороты куртки и волокут прочь, не давая ему опомниться. Сначала бегом, потом волоком, потом вообще кувырком.
Хрипящая Морталюк вцепилась в скользкую занозу, впившуюся в шею. Раиса визжала, рискуя поперхнуться зубочисткой. Охранники дружно направили автоматы на мужчин, которые сплелись в клубок.
Ра-та-та-та-та! – зачастили, захлебываясь, очереди.
Щусевич, пронзаемый острыми кусочками металла, затрясся в предсмертной горячке. Морталюк избавилась от обломка мундштука и издала шипение проколотой камеры, выпустив наружу тугую струю крови, хлещущей из сонной артерии. Раиса перестала визжать и выпучила глаза, не в силах понять, откуда доносится усиливающийся механический рокот, постепенно заполняющий окрестности.
Люди на площадке пришли в движение: кто-то куда-то бежал, кто-то что-то вопил, один суетливо поднимал опрокинутый мангал, другой беспорядочно палил в приближающиеся вертолеты. Всеобщая паника, начавшаяся на склоне горы, затронула даже Маргариту Марковну Морталюк, судорожно трепыхающуюся на пропитанном красным снегу. И только превратившаяся в ледяное изваяние Тамара никак не реагировала на происходящее. Ее глаза мертво смотрели сквозь толщу льда на жерло тоннеля, поглотившего Бондаря.
* * *Было безрассудно надеяться уцелеть там, где калечатся даже опытные спортсмены, защищенные шлемами, масками и сверхпрочной одеждой с многочисленными накладками. Было глупо уповать на удачу или везение, а потому Бондарь не надеялся, не уповал.
Он действовал.
Скатившись вместе с продырявленным пулями Щусевичем в скользкий ствол бобслейной трассы, Бондарь опрокинул труп на живот и навалился на него сверху. Это произошло на относительно небольшой скорости, пока встречный ледяной поток не ударил в лицо, норовя парализовать волю, развеять по ветру любые связные мысли.
Тут желоб резко ушел вниз, в груди Бондаря ухнуло, волосы вздыбились, глаза заволокло слезами. Щусевич послужил ему живым щитом, но заменит ли теперь он, мертвый, сани? Даже думать не хотелось о том, в какое кровавое месиво превратится труп к концу пути. И не станет ли точно таким обезображенным трупом сам Бондарь?
Тысячи холодных игл впились в лоб, нос, щеки, пронзили обе пятерни, крепко-накрепко вцепившиеся в воротник мертвеца. Одежда, соприкасаясь с зеркальной поверхностью спуска, издавала непрерывный шорох, похожий на шум крыльев птичьей стаи.
«Ш-ш-ш-ш, – не смолкало в ушах, – ш-ш-ш-ш…»
Бешеная скорость выбросила два человеческих тела на длинный изгиб первого поворота, пронесла в опасной близости от верхнего края желоба, швырнула дальше. Там царил почти полный мрак, расцвеченный длинными серебряными росчерками – это сияющий лунный диск заглядывал в щели, боясь пропустить столь захватывающее зрелище.
Головокружительный аттракцион! Сногсшибательный, выворачивающий наизнанку, смертельный!
У-ух! Труп, поверх которого распластался Бондарь, оторвался от зеркальной поверхности, пролетел несколько метров по воздуху и шмякнулся о лед с такой силой, что это едва не завершилось катастрофой. Понимая, что следующий прыжок может оказаться роковым, Бондарь стал притормаживать носами ботинок, из-под которых вырывались фонтаны сверкающего крошева.
Скорость снизилась километров до шестидесяти в час, и тут началась серия виражей. Сделавшиеся легкими, как былинки, человеческие тела бросало от стены к стене, вжимало в лед, подбрасывало в воздух. Когда серия поворотов осталась позади, Бондарь ощутил обжигающий холод обоими локтями и коленями. Значит, рукава и штанины в клочья, вместе с кожей. Как больно!
Стиснув челюсти, Бондарь почти прекратил притормаживать, лишь слегка маневрировал, чтобы не протаранить стену на новом повороте. Еще полминуты подобной гонки, и он сотрется об лед, словно огрызок мела на шершавом асфальте. Пора сходить с дистанции. Инерция, которая до сих пор являлась врагом Бондаря, должна была стать его союзником.
Тоннель шумно выплюнул разогнавшуюся кучу-малу под открытое небо, где желоб сбегал вниз параллельно склону, чуть приподнятый на растопыренных лапах опор. Сразу за крутым поворотом зияло пушечное отверстие следующего тоннеля, но Бондарь туда не стремился, наоборот. Весь отдавшись чудовищной скорости, он направил труп на край желоба, а затем ударил ботинками об лед, помогая силе инерции приподнять его над глянцевой дорожкой.
Ш-шух-х-х…
Уже ставшее привычным шипение разом прекратилось. Бондарь отстраненно увидел небо, луну, звезды, снежную гладь под собой. Он пикировал беззвучно, не отпуская мертвеца. Это было похоже на бесплотное парение во сне, правда, восторга не было, а было ожидание неминуемого удара об землю.
Бац! Пушистый снег смягчил посадку, хотя приятной от этого она не стала. Долго, невыносимо долго Бондарь кубарем катился вниз, потеряв представление о том, где верх, где низ, где руки-ноги и к какой части тела приделана его гудящая голова. Екала селезенка, трещали ребра, хрустели суставы.
Когда Бондарь замер, распластавшись на снежной перине, мир еще долго продолжал безумное вращение. Наверху громыхали взрывы, трещали автоматы, звучали команды и заячьи вопли раненых. Очень хотелось посмотреть, что там происходит, но зрение у Бондаря было смазанным, словно у смертельно пьяного. Лишь через несколько минут он сумел сесть и повернуть голову в направлении ночного боя. Все выглядело как в тумане. Протирая глаза, Бондарь обнаружил в стиснутом кулаке оторванный воротник Щусевича и разжал пальцы.
В этот момент наверху шарахнуло особенно громко. Не в силах сдвинуться с места, Бондарь завороженно смотрел, как лопнувшие тросы канатной дороги беспорядочно стегают горный склон, катясь прямо на него. Казалось, одна из стальных петель вот-вот захлестнет шею или снесет голову, однако тросы, взрыхливая снег, проползли мимо и запутались среди елей.
Пронесло.
Смолкли выстрелы и возбужденные человеческие голоса, погасли прожектора вертолетов, стало тихо… относительно тихо.
– Что, наемнички, – спросил Бондарь, – отвоевались? Быстро же. Оказывается, не на все вы ради зеленого заморского говна готовы? Помирать за баксы неохота? Геройствовать за баксы не выходит?
Криво усмехнувшись, он попытался встать, но не сумел – плюхнулся обратно в снег, яростно скрипя зубами, ослепленный болью в правой ноге. Осмотрев ее, ободранную, изрезанную, распухшую, Бондарь обнаружил открытый перелом голени и покачал головой: вот же угораздило. Не на одной же ножке скакать, восхождение совершая.
И все же он встал. Там, наверху, осталась Тамара, Томочка, Томчик. Нельзя было допустить, чтобы ею занялись чужие, равнодушные руки. Нужно было спешить к ней. Из последних сил. Вопреки здравому смыслу.
К чертям собачьим здравый смысл! А вдруг случится чудо? Вдруг удастся растопить холодный склеп своим теплом? Вдруг смерть родного человека окажется ненастоящей, временной? Ну хотя бы разок, а? Что тебе стоит на минутку отвернуться, господи?
– А на «нет» и суда нет, – шептал капитан Бондарь, ковыляя по склону. – Не можешь ты, тогда я сам, сам…
Вид у него был ужасен. Запекшиеся раны и ссадины были черными в лунном свете, а бледностью лица Бондарь мог поспорить со снегом. И все же он упрямо двигался вперед, поскольку поставил перед собой такую цель. Как же иначе? Если есть заветная цель, то к ней нужно стремиться. Преодолевая препятствия и самого себя. Падая и вставая. Сбиваясь с прямого пути, вновь возвращаясь на него, вновь сбиваясь и падая.
Вперед и вверх. Всегда вперед и вверх. Сколько жизни хватит.
