Владимир Прасолов - Северный ветер
— Пучинский, на выход, с вещами!
— У-у-у-у, сука жидовская, я тя все одно достану… — прозвучало в спину Пучинскому на выходе из камеры.
«И чего я ему плохого сделал?» — задавал он себе этот глупый вопрос, уже, наверное, тысячный раз, не понимая простой тюремной истины. Он боялся, а это всегда видно. А бояться нельзя, если хочешь выжить.
Вот такое, шиворот-навыворот, правило. И верить никому нельзя, а он простодушно верил всем. Одного этого было вполне достаточно, чтобы стать объектом посягательств.
Уже в эшелоне Семен Моисеевич узнал: Мыскова тоже едет в Москву, в одном с ним вагонзаке, но за всю дорогу ее так и не увидел. Ему тогда было невдомек: Нина сильно заболела, еще в тюрьме, и где-то под Сталинградом ее сняли с поезда, с высокой температурой и в беспамятстве. Только через две недели, пролежавшую в какой-то лагерной больничке, под конвоем ее доставили в Москву. В кабинете, в который Нину привели, она попала в объятия Пучинского. Она была настолько слаба, что просто потеряла сознание от неожиданной встречи… По инициативе Вангола Пучинский и Мыскова были включены в аналитическую группу по работе с архивами спецподразделений ВЧК и ОГПУ, занимавшихся изучением аномальных явлений. Естественно, после разговора с Ванголом и полковником Красковым они дали согласие на режим полной секретности, в котором будут с этого времени жить и работать. Для всех родных и близких они арестованы и сгинули безвестно, как сотни тысяч других…
Родители Владимира Осокина тоже получили нерадостную весточку — без вести пропал. В артиллерийском училище, куда он благополучно прибыл, его вдруг вызвали в особый отдел, и на следующий день он уже ехал в Москву. Там его встретил Вангол, и он получил новое предписание — разведшкола. Разведывательно-диверсионное отделение. Ускоренные трехмесячные курсы.
— Оценки должны быть только отличные, Владимир. Справишься — заберу в свое подразделение, не справишься — поедешь по разнарядке на фронт, — сказал ему Вангол, вручая документы.
— Я смогу, очень хочу служить с вами.
— Как ноги-то?
— Да в порядке, только холодных полов не терпят…
— Со временем пройдет. Успехов тебе. Грызи науку, курсант Владимир Осокин…
— Да, чуть не забыт, уж слишком все неожиданно, еще в эшелоне из Иркутска один ваш знакомый передал мне, что якобы вы в розыске, я, дурень, если честно, даже поверил…
— Все правильно.
— Что — правильно?
— Я в розыске, — улыбнулся Вангол.
— Это как? — опешил Владимир.
— А вот так. И о встрече со мной никто не должен знать, понимаешь? Домой пока не пиши, ты для них сейчас пропавший без вести.
— Ого, это для чего, Вангол?
— Это для того, чтобы ждали, но писем от тебя не будет, понял?
— Так волноваться же будут…
— А так, думаешь, не волнуются? Пропал — это не погиб, так что дуй учиться и держи язык за зубами, разведчик… Вопросы еще есть?
— Никак нет, — улыбнулся Владимир.
Вангол, пользуясь неограниченными полномочиями, которыми обладал полковник Красков, собирал вокруг себя тех, кто был с ним в тайге, тех, на кого он мог положиться. Важно, что так или иначе, вольно или невольно, но они были уже крепко связаны между собой событиями их жизней, и это было, и это уже нельзя было изменить или забыть. Никто из них и не желал иного. Все радовались встрече, все радовались возможности работы вместе с Ванголом, несмотря на то что это резко меняло их жизни и судьбы. Война, сама по себе, уже перекроила по-своему судьбы миллионов людей, независимо от их воли и желания. Страх и ужас войны легче переносится, когда рядом свои, проверенные люди. В этом, наверное, и было то, что в очень короткое время сплачивало людей. Тот, незнакомый тебе еще вчера мужик, в рваной шинелке, стоптанных кирзачах, который, почуяв каким-то неведомым чувством опасность, удержал тебя в последний миг, готового уже шагнуть в смерть, становился тебе роднее родного, именно с ним ты готов идти в бой, в штыковую, хоть к черту на рога…
С Ванголом все готовы были на любые испытания. В него верили, ему доверяли. Поэтому, в отличие от многих других подразделений спецслужб, группа «Северный ветер» представляла собой сплоченный коллектив, объединенный не только общей целью, но и дружбой.
А цель для всех созданных под общим руководством Краскова подразделений была поставлена серьезная: проверить реальность получения немцами технологической информации иного уровня и, если этот факт имеет место быть, любой ценой предотвратить реализацию военных проектов и технологий на основе этой информации. Руководители отделов и ответственные сотрудники подбирались лично Иваном Ивановичем, как правило из числа его бывших учеников. Некоторых он смог вытащить даже из лагерей. Вышли из лагерей и попали в так называемые «шарашки» десятки ученых и сотни специалистов разных отраслей науки — физики, химии, математики. Крупные ученые создавали научные коллективы, вытаскивая нужных специалистов отовсюду. Никто из них, а большинство их считали себя атеистами-материалистами, и представить себе не мог, что явилось первопричиной их внезапного освобождения, пусть даже совсем не на свободу. Сама возможность научной деятельности в более или менее нормальных бытовых условиях — это не бараки с обледенелой парашей, уголовниками и убивающий здоровье лесоповал за Уральским хребтом.
Да эту причину и не нужно было знать, была другая — война, требовавшая новейших разработок по всем направлениям оборонной промышленности. Только единицы, избранные и проверенные ученые, получили доступ к совершенно секретной информации, источник которой был им абсолютно неведом. Реакция этих немногих была одна и та же. Изумление и страх. Изумление простоте и эффективности научно-технических решений и страх перед теми колоссальными резервами энергии, которые вдруг становятся подвластны человеку. Изумления и восхищения никто не скрывал. Страх прятали за этими чувствами, не показывая его, подальше, в глубины своей души, успокаивая себя тем, что ничего плохого не произойдет, так как разум превыше всего. Наивно полагая, что они, добившись результата, смогут управлять своим детищем, смогут направить его на благо человечества и никоим образом не допустят катастрофы… Да, разум превыше всего, но много ли людей на земле разумны? Об этом Вангол долго разговаривал с Пучинским, они поселились в одном блоке разведшколы, и времени, при всей занятости, на общение хватало.
Вангол считал, что разумных людей крайне мало; по его мнению, разумный человек — это человек, живущий по совести и чести, не способный к обману и предательству, всегда готовый прийти на помощь другому человеку, бескорыстный и щедрый. А мало их потому, что им больше всего достается, нет в них хитрости и изворотливости, и гибнут они в бою в первую очередь, потому что не прячутся за чужие спины.
Пучинский не был столь категоричен, но признавал, что разумных людей действительно значительно меньше. Их от людей умных отличает лишь одно — наличие в их жизни истинных духовных ценностей.
— Этим определяется все. Мысли и поступки людей, обладающих способностью к различению добра от зла, изначально отличаются от мыслей и поступков людей, живущих в невежестве. Не может голодное животное поделиться пищей с другим животным, не способно. Оно будет драться за пищу, убивая другое или погибая. Так же и человек, не имеющий духовной основы, обладающий умом, но не разумом, будет драться за материальные ценности, убивая и умирая. И только тогда, когда в нашем мире человек станет разумным в большинстве своем, человечество наконец обретет мир. Но оглянитесь, Вангол, в каком окружении мы живем?! О каком разуме можно говорить сейчас, когда миллионы одних умных людей убивают миллионы других, тоже умных? И все они напрягают свои умы для того, чтобы как можно больше убить других! Мы с вами, кстати, насколько я понимаю, тоже занимаемся этим.
— Нет, не этим, мы как раз хотим остановить этот ужас.
— Да, вы правы, Вангол, на нас напали, мы защищаем свою Родину, но, простите, на нас ведь почему-то напали. Может быть, нас боялись. Тогда почему нас боялись? Мы же хотели только добра всем — например, построить социализм во всем мире. Может быть, поэтому?
— Может быть, и поэтому, только не мы начали эту войну, Семен Моисеевич, но нам ее заканчивать.
— Наверное, вы правы, но не все так просто в этом мире, не все…
Встречались перед сном, беседовали, сидя на табуретах в небольшой, приспособленной под кухню комнатке. Часто эти беседы заканчивались глубоко за полночь. Вот и сегодня Пучинский ходил и размышлял вслух о бренности бытия и бесконечно огромных и непостижимых источниках разума на этой земле.
— Представить невозможно — восемьдесят тысяч листов текста, воспользоваться которым человечество не способно. Нет такого языка на земле?! Нельзя расшифровать и понять, что хотели нам передать в этих текстах те, кто потратил колоссальное количество времени на их изготовление. Ведь не просто же так это было сделано. Не могли же эти… кто-то больше ста лет, а это минимум, просто наносить некие знаки в бессмысленном порядке, нет. Значит, именно мы не способны их понять.
