Коллектив авторов - Чекисты Рассказывают...
— Там тебе, Фекла, пособие вышло за сына, погибшего смертью храбрых. Сходи в сельсовет, получи. А от мужа все еще нет весточки?
Фекла промолчала.
— Тяжело у нас с уборкой, работать некому, а хлеб осыпается. Помнишь, Фекла, как тебя уважали и почитали, когда в колхозе работала. Первой была, — обращаясь к Дуне, говорил старик. — И что с тобой приключилось? Горя-то у всех хватает, на то и война, а ты к лодырям пристала. Худо, баба! Мишутка не похвалил бы тебя.
Фекла чуть порозовела и снова промолчала.
— А это что за дамочка? — спросил старик, указывая на Дуню.
— Эвакуированная я, из Москвы, — ответила Дуня скороговоркой, чтобы Фекла не сказала что-нибудь неподходящее.
— А сюда-то как попала?
— Ищу тихое место, вот и попала. Может, тут и останусь.
— У нас своих дармоедов вдоволь, — сказал он, выразительно поглядев на Феклу.
— Я могу работать.
— Вижу, что можешь, а вот захочешь ли? Смотри на свою хозяйку: баба в полной силе, а не работает, душу спасает. А как ты именно к ней попала, — может, из этих, из истинных?
— Не знаю, о чем вы говорите.
— А о том, что завелась у нас микроба заразная и разлагает всю дисциплину в колхозе. Ежели ты не из тех, так ладно. Может, и Феклу разубедишь: бабам легче сговориться.
Старик достал кисет, свернул цигарку, но закуривать не стал.
— У вас ведь нельзя курить?
— Грех, — произнесла первое слово Фекла.
— Грех, как орех: раскусил да и нет. Ну, я пошел. Ты, Фекла, заходи, в чем можем — поможем.
Когда старик ушел, Дуня сказала:
— Какой добрый старик! О тебе заботится.
— Это колхозный председатель. Искушает нечистый. Нам от антихриста ничего не надо. Никуда я не пойду,
Но ведь детей кормить чем-то надо?
— Бог подаст и братья во Христе помогут.
Во втором часу ночи раздался телефонный звонок. Иван Петрович только что пришел с работы.
— Спишь, Петрович? — спросил начальник областного управления НКВД.
— Здравствуйте, товарищ начальник!
— Здравствуй! Спишь, спрашиваю?
На то и ночь, чтобы спать.
— А чего скоро взял трубку? Не спал, поди. Что молчишь? Слушай! У тебя в районе притаилась «кукушка» и кукует по ночам. Понял?
— Ясно.
— Завтра у тебя будет наш товарищ, обсудите с ним ситуацию и действуйте. Сам понимаешь, по телефону говорить все равно, что афиши на рынке расклеивать. Наш человек введет тебя в курс дела, а уж там соображайте сами. Он парень грамотный, но горячий. Ему помощь нужна. Ну, бывай. Да, вот что: когда ты наведешь порядок у себя в районе? Рядом с фронтом расплодил дезертиров и в ус не дуешь.
— Меры принимаю, но…
— Значит, не те меры принимаешь. Не оправдывайся. Если не можешь оправляться, пиши рапорт, но на возраст не ссылайся, война. Алло, алло! Ты слышишь?
— Слышу.
— А чего молчишь? Отвечать кто будет? С меня сегодня в обкоме строго спрашивали за твой район. Приезжай- ка завтра с докладом, поговорим. Хотя нет, потом вызову. Занимайтесь «кукушкой».
Марья Ивановна ушла на кухню и поставила чайник на керосинку. Хотя Иван Петрович почти ничего не говорил по телефону, но по его односложным ответам, по его тону она поняла, что разговор был не из приятных. За долгие годы работы мужа она привыкла не спрашивать — все равно не скажет, а только расстроится, замкнется и молча станет переживать до самого утра. А уж как он измотался!
Утром Киреев пришел в отделение. Оперуполномоченный Куклин доложил:
— В колхозе «Заря» сгорели ночью две скирды пшеницы. Явный поджог. В колхозе «Вперед» с тока украдено зерно, сколько — точно не установлено. Сторожиху связали, лицо обмотали тряпкой. Преступников она не видела. Я поеду туда, Иван Петрович, если не возражаете.
— Поезжай, Саша, поговори с колхозниками, они помогут найти преступников.
Вошла секретарь-машинистка Нина — длинноногая худощавая девушка и полушепотом сказала:
— К вам просится батюшка, отец Михаил, здешний поп. Говорит, дело неотложное. Пускать?
Чего-чего, а этого визита Иван Петрович не ожидал.
— Проси.
Вошел моложавый старик в длинном темно-синем одеянии, похожем на городской плащ-дождевик.
Волосы на голове зачесаны назад, а на затылке подстрижены в скобку. В черных кудрях поблескивает седина. Не тучный и не худой, с хорошей выправкой, с круглым брюшком, не очень выпиравшим из-под рясы. «Дородный поп», — подумал начальник.
— Разрешите, гражданин начальник?
— Проходите, садитесь. Чем обязан? Признаться, визит не обычный, люди вашей профессии к нам не жалуют.
— Ия не пришел бы, если бы наши интересы не совпадали.
— Вот как?! Отец Михаил…
Поп перебил:
— Простите великодушно! Я очень сожалею, что отрываю вас от государственных дел, но ведь и мой вопрос не праздный. Кратко изложу суть дела. Мы в церкви проводим большую патриотическую работу, молимся за победу над коварным захватчиком, провозглашаем многая лета народному вождю, по своим способностям собираем пожертвования в оборонный фонд: только наша община собрала почти сто тысяч! А рядом с нами тайком, из подполья, прикрываясь именем христианства, сектанты, кощунственно именующие себя истинно православными, ведут злостные проповеди и уговаривают верующих не брать в руки оружия, не работать на полях и фабриках, всеми способами вредят Советской власти, и никакой управы на них нет! Куда смотрит власть предержащая?
— Вы чего хотите от наших органов? Ведь вам известно, что мы не вмешиваемся во взаимные распри верующих. Другое дело, если вы располагаете конкретными данными, повторяю — конкретными, о преступной деятельности антисоветских элементов; если вы знаете места, где сектанты укрывают дезертиров, я с большим вниманием выслушаю вас и запротоколирую нашу беседу.
Священник был застигнут врасплох: он либо ничего не знал о подполье истинно православных, либо не хотел связывать себя свидетельскими показаниями.
— Об этом мне ничего не известно. Они слишком осторожны и глубоко закопались в своих катакомбах. Я слыхал, что в нашем районе скрываются дезертиры и все это идет от сектантов. Мы разъясняем верующим, что сектанты — еретики, не богу, а сатане служат и фашистам. Если бы вы своей властью их прижали, потрясли бы нелегальное подполье, большое дело совершили бы ради победы. Нет, я не собираюсь вас учить, а только хотел сказать, чтобы вы не равняли нас, церковников, с сектантами, чтобы их подлая работа не запятнала имени нашей православной церкви.
… Михаил Серапионович удалился степенно, с сознанием хорошо выполненного долга.
Только закрылась дверь за священником, появился участковый. Он доложил, что доставил в отделение преступника, который в колхозе «Авангард» занимался хищением хлеба. Привез и свидетельницу.
Вошла пожилая загорелая женщина с улыбчивом лицом и остановилась в дверях.
— Здравствуйте, Надежда Егоровна! Присаживайтесь вот сюда, к столу.
Здравствуйте, товарищ начальник! А как вы меня узнали, кажись, ни разу не встречались?
— Дело нехитрое, от участкового узнал. Ну, расскажите, как преступника задержали?
Надежда Егоровна уселась на стул около письменного стола, сняла с головы легкий платок, отерла лицо, шею, а ялаток расстелила на коленях.
— Я работаю на току вместе с молодежью вроде бригадира, а в бригаде одни девчонки. За день мы так умаялись, что остались ночевать на току. Поели у кого что было. Завтра рано вставать. Девки улеглись в омет, а я тоже устроилась на соломке неподалеку от вороха. Вздремнула, каюсь. И тут меня словно в бок толкнул кто. Темнота, месяца ведь нынче нет, только звездочки моргают. Слышу, кто-то у вороха возится. Что делать? Закричишь — убежит. У меня в руках палка. Потихоньку подобралась я к вра- жине, а он так усердно мешок набивает, что меня не чует. Я как размахнусь да хрясну по башке — рука у меня тяжелая: он и сомлел, сердешный. Шумнула, девки прибежали, связали подлюгу, за участковым сбегали. Вот и все, больше я ничего не знаю.
— А знаете, кого задержали?
— Кто его знает. Сам ничего не сказывает, молчит, только догадываюсь: из энтих, из сектантов. Вишь, во- лосьями оброс. Дезертир, от войны хоронится. А чего вы, товарищ начальник, их не припугнете? Пусть бы молились как знают, а то ведь воруют и Гитлеру пособляют.
Привели длинноволосого бородатого мужика лет тридцати, а может, и меньше.
— Фамилия?
Молчит.
— Как зовут?
— Бог знает.
— Где живешь, откуда?
— Бог знает.
— Почему воруешь у колхозников хлеб? Тоже бог знает?
Молчит.
— По законам военного времени ты должен быть расстрелян. А можешь и в живых остаться, если пойдешь на фронт и искупишь свою вину перед народом, перед Родиной.
— Власть ваша, а воля божья. — И все-таки в глазах парня мелькнул смертельный испуг, но он прикрыл глаза рукой, твердо проговорил еще раз, словно убеждая себя: «Власть ваша, а воля божья!»
