Богомил Райнов - Большая скука
«Пусть даже так, Боев и фронтальную атаку сумел выдержать, и эти два выхода его не соблазнили», — не утерпел Борислав.
«Верно, — спокойно подтверждает мой бывший шеф. — Боев обошел все три западни, но угодил в четвертую! В западню „Тодоров“.
«А как могло быть иначе? Его затем и послали, чтоб он вошел в контакт с Тодоровым. Ведь это же коронный номер Сеймура: ставит ловушку там, куда наверняка придет наш человек».
«Борислав, потом выскажешься», — останавливает его генерал.
«Почему, пусть говорит! — великодушно соглашается мой бывший шеф. — Это дает мне возможность с ходу опрокинуть его доводы. Получается так, что поставленная перед Боевым задача с самого начала была обречена на провал…»
Я порываюсь возразить, да и оппонент мой замолкает с явным намерением предоставить мне слово, однако я отказываюсь говорить, и он продолжает:
«Обеспечение встречи с Тодоровым да и сама встреча проведены успешно. Это главная удача в действиях Боева. И тем обиднее, что мы тут же натыкаемся на серьезный просчет. Нечего нам впадать в какой-то фатализм перед этим самым „коронным номером“, а лучше разобраться, какими своими ошибками мы способствовали тому, чтоб этот „номер“ прошел».
На секунду задумавшись, мой бывший шеф поднимает вверх указательный палец.
«Во-первых, Боев до смерти напугал Тодорова возможной карой. Это грубая ошибка. Во-вторых, — к указательному пальцу присоединяется средний, — категорическое требование, чтобы Тодоров возвратил деньги. Боев тут явно перестарался. В-третьих, — к двум пальцам присоединяется безымянный, — легкомысленно отнесся к подготовке своего отступления — самая серьезная ошибка».
«А нельзя поконкретнее о последнем?» — спрашиваю.
«Ну что ж, пожалуйста; уже до встречи с Тодоровым у тебя в кармане должен был лежать билет на самолет, чтобы на другой же день ты мог уехать. Либо, что одно и тоже, ты должен был отложить встречу с Тодоровым до следующего дня и, передав пленку связному, в тот же вечер уехать поездом. Короче говоря, пока Тодоров информировал Сеймура о твоем посещении и консультировался с ним, ты уже был бы для них недосягаем».
Борислав порывается что-то сказать, но, встретив укоризненный взгляд генерала, достает из кармана янтарный мундштук и засовывает его в рот. Между нами будь сказано, Борислав давно пытается бросить курить и, чтобы как-то обмануть себя, прибегает к помощи этого мундштука. Правда, в присутствии начальства он старается этого не делать — генерал как-то заметил ему: «Этот твой мундштук напоминает мне пустышку, которой мать обманывает ребенка».
Назвав три основные ошибки, мой бывший шеф переходит к второстепенным: мой вечерний рейд на вокзал, когда меня выследили люди Сеймура, и то, что я оставил портфель в камере хранения. Мой оппонент не может удержаться, чтобы не назвать эти мои действия авантюризмом. Однако со свойственной ему объективностью он оценивает на четыре с плюсом мою смекалку в части использования двух мансард и делает небольшое заключение: Боев проявил, как всегда, лучшие свои качества, но, к сожалению, не сумел преодолеть некоторых присущих ему слабостей.
Теперь слово предоставляется Бориславу, которому не терпится разбить в пух и прах аргументы моего бывшего шефа, и не потому, что имеет что-то против него, а потому, что сам он мыслит и действует так же, как я. И что характерно — мы с Бориславом никогда не работали вместе, однако, несмотря на это, наши взгляды настолько совпадают, что мой бывший шеф порой не может не съехидничать:
«В целях экономии времени было бы вполне достаточно высказаться одному из вас…»
Борислав, так же как и я, в преамбулах не шибко силен, поэтому он жмет на психологическую сторону:
«Тут говорилось, что не следовало пугать Тодорова. А где гарантия, что он отдал бы пленку, если бы его не припугнули как следует? Такой гарантии, разумеется, нет. А это практически означает, что главное-то могло быть и не достигнуто. В чем же тогда ошибка? Либо операция выполняется, пусть с несколько неприятными последствиями для самого Боева, либо она терпит провал из-за перестраховки». Хотя в конце его речи применяется безличная форма, Борислав явно имеет в виду моего бывшего шефа. Но шеф невозмутим.
«Что касается поставленного перед Тодоровым условия о возврате долларов, то, как мне кажется, тут Боев действительно перестарался, — продолжает Борислав. — Я только не могу понять, что бы изменилось, если бы Боев не поставил этого условия. Изрядно напуганный, а на него следовало нагнать страху, Тодоров все равно обратился бы к своим покровителям, так что о долларах толковать нечего. Говорилось здесь, что Боев не обеспечил себе возможности отступления. А как он мог его обеспечить? Уехать на следующий же день, увезя в кармане пленку, подвергнув риску не только себя, но и негативы? Или отложить встречу с Тодоровым, поставив под сомнение возможность этой встречи? Надо же учитывать, что при известных обстоятельствах встречи устраиваются не тогда, когда тебе хочется, а когда это возможно. И если уж говорить об авантюризме, то это и есть авантюризм чистой воды: отказаться от встречи под тем предлогом, что ты к ней еще не готов».
«По-твоему, выходит, что в действиях Боева не было никаких ошибок?..» — резюмирует мой бывший шеф.
«Почему не было? Наверно, были, но не такие уж они роковые, эти ошибки, и не из-за них возникли осложнения», — возражает мой друг.
«Как ты докажешь это?»
«А как вы докажете другое? Допустим, вы правы. Допустим, Боев поступил именно так, как вам хочется. Он не стал запугивать Тодорова — Тодоров по своей доброй воле передал ему пленки, — и Сеймур даже не подозревал о состоявшейся между ними встрече. И что из этого? Ничего, конечно. Раз уж американец или его шефы задумали любой ценой прибрать к рукам Боева, они придумают сто других способов, не обязательно обвинение в убийстве. Как говорил Сеймур, при современной технике ничего не стоит сделать человека полнейшим кретином. И печальные примеры подобных вещей вам хорошо известны».
«Боев должен был убраться оттуда, а не дожидаться, пока они приберут его к рукам, — настаивает на своем бывший шеф. — Ему обеспечили четыре билета, четыре пути отступления, и, несмотря на это, он не сумел вырваться из рук противника. Вот в чем его главная оплошность».
«Может быть, ты что-нибудь скажешь?» — обращается генерал ко мне.
«Конечно, я допустил какие-то ошибки, — говорю. — Но, как тут уже отметил Борислав, беда в том, что, даже не допусти я этих ошибок, результат был бы один и тот же. И если уж говорить о результате, то ведь не так уж он плох? Секретные сведения прибыли по назначению. Что касается меня самого, то я пока жив. А если бы даже со мной что-нибудь стряслось, то ведь далеко не все равно, случилось бы это до выполнения задачи или после».
Я смотрю на генерала, чья оценка для меня всех важней. Но генерал молчит, глядя на меня своими светлыми глазами, до неприличия голубыми для генерала. Затем говорит то, что и следовало ожидать:
«Верно, Боев. Только до чего же мы дойдем, если при выполнении каждой задачи будем терять по человеку? Мы посылаем людей не для того, чтобы они там гибли, а для того, чтоб возвращались с победой»…
В общем, среда и четверг проходят кое-как: мало еды и много дум. Пятница кажется бесконечной. Хлеб давно съеден, я передумал уже обо всем не один раз, в том числе о том, не поискать ли мне работу в порту. Заманчивая перспектива: получить за один день столько, что при твоем образе жизни тебе бы на десять дней хватило на еду. Только мне так много не требуется, мне осталось всего пять дней. И потом, совсем уж глупо из-за какой-то еды попасть в ловушку и распрощаться с жизнью.
А может быть, продать единственную свою вещь, которую могут купить, — часы. Хотя они у меня не золотые, зато обладают важнейшим для часов достоинством: они точны. К сожалению, при создавшейся ситуации попытка получить за ненужный мне хронометр столь необходимые кроны может стоить мне жизни: часы у меня советские.
И от последнего, совсем невинного искушения приходится отказаться. Я имею в виду фруктовые сады на фермах. Хотя до них от моего барака не больше километра, они никогда не остаются без присмотра; и будет обидно, если ты окажешься в положении мелкого воришки после того, как на весь мир раструбили, что ты опасный убийца.
Так что пятница проходит словно в летаргии. Я успокаиваю себя тем, что могло быть и хуже, а раз хуже не стало, то нечего роптать. Дождь наконец прекратился, да и ветер немного стих; между туч тут и там виднеются голубые лоскутки неба, и даже солнце, кажется, вот-вот выглянет, только нет — тучи снова смыкаются, и мир окутывает сумрак, подготовивший приход ночи.
Субботний день, однако, выдался солнечный, и я решаюсь малость поразмяться. Чтобы забыть хоть чуть-чуть о голоде, сняв газетное белье, отправляюсь в путь. Сделав километровый крюк, вхожу в царственный покой Королевского парка. Нет, о голоде так и не забываешь, в движении испытываешь его еще сильней. Проходя мимо палатки, где торгуют булками и сластями, я стараюсь не смотреть в ту сторону, но взгляд мой упрямо тянется к лакомствам, и мне приходят в голову самые идиотские мысли, вроде того что вот сейчас, мол, я схвачу булку покрупней — и ходу! Площадку с каруселями обхожу стороной: слишком много там мамаш и ребятни. У меня дрожат колени от голода и усталости, поэтому я опускаюсь на скамейку на боковой аллее и поднимаю к солнцу лицо. В зажмуренных глазах парят и сталкиваются багровые шары, а в ушах звенят детские голоса, доносящиеся от каруселей.
