Леонид Могилев - Век Зверева
…Станция была теплой и неопрятной. Всю ночь напролет торговали в буфете вареным мясом, о десяти тысячах порция, резали крупно караваи и переливали в стаканы из многоведерных баков тошнотворное пойло, которое пассажирам тем не менее было милее «Пепси».
Птица опомнился в середине ночи и сделал это не сам, а был настырно и негостеприимно разбужен милицейским чином. На дворе стояла демократия, и потому Птица даже не стал объяснять, куда и зачем он едет и почему спал ночью. Он просто отмахнулся от немолодого лейтенанта, вынул из-под себя сверток с аэрографической миниатюрой и пошел себе по залу ожидания, недоуменный и растерянный, а оттого злой. Как он попал сюда? И как это называется? Он спрашивал, но почему-то никто из транзитной бодрствующей массы объяснить географическое положение станции не мог. И тогда Птица решил, что сошел с ума… Он выскочил на перрон, задрал к небу бороденку, силясь прочесть название, и едва не завыл. Названия не было. Отверстия от штырей и побитые кирпичи были, а самого названия не было.
— Господа! Пользуйтесь услугами кооператива «Мираж». Ждем вас на привокзальной площади, в автобусе «Икарус». Дешевые завтраки, обеды и ужины, в зависимости от желания клиента. Недорогие деньги.
Птица немедленно последовал на привокзальную площадь. Действительно, был автобус. Светился окнами, принуждал музыкой, обещал покой. Птица пошел было к благословенной двери. Но деньги-то где? Не было денег. Это он знал доподлинно. Все было бы хорошо, если бы он помнил, как попал сюда. В противном случае возникали сомнения. Без денег даже в состоянии аффекта по железной дороге уехать затруднительно. Контролеры снова в силе. Однако зачем он спал? В памяти следов этого не обнаруживалось. Тут Птица полез в карман и обнаружил толстую мятую пачку стотысячных и прочей подобной купюры. Полез во внутренний карман и вовсе обнаружил тонкую пачечку, примерно в миллион. И только тут подступили боль в голове, сухость во рту, дрожание рук и прочие признаки синдрома похмелья.
Птица находился в салоне «Мираж» один. Кресла здесь были сняты, приварены столики на двоих, табуреточки, радовали глаз скатерти и астры на них. И уже подпархивала «миражница».
— Вам завтрак или ужин? А может, не отобедали еще?
— Мне бы меню, — буркнул Птица и получил требуемое.
— И что, все есть?
— А як же, — пидморгнула дивчина, возможно гарна.
— А как называется эта станция?
— Не знаю, хлопчик. Мы уже едем, едем. Вот только приехали и сразу за работу.
— И откуда ж вы едете?
— А з Украйны.
— А куда?
— А в Питер.
Теперь нужно было выяснить три вещи.
— Сколько верст до Питера?
— До Питера, хлопец, ровно сто верст. Тут, стало быть, граница.
Птица едва не упал с сиденья, но все-таки удержался. Поперхнулся только.
— А какая страна? Финляндия?
— Новгородская страна, хлопчик. А как звать мис-то? Как звать, не знаю. А только здесь кобеляку своего писатель Тургенев похоронил. И спички здесь делают. Мисто знает чоловик, но он пошел до ветру.
«Чудово», — мелькнула догадка, и стало несколько проще ползти по лабиринтам пьяной и предательской памяти.
— А какие последние места вы проезжали?
— Я помню, на вишню похож городок.
— Вишера?
— Она.
Таким образом Птица наконец определился в пространстве. Но прежде чем определиться во времени, он спросил:
— А где ж вы пайку готовите и из чего?
— А это, хлопец, секрет. Но ты не сомневайся. Все свежее.
И тогда Птица неожиданно для себя потребовал:
— Борща хочу.
— Нимае борщику. Ох… Хочешь сметанки? — И откуда-то из воздуха вынула стакан такой сметаны, что стоящая в ней ложка казалась неколебимой, а сахаром было присыпано только чуть-чуть. Как в детстве.
— Много зашибаете в «Мираже»?
— А на бензин.
— А чего ж кривым путем в Питер едете и зачем?
— А интересно. Биточки будешь?
— Нет.
— Тогда с тебя пятнадцать тысяч.
— А пива дашь?
— Алкоголя нимае.
И пока Птица приходил в себя от таких слов, услышал слева: «Дайте ж и мне сметанки».
— Больше ничего не желаете?
— Желаю чек, — отрезал лейтенант и сел напротив Птицы.
— Работники милиции, — заметил Птица, — если судить по публикациям в прессе и моему жизненному опыту, — самые коррумпированные чиновники, полпреды мафии.
Птица быстро доел сметану и поднялся:
— Прощай, мафиози, — и помахал лейтенанту своей картиной: — Неприятного аппетита.
Далее Птица отправился в здание станции и стал изучать расписание поездов. Но если бы он из расписания решил выяснить название станции, к которому уже пришел логическим путем, то не смог бы этого сделать.
«До Петербурга» — значилось на одном планшете.
«От Петербурга» — красовалось на другом.
На вопрос к кассиру: «Какая это станция есть?» — последовало захлопывание окошка кассы. Птица попробовал еще расспросить кое-кого из дремавших пассажиров, но те лишь лукаво улыбались.
— Съешь лучше говядинки, — посоветовала ему вместо ответа буфетчица и махнула длинным ножом прямо перед глазами художника.
Ближайший поезд на Петербург должен был следовать в шесть утра. Оставалось сесть в жесткое кресло, постараться уснуть, для чего закрыть глаза и не думать ни о чем. А особенно о том, откуда взялся «лимон» во внутреннем кармане. Наконец нечто зыбкое и доброе окутало его, и вознесло, и заморочило. И более того. Во сне пали препоны и завесы, и он вспомнил.
Не далее как вчерашним утром он продал еще одну свою работу. В его дверь культурно и аккуратно постучали, и неизвестный мужчина сорока примерно лет, прилично одетый, попросил разрешения войти. Объяснив после, что он на одной из выставок видел работы Птицы и хотел бы купить одну из них, впрочем, не смог вспомнить доподлинно, какие, где и когда созерцал, что Птица отметил гораздо позже. Посмотрев все, что вытащил из подсобки Птица, он выбрал одну симпатичную абстракцию, заплатил столько, сколько запросил художник, а именно триста долларов. Картина была таковой, что этот любитель живописи как раз весь умещался за ней. Семьдесят сантиметров на два метра. Птицу несколько удивила просьба мецената открыть черный ход, но воля покупателя — закон. Просьбу он исполнил. Впечатлений было достаточно. Ночные боевые действия совершенно выбили его из колеи. Он было начисто забыл о неожиданном гонораре, но в общественном транспорте вспомнил! Потом шли прорывы и наплывы. Отчетливо вспомнилось, как он спорил с каким-то посторонним дядькой о Филонове в одной из шашлычных, в какой неизвестно, а после перемещался уже один по неизвестному микрорайону. Птица никак не мог связать в единое целое и неделимое ту цепь рюмок, стопок, глотков и баночек, которые и вызвали его проникновение в запредельный мир. И от отчаяния и усталости он опять уснул.
«Опоздал, опоздал, опоздал. Подъем! Последний поезд на Петербург отправляется. Больше поездов не будет по причине ревизии дороги. Город закрывается».
Пинг-понговым шариком взлетел Птица, сжимая в руках халтурную картонку. И запрыгал, заскакал на перрон, все уменьшая высоту прыжков, пока не остановился вовсе. Перрон был пуст, и только работник в желтой спецкуртке катил по пути дефектоскопическую тележку. А за спиной ухмылялся проклятый милиционер.
— А где поезд? — качнулся к нему художник.
— А был ли поезд-то?
— Так ты шутки шутишь?
— А ты что дразнишься?
— А… — поник художник и пошел в здание станции. Птица присел на скамью. Милиционер — рядом. Птица достал носовой платок, выронил при этом тысяч двести, поднял деньги и аккуратно спрятал, как положено. А мильтон вынул небольшую книжку из френча. Птица скосил натруженный глаз. Книга обернута белой бумагой.
Живет человек, кто знает, на что уходят его года.
Кажется, лебедь прервал полет, ступает по кромке льда.
Этого Птица вовсе не ожидал. Кошмар какой-то. Но прочел вслух продолжение:
И вот на мокром снегу следы лебединых лап.
А лебедь крылья раскрыл, улетел, попробуй, пойми зачем.
— Не «зачем», а «куда».
— Да, да. Именно — «куда».
— Хотя тебе бы больше подошло вот это:
На склоне Восточном трезвел почти до утра.
Приблизительно в третью стражу решил: домой вернуться пора.
— Су Ши.
— Ну.
То, что древние китайские тексты читаются ночью на станции Чудово и без видимой причины, не очень-то удивило Птицу. Два огарка эпохи… Один из них был при исполнении, а другой ничего не нарушал. Но налицо был всего один огарок. А для другого время стремительно перетекало и уже обнажалась критическая черта. Царапина на стеклянной колбе.
— А на фига тебе в Петербург?
— То есть как на фига? Домой.
