Джесси Келлерман - Чтиво
— Поздоровайся, Боткин, — сказала Карлотта.
Пфефферкорн нагнулся почесать песика за ухом. Судя по шелковистой шерстке и приятному запаху, за собакой трепетно ухаживали. Собачью шею украшала призерская лента. Пес опрокинулся на спину, и Пфефферкорн погладил ему пузо. Животное радостно тявкнуло.
Чувствуя, что этого ждут, Пфефферкорн попросил экскурсию по дому. В сопровождении пса, рысившего за хозяйкой, обошли комнату за комнатой. В подвале осмотрели бассейн, который Билл ежедневно переплывал сотню раз. В домашнем театре Пфефферкорну вручили тяжелый, как словарь, дистанционный пульт, поднимавший и опускавший занавес. Заглянули в танцзал, где четыре вечера в неделю Карлотта занималась с партнером-профессионалом, и музыкальную гостиную, забитую всевозможными инструментами, хотя ни один из супругов де Валле не обладал даже относительным слухом. На клавесине стояла фотография Боткина, запечатлевшая получение призерской ленты.
Завершилась экскурсия на третьем этаже в помещении, которое Карлотта назвала оранжереей. Серебряный сервиз и блюдо сэндвичей без корочки приглашали к чаепитию.
— Ты, наверное, проголодался, — сказала Карлотта.
— Перекусил бы, — сказал Пфефферкорн.
Присели.
— Что это? — спросил Пфефферкорн. — Куриный салат?
— Гусиный паштет.
— Угу, — с набитым ртом проговорил Пфефферкорн. — Как бы оно ни называлось, это объедение. — Он взял второй сэндвич. — Но каждый день так есть нельзя. Разнесет до четырехсот фунтов.
— Приучаешься к умеренности, — сказала Карлотта.
Пфефферкорн усмехнулся. В этом доме пока мало что соответствовало слову «умеренность».
— Как ты умудряешься содержать дом в чистоте? Наверное, уйма слуг?
— Знаешь, все не так страшно. Кроме Эсперанцы еще есть дворецкий, но теперь я, пожалуй, его отпущу.
— Да брось ты. Одна служанка на весь особняк?
— Очень работящая. И потом, во многие комнаты я даже не заглядываю. Ты еще не видел гостевое крыло.
— Уволь. Я уходился. — Пфефферкорн потянулся за третьим сэндвичем. — Обжираюсь как свинья.
— Угощайся.
— Они маленькие, — сказал Пфефферкорн. — А я не ел с завтрака.
— Чего ты оправдываешься? — Карлотта отщипнула кусочек сдобы. — Вот они очень вкусные, ей-богу. — Остаток она скормила псу. — Больше не давай мне есть.
Карлотта встала, потянулась и отошла к окну. На контражуре она смотрелась изящным силуэтом, и Пфефферкорн вдруг до боли отчетливо припомнил, как сильно любил эту женщину. Время сердобольно сгладило юношеские рубцы, шрамы от встречи и слияния несовместимых характеров, и сейчас он видел только воплощенную женственность, какую искал в первых любовницах и бывшей жене. Всё было не то. Да куда им? Ведь он сравнивал их с нею. Отложив сэндвич, Пфефферкорн подошел к Карлотте.
Окно смотрело на каменную террасу, с которой открывался вид на угодья, запутанностью и размахом под стать особняку. Просматривались массивные глиняные стены и темно-рыжие крыши флигелей.
— Вот оно все, — сказала Карлотта.
— Прекрасный дом.
— Нелепый.
— Ну, может, капельку.
Карлотта улыбнулась.
— Прости, что я не выступил, — сказал Пфефферкорн.
— Пустяки.
— Мне неловко.
— Не переживай. Я рада, что ты здесь. Так давно не виделись, Артур. Такое чувство, будто нужно заново знакомиться. Расскажи о себе.
— Все то же. И я тот же.
— Как дочка?
— Обручена.
— Это ж чудесно, Артур! И кто счастливчик?
— Его зовут Пол, — ответил Пфефферкорн. — Бухгалтер.
— Ну? Какой он?
— Да что сказать… Типичный бухгалтер.
— По-моему, все чудесно.
— Помолвка пятнадцатого апреля.
— Ты рад за нее, правда?
— Конечно, — сказал он. — Надеюсь, все будет хорошо.
Карлотта обеспокоилась.
— А что, есть причины сомневаться?
— В общем, нет.
— Так в чем дело?
— Да ни в чем. — Пфефферкорн помолчал. — Просто я всегда представлял ее… знаю, глупо звучит… с кем-то вроде меня.
— А он твоя противоположность.
— Почти. — Пфефферкорн потеребил губу. — Такое впечатление, будто отвергнуто все, что я олицетворяю.
— Что именно ты олицетворяешь?
— Наверное, бедность. Неудачу.
— М-да.
— Я ревную, — сказал он.
— Взгляни иначе: для нее ты настолько прекрасен, что, отчаявшись найти твое подобие, она выбирает кого-то совершенно непохожего.
— Интересный подход.
— Стараюсь, — сказала Карлотта. — Когда свадьба?
— Еще не решили.
— Да уж, современная мода. Обручатся, а со свадьбой дотянут, когда уж поздно рожать детей. В наше время было иначе. Всем не терпелось пожениться.
— Было невтерпеж потрахаться.
— Прекрати. Тебя послушать, мы жили в пятнадцатом веке.
— Нет, что ли?
— Артур, ты и впрямь ужасный брюзга. — Карлотта показала на неприметную тропку под окном, скрывавшуюся в буйной зелени: — Дорожка к рабочему домику Билла.
Пфефферкорн кивнул.
— Хочешь взглянуть? — спросила она.
— Если угодно показать.
— Угодно. И он бы хотел, чтоб ты к нему зашел.
14
Следом за Боткином, погнавшимся за стрекозой, они шли рощицей, тревожа папоротник и низко свисавшие ползучие стебли. Стало сумрачно. Будто шагаем в преисподнюю, подумал Пфефферкорн. Обогнули мшистый валун и вышли на опушку, испятнанную одуванчиками и дикой морковью. Колотя хвостом, пес поджидал их возле приземистого деревянного сарая.
— Вуаля, — сказала Карлотта.
Пфефферкорн оглядел строение:
— Смахивает на хлев.
— Он и был.
— Ничего себе.
— Прежний хозяин был этакий фермер-аристократ. Разводил элитных коз.
Пфефферкорн фыркнул.
— Не смейся, — сказала Карлотта. — Хорошие особи шли по пятьдесят тысяч и больше.
— За козу?
— Тут бедняки не селятся. Помнишь такую фиговину на колпачке авторучки? Ну, чтоб зацеплять? Это он изобрел.
— Мой будущий зять обалдеет.
— Биллу здесь нравилось. Он называл это своим убежищем. «От чего?» — спрашивала я. Он не говорил.
— Наверное, не в буквальном смысле, — сказал Пфефферкорн. — Ты ж его знаешь.
— Знаю, уж поверь. — Карлотта озорно улыбнулась. — Иногда кажется, будто я слышу запах. Козлятины.
Пфефферкорн потянул носом, но ничего не учуял.
— Ладно, — сказала она. — Давай посмотрим, где творилось волшебство.
Рабочий домик больше всего поразил своей скромностью. Лишь десятую часть сарая выгородили и довольно скудно меблировали под кабинет. Невероятно, что в столь убогой обстановке создавалось несметное богатство, которое Пфефферкорн только что видел. На колченогом столе покоились электрическая пишущая машинка, стакан с ручками и аккуратная стопка рукописи. Пфефферкорн поежился, увидев знакомую расстановку.
За тридцать с лишним лет картина рабочего места почти не изменилась. Кресло, которое определенно часто служило кроватью. Низенький стеллаж, уставленный творениями Билла. Над столом обрамленная фотография Карлотты — строгий портрет, сделанный лет пятнадцать назад. Под ним снимок Билла, послуживший основой для пригласительной открытки и изображения на панихиде. Оригинал был снят на яхтенной пристани. Билл в капитанской фуражке стоял на заваленном канатами пирсе и беспечно ухмылялся, за ним садилось солнце, подпалившее океанскую кромку.
Так и не отыскав хозяйских ног, опечаленный пес улегся под столом.
— А ведь я чуть не отправилась с ним, — сказала Карлотта.
Пфефферкорн посмотрел на нее.
— Ну, в тот день. В последнюю минуту передумала.
— Слава богу.
— Думаешь? Только пойми правильно. Я вовсе не рассчитываю, что мы оба оказались бы в раю и вальсировали на рыхлом облаке… Но… чувствую себя виноватой. — Она показала на рукопись: — Это новая книга.
Увесистая пачка, листов в пятьсот, а то и больше. Пфефферкорн смахнул пыль с титульной страницы.
ТЕНЕВАЯ МЕРА
детективный роман
Уильяма де Валле
Можно как угодно относиться к автору, но сердце сжалось от вида навеки незаконченной работы.
— Что с ней будет? — спросил Пфефферкорн.
— Если честно, еще не думала. Во всех заботах это казалось неважным. — Карлотта потерла щеку. — Наверное, рано или поздно придется сжечь.
Пфефферкорн смотрел недоуменно.
— Знаю, знаю, — сказала она. — Грандиозные семидесятые годы девятнадцатого века. Бессмыслица — в компьютерную эру. Ты не поверишь, все свои черновики он печатал на «Оливетти». Это единственный экземпляр.
Пфефферкорн не отводил взгляд.
— Что? — спросила Карлотта.
— Ты хочешь ее уничтожить?
