Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)
– Это прорыв, – сказал Джон Сен-Жак, внимательно глядя на Префонтена. – Извините, судья, но вы нам не нужны.
– Что-о? – протянула Мари, подскочив на стуле. – Пожалуйста, братик, нам нужна любая помощь!
– Только не в этом случае. Нам известно, кто его нанял.
– Разве?
– Конклин знает, он назвал это «прорывом». Сказал, что человек, который следит за тобой и детьми, воспользовался услугами судьи. – Брат кивком указал на сидевшего напротив бостонца. – Его услугами. Потому-то я и раздобыл катер, который стоит сотню тысяч долларов, чтобы добраться сюда. Конклин знает, что представляет собой его клиент.
Префонтен вновь бросил взгляд на старого француза и заметил:
– Вот теперь самое время для слов «quelle tristesse», сэр герой. Я остался ни с чем. Моя настойчивость принесла мне только ободранную шею и опаленный скальп.
– Вовсе нет, – вмешалась Мари. – Вы – юрист, поэтому не мне вам объяснять, что подтверждение фактов – это тоже помощь. Возможно, потребуется, чтобы вы рассказали все, что знаете, кое-каким людям в Вашингтоне.
– Подтверждение фактов можно получить в суде, милочка, под присягой в зале суда – поверьте моему личному и профессиональному опыту.
– Мы не обратимся в суд. Никогда.
– Да?.. Ясно.
– Вряд ли это возможно, судья, и вряд ли при таких обстоятельствах. Тем не менее, если вы согласитесь помочь нам, вам хорошо заплатят... Только что вы сказали, что у вас есть веские доводы в пользу того, чтобы помочь нам, – причины, которые могут оказаться вторичными по сравнению с вашим отношением к собственному благосостоянию...
– Вы, часом, не адвокат, милочка?
– Нет, я – экономист.
– Дева Мария, это еще хуже... Так что там насчет моих доводов?
– Они имеют отношение к вашему клиенту, тому человеку, который нанял вас, чтобы выследить нас?
– Имеют. Его августейшую – как цезаря Августа – персону следует хорошенько вздрючить. Оставлю в стороне достоинства его интеллекта и прямо скажу: он самая настоящая проститутка. В свое время он, подавая большие надежды – большие, чем я ожидал, – променял все на цветистую мишуру, бросившись в погоню за личным Граалем[38].
– О чем это он, черт его дери. Мари?
– О человеке, обладающем огромным влиянием или властью, которых он не заслужил, как я понимаю. Сидящий перед нами осужденный преступник осознал, что такое моральный долг.
– И это говорит экономист? – спросил Префонтен, опять притрагиваясь к ссадине на шее. – Экономист, размышляющий о своем последнем неправильном прогнозе, который привел к неудачной покупке или продаже акций на фондовой бирже и убыткам, которые кто-то смог перенести, а кто-то, числом поболе, – нет?
– Мое мнение никогда не было таким влиятельным, но уверяю вас, что вы верно описали то множество экономистов, которые никогда на деле не рисковали, а только теоретизировали. Очень безопасная позиция... А ваша – нет, судья. Вам может потребоваться защита, которую мы обеспечим. Ваш ответ на это предложение?
– Иисус, Мария и Иосиф, какая вы хладнокровная...
– Приходится, – сказала Мари, не сводя глаз с человека из Бостона. – Я хочу, чтобы вы были на нашей стороне, но умолять не стану. Я просто оставлю вас без всего – и возвращайтесь на бостонские улицы.
– Вы на самом деле не адвокат? Или, по крайней мере, не его благородие главный палач?
– Выбор за вами. Я жду ответа.
– Кто-нибудь может мне объяснять, что, черт подери, здесь происходит?! – заорал Джон Сен-Жак.
– Ваша сестра, – ответил Префонтен, не сводя ласкового взгляда с Мари, – только что завербовала рекрута. Она весьма ясно объяснила возможные варианты (их легко поймет любой адвокат), а ее железная логика в придачу к ее симпатичному личику, увенчанному золотисто-каштановыми волосами, превратили мое решение в единственно возможное.
– Что?..
– Он на нашей стороне, Джонни. Забудь об этом!
– Для чего он нужен?
– Не говоря о зале суда, молодой человек, могу указать вам еще дюжину разных причин, – ответил судья. – В некоторых ситуациях не следует вызываться волонтером, если тебе не гарантирована, кроме судебной, более надежная защита.
– Это правда, сестренка?
– Во всяком случае, почти, братик, но решать Джейсону – черт, – Давиду!
– Нет, Мари, – сказал Джонни Сен-Жак, буравя взглядом сестру. – Решать будет Джейсон.
– Извините, я должен иметь представление об этих именах? – перебил Префонтен. – «Джейсон Борн» – именно это имя было нанесено краской на стене виллы.
– Таковы были полученные мной инструкции, кузен, – заметил псевдогерой Французской республики, оказавшийся на деле не столь уж и ненастоящим. – Так было задумано.
– Не понимаю... Так же, как не понимаю, о чем говорит второе имя – Шакал или Карлос, о котором вы оба довольно-таки жестоко спрашивали меня, когда я еще не решил, умер я или жив. Я думал, что Шакал – фикция.
Старик, которого звали Жан-Пьер Фонтен, взглянул на Мари, та кивнула.
– Карлос-Шакал – легенда, но не фикция, это суперубийца, которому сейчас около шестидесяти; ходят слухи, что он болен, но он по-прежнему одержим невероятной ненавистью. Это человек со множеством личин, некоторые из них нравятся тем, у кого есть причины любить его, другие ненавидят его, считая, что он квинтэссенция зла, – и у всех есть резон считать себя правыми, поскольку их суждения зависят от точки зрения. Я сам – яркий пример человека, имевшего обе эти точки зрения, но в конце концов мой мир вряд ли похож на ваш, как вы совершенно справедливо заметили, святой Фома Аквинский.
– Merci bien.
– Но ненависть, которая овладела Карлосом, словно рак, пожирает его стареющий мозг. Одному человеку удалось обойти, обмануть его, присвоив себе его убийства, взяв ответственность за работу Шакала, тем самым каждый раз – убийство за убийством – доводя его до сумасшествия. Карлос всеми силами старался исправить свой послужной список, пытаясь сохранить образ самого могущественного наемного убийцы. Этот человек ответствен за смерть любовницы Шакала – даже больше чем любовницы: его опоры, его возлюбленной с детства, его партнера. Это единственный человек из сотен, а может, и тысяч посланных правительствами разных стран, который когда-либо видел Шакала в лицо. Человек, который проделал все это, был созданием американской разведки. Странный человек, три года ежедневно игравший со смертью... Карлос не успокоится, пока не накажет... этого человека и... не убьет его. Этот человек – Джейсон Борн.
Пораженный рассказом француза, Префонтен подался вперед.
– Кто же он, Джейсон Борн? – спросил он.
– Мой муж, Дэвид Уэбб, – ответила Мари.
– О Боже, – прошептал судья. – Пожалуйста, дайте что-нибудь выпить.
– Роналд! – крикнул Джон Сен-Жак.
– Слушаю, босс! – откликнулся охранник, сильные руки которого всего час назад удерживали хозяина на вилле номер 20.
– Принеси нам немного виски и бренди, будь добр. В баре должно что-то быть.
– Сейчас, сэр.
Оранжевый шар на востоке внезапно прибавил огня, и его лучи мгновенно разогнали остатки предрассветного морского тумана. Молчание было нарушено словами старого француза, говорившего по-английски с сильным акцентом.
– Я не привык к такому обслуживанию, – сказал он, бесцельно вглядываясь через перила балкона в раскинувшуюся перед ним перспективу с каждой секундой становившихся все более светлыми вод Карибского моря. – Когда просят что-то принести, я всегда думаю, что обращаются ко мне.
– Больше этого не будет, – произнесла Мари и тихо, преодолев внутренний барьер, добавила: – Жан-Пьер.
– Думаю, можно жить и с этим именем...
– А почему не здесь?
– Qu'est-ce que vous dites, madam?[39]
– Подумайте об этом. Париж может оказаться не менее опасным для вас, чем улицы Бостона для нашего судьи.
Судья, о котором зашла речь, был погружен в задумчивость, но тут tia столе расставили несколько бутылок, стаканов и ведерко со льдом. Мгновенно очнувшись, Префонтен налил себе какого-то экстравагантного напитка из стоявшей ближе всего к нему бутылки.
– Я должен задать вам вопрос-другой, – многозначительно сказал он. – Можно?
– Валяйте, – отозвалась Мари. – Не уверена, что смогу или захочу отвечать, но попытайтесь.
– Выстрелы, распыленная аэрозолем на стене краска, – мой «кузен» сказал, что и краска, и эта надпись входили в полученные им инструкции...
– Да, mon ami. Так же, как и громкий звук выстрелов.
– Но почему?
– Все должно выглядеть так, как требовал Шакал. Выстрелы – еще один штрих, который должен был привлечь внимание к этому событию.
– Почему?
– В Сопротивлении нас научили этому – не то чтобы я когда-либо был кем-то вроде Жан-Пьера Фонтена, но малую лепту в освобождение Франции я внес. Это называлось «подчеркиванием»: делалось своеобразное заявление, чтобы всем было ясно, что ответственность за акцию несет подполье. Об этом знали абсолютно все.
