Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Я отказался от последнего семестра в Йеле, приняв сразу после свадьбы Хью решение немедленно поступить в летнюю школу, чтобы окончить ее в январе и таким образом на полгода раньше подать заявление о приеме в ЦРУ. Это была жертва с моей стороны, первая сознательная жертва, которую я принес, — ведь я уютно чувствовал себя в Йеле, любил свои комнаты и время от времени все еще лелеял мысль после колледжа годик посвятить написанию романа. Я даже имел возможность писать по ночам, так как постарался выбрать такое расписание, чтобы ни одна лекция не начиналась у меня раньше десяти часов. Были у меня и друзья самых разных оттенков и пристрастий, каких можно завести за три года обучения в хорошем колледже. У меня был даже шанс войти в университетскую восьмерку после того, как я пробатрачил в команде три сезона. Словом, по моим представлениям, я отказывался от многого. И тем не менее я этого желал. Если я хотел служить моей стране, начинать следовало с жертвы. Итак, я пошел в летнюю школу и восемь месяцев спустя был выпущен в начале февраля на покрытые слякотью улицы Вашингтона этаким безволосым медвежонком с дипломом в руке.
Не стану описывать тесты, которые мне пришлось пройти при поступлении. Их было много, и все они были секретные, но, учитывая, сколько сотрудников управления занималось моей персоной после того, как я подал заявление, надо было бы очень плохо пройти тесты, чтобы не попасть на службу.
Конечно, от меня и ожидали хороших результатов. Но лишь несколько человек из каждой сотни подавших заявление выдерживали тесты на коэффициент способностей, проходили детектор лжи и правильно отвечали на вопросы службы безопасности. Помню, в личной анкете был такой вопрос: «Исходя из баллов 1–5, как бы вы оценили свою готовность посвятить себя данной работе?» Я поставил пятерку, а в месте, отведенном для комментариев, написал: «Меня воспитали во всем добиваться самой высокой планки».
— Объясните, — сказал офицер, проводивший собеседование.
— Видите ли, сэр, — сказал я, а я был заранее готов к этой маленькой речи, — если придется, я готов, например, предстать перед международным трибуналом. — Спрашивавший посмотрел на меня, а я добавил, по-моему, достаточно ловко: — Я имею в виду, что, будучи человеком с моральными устоями, я готов ради моей родины заниматься деятельностью, которая может привести меня на скамью подсудимых или даже повлечь за собою смерть.
Куда больше сложностей возникло у меня с детектором лжи. Этого теста следовало бояться. Хотя нас предупредили, что мы не должны разговаривать с теми, кто его уже прошел, мы старались подловить их сразу после события, но они обычно были малоразговорчивы и заглатывали уйму пива.
Я так и вижу запись моего собеседования с полиграфом. Это запись придуманная. Какими вопросами и ответами мы в ту пору обменивались, я не помню. Значит, воспоминание неточно, хотя так это запечатлелось в моем мозгу. В памяти сохранилось длинное лицо моего собеседника в очках, и он видится мне серым, как в черно-белом фильме. Мы сидели, естественно, в грязно-белой клетушке, куда попадали из многолюдного коридора здания, именуемого Строение 13, которое находится недалеко от Зеркального пруда, и большинство моих воспоминаний об этих пронизанных ветром днях действительно черно-белые.
Воспроизвожу здесь все так, как мне помнится. В этой восстановленной записи я не ручаюсь ни за что, кроме психологической атмосферы теста.
«Спрашивающий. У вас бывали гомосексуальные сношения?
Соискатель. Нет, сэр.
Спрашивающий. А почему вы так остро реагируете на этот вопрос?
Соискатель. Не знаю, сэр.
Спрашивающий. В самом деле? А здесь машина дала вспышку.
Соискатель. А машина не могла неверно понять?
Спрашивающий. Значит, вы говорите, что вы не гомосексуалист.
Соискатель. Безусловно нет.
Спрашивающий. И никогда им не были?
Соискатель. Однажды я был близок к этому, но удержался.
Спрашивающий. Отлично. Могу тебя понять. Пошли дальше.
Соискатель. Пошли.
Спрашивающий. А с женщинами у тебя получается?
Соискатель. Это всем известно.
Спрашивающий. Считаешь себя нормальным человеком?
Соискатель. Еще бы.
Спрашивающий. А почему у тебя тут неровная линия?
Соискатель. Вы у меня спрашиваете?
Спрашивающий. Давай я перефразирую свой вопрос. Занимаешься ли ты с женщинами чем-то таким, что в обществе могут счесть выходящим за обычные нормы?
Соискатель. Вы имеете в виду необычные акты?
Спрашивающий. Уточни.
Соискатель. А вы не могли бы задать мне более точный вопрос?
Спрашивающий. Тебе нравится, когда тебя сосут?
Соискатель. Не знаю.
Спрашивающий. Ну а когда тебе слишком страстно отвечают?
Соискатель. Дассэр.
Спрашивающий. Да, сэр, что?
Соискатель. Да, это вызывает у меня ответную реакцию.
Спрашивающий. Не расстраивайся. Это не помешает нам взять тебя. А вот если бы ты на этом месте соврал, тебе бы это сильно повредило.
Соискатель. Благодарю вас, сэр. Я понял».
На меня пахнуло потом того дня. Я же соврал детектору: я ведь все еще был девственником. Даже если две трети моей группы в Йеле были, по всей вероятности, такими же, признаваться в этом было не слишком приятно. Ну как сотрудник ЦРУ мог быть девственником? Со временем я узнаю, что многие соискатели соврали, оберегая такую же тайну. Но в этом ничего не было страшного. Тесты существовали для того, чтобы выявить людей, способных поддаться шантажу. А хорошо воспитанных выпускников колледжа, присваивающих себе больший, чем на самом деле, опыт, вполне можно было принять такими, какие они есть.
Те недели, в течение которых шло тестирование, я жил в общежитии Ассоциации молодых христиан и питался вместе с другими соискателями в закусочных. По большей части это были выпускники государственных университетов с дипломами по управлению, футболу, языкам или внешней политике, по экономике, статистике, агрономии и другим подобным специальностям. Обычно один из профессоров проводил с ними беседу в порядке прощупывания, и если у них возникал интерес к такой работе, они получали письмо с предложением карьеры в правительственном учреждении с выездом за границу — ответ следовало послать на адрес почтового ящика в Вашингтоне, округ Колумбия.
Я делал вид, что со мной тоже было проведено такое прощупывание, но поскольку у меня не было диплома ни по управлению, ни по экономике, ни по политическим наукам или прикладной психологии, я делал вид, что изучал марксизм. Никто из моих новых знакомых ничего в этом не понимал. Так что мне это сходило с рук, пока я не встретил Арни Розена, чей отец был троюродным братом Сиднея Хука[12]. Возможно, отдавая должное этой ветви своей семьи, Розен читал в юности Ленина, Троцкого и Плеханова — не для того, заверил он меня, чтобы пропагандировать их идеи, а для того, чтобы подготовиться к будущему выступлению против них. Однажды утром он сказал мне за блинчиками и сосисками:
— Взяв старт, я уже знал весь бред идей Ленина.
Ну еще бы: ведь у Розена был диплом с отличием Колумбийского университета. Я сразу почувствовал к нему антипатию.
В течение этих четырех или пяти недель моя жизнь, как и жизнь других соискателей, проходила в переходах из одного здания в другое в комплексе из четырех зданий, выстроившихся на добрых четверть мили вдоль Зеркального пруда — от памятника Линкольну к памятнику Вашингтону. Серыми сухими зимними утрами эти здания мало чем отличались от виденных мной фотографий Дахау — такие же длинные двухэтажные бараки, протянувшиеся в бесконечность. Во время Второй мировой войны мы ютились в зданиях, построенных для правительственных учреждений. А после войны получили и другие помещения в боковых улочках и во многих прекрасных старых домах — специальные правительственные автобусы бутылочно-зеленого цвета развозили нас по Туманной низине, от одного дома к другому. Мы заполняли вопросники и ходили группами — ни дать ни взять призывники.
Все это время, как я уже говорил, я делал вид, что ничем не отличаюсь от моих друзей. А по правде говоря, это существование было настолько не похоже на то, какое я вел в Йеле, что я чувствовал себя иностранцем в собственной стране. Чаще всего у меня возникало такое чувство, когда я слушал лекцию то тут, то там, в одной из аудиторий с бежевыми стенами, черной доской, американским флагом на подставке, темно-черным, словно грязным, ковровым покрытием и складными стульями с привинченным сбоку столиком для писания. Мои однокурсники были, как и я, коротко, в добром американском стиле, острижены (во всяком случае, этот стиль считался приемлемым для восьмидесяти процентов моих сокурсников), и хотя в общем-то мы вели себя не как обитатели общежития для молодых христиан и не как слушатели Гарвардской школы бизнеса, а как нечто среднее, не могу сказать, чтобы я чувствовал себя таким, как все. Я обнаружил, что очень мало знаю о моих соотечественниках, во всяком случае, тех, кто, как и я, пытался поступить в ЦРУ. Да и сам я жил словно в каком-то нереальном мире. По размышлении я пришел к выводу, что это — знакомый ветер в моей одинокой гавани.
