Треваньян - Шибуми
Николай продолжал говорить, все так же мягко, тихо, не повышая голоса. Американец из Военной полиции ковырял ногтем у себя в зубах, с головой уйдя в это занятие; однако Николай явственно ощутил, как напрягся наиболее смышленый из японских охранников, которого смущал и сбивал с толку тон этого разговора. Внезапно русский “охранник” с криком метнулся вперед.
Но было слишком поздно.
* * *Шесть часов Николай просидел в наглухо закрытой, лишенной окон, комнате для допросов. Не сопротивляясь и ничего не объясняя, он отдал себя в руки ошеломленным, чувствующим себя одураченными и оттого разъяренным, ожесточившимся охранникам. В порыве гнева американский сержант дважды ударил его своей дубинкой, один раз по плечу и один – по лицу, так что рассек ему бровь до кости. Боль не очень его донимала, но из раны обильно струилась кровь, и Николаю неприятна была эта нечистота, оскорблявшая его достоинство.
Напуганные тем, какие последствия повлечет для них смерть заключенного, убитого у них прямо на глазах, охранники, выкрикивая угрозы в адрес Николая, подняли тревогу и вызвали тюремного врача. Прибывший доктор-японец, робкий, суетливый и нервный, ничего уже не мог сделать для генерала, чье сознание потухло через несколько секунд после удара, нанесенного Николаем, и чье тело умерло спустя минуту после этого. Покачивая головой и со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, точно журя озорного, набедокурившего мальчишку, врач занялся рассеченной бровью Николая.
Пока два новых японских охранника стерегли Николая, не спуская с него глаз, остальные отчитывались перед начальством, приводя свои описания случившегося, которые ясно и недвусмысленно доказывали их собственную невиновность, в то время как их коллеги выставлялись в самом невыгодном свете.
Потом вернулся американский сержант, и с ним еще трое охранников той же национальности; русские и японцы исчезли. Расправа с Николаем должна стать спектаклем, который будут ставить американские режиссеры.
Молча, угрюмо Николая обыскали, сорвали с него все, что на нем было, и одели в такую же грубую и прочную, “антисамоубийственную” одежду, которая была на генерале; его провели по коридору и оставили босого, со скрученными за спиной руками, в голой, холодной комнате для допросов, где он сидел в полной тишине на металлическом стуле, привинченном к полу.
Стараясь обуздать свое воображение, Николай сосредоточился, восстанавливая в памяти показательную игру во время знаменитого состязания между мастерами основных школ го; он помнил, что они разыгрывали эту партию с Отакэ-сан как учебную, тренировочную. Он вспоминал каждый ее ход, рассматривая их по очереди со всех возможных точек зрения, поворачивая их мысленно то одной, то другой стороной, исследуя все таящиеся в них достоинства и недостатки. Умственного напряжения и предельной сосредоточенности было достаточно, чтобы отгородить его от чуждого, хаотично-безумного внешнего мира.
За дверью раздались голоса, затем послышались звуки отпираемых замков, звон ключей и лязг засовов; в комнату вошли трое. Один из них оказался тем самым сержантом Военной полиции, который так усердно ковырял в зубах, когда умер генерал. Второй был крупный, дородный мужчина в гражданском костюме; его маленькие свинячьи глазки умно поблескивали, но ум этот, несомненно, разбавляла изрядная доля материалистического скептицизма и бездушия; подобный взгляд можно встретить у политиков, кинопродюсеров и торговцев автомобилями. Третий, с погонами майора, был высокий мужчина крепкого телосложения, с толстыми бескровными губами и тяжелыми нависшими веками. Именно он уселся на стул напротив пленника, тогда как толстяк в гражданском встал у Николая за спиной, а сержант занял свой пост у двери.
– Я – майор Даймонд.
Офицер улыбнулся, но голос его звучал тускло, невыразительно; он точно пережевывал слова, широко раздвигая челюсти, и они выходили из его гортани с тем скрежещущим, металлическим призвуком, который выдает простолюдина, прикрывающегося тонким слоем наносной, благоприобретенной культуры; подобное произношение также связывается с женскими голосами дикторов в Соединенных Штатах.
В ту минуту, когда они появились, Николай как раз размышлял над очередным ходом в разыгрывавшейся перед его мысленным взором партии мастеров; ход этот имел аромат “тенуки”, хотя на самом деле был тонким, остроумным ответом на предыдущее передвижение противника. Прежде чем поднять глаза на вошедших, Николай окинул внимательным взглядом воображаемое игровое поле, запоминая расположение камней, чтобы можно было вернуться к игре позже.
Только после этого он окинул своими бесстрастными зелеными, как старинное стекло, глазами лицо майора.
– Что вы сказали?
– Я майор Даймонд, из Уголовно-следственного отдела.
– О? – безразличие Николая не было притворным.
Майор открыл портфель и достал оттуда три отпечатанных на машинке листа, сколотых вместе.
– Вам нужно просто подписать это признание. После этого мы продолжим разговор.
Николай взглянул на бумаги.
– Не думаю, чтобы мне хотелось что-либо подписывать.
Даймонд раздраженно поджал губы.
– Вы отрицаете то, что убили генерала Кисикаву?
– Я ничего не отрицаю. Я помог моему другу уйти от… – Николай резко прервал себя. Какой смысл объяснять что бы то ни было человеку с душой торгаша, который все равно ничего не поймет? – Майор, я считаю совершенно бесполезным продолжать этот разговор.
Майор Даймонд взглянул на толстяка в штатском, стоявшего за спиной Николая. Тот склонился над пленником:
– Послушайте. Вы можете спокойно подписать признание. Нам известно все о вашей деятельности на стороне красных!
Николай не дал себе труда даже взглянуть в его сторону.
– Вы ведь не станете уверять нас, что не вступали в контакт с неким полковником Горбатовым? – не отступался штатский.
Николай глубоко вздохнул и ничего не ответил.
Штатский схватил Николая за плечо.
– Ты попал в опасную переделку, парень! Лучше тебе подписать эту бумагу, не то…
Майор Даймонд нахмурился и резко, отрывисто покачал головой; рука штатского разжалась. Майор положил на колени ладони и нагнулся вперед, заботливо и сочувственно глядя в глаза Николаю.
– Позвольте я попробую вам все объяснить. Вы сейчас в замешательстве, и мы вас очень хорошо понимаем. Мы знаем, что за убийством генерала Кисикавы стоят русские. Признаюсь вам, причины такого поворота событий нам пока непонятны. Позвольте мне быть с вами совершенно откровенным. Я буду говорить открыто. Нам известно, что вы некоторое время работали на русских. Мы знаем, что вы, благодаря вашим фальшивым документам, проникли в святая святых “Сфинкса/FE”. При вас кроме американского было найдено и русское удостоверение личности. Нам известно также, что мать ваша была коммунисткой, а отец – нацистом; что во время войны вы попали в Японию и что в число ваших знакомых входили некоторые милитаристские элементы японского правительства. Такие, например, как генерал Кисикава.
Майор Даймонд покачал головой и откинулся назад.
– Так что, как видите, у нас имеется о вас довольно обширная информация. И, боюсь, все эти сведения весьма предосудительного свойства. Именно это имел в виду мой помощник, говоря, что вы попали в серьезную переделку. Возможно, я буду в состоянии помочь вам… если, конечно, вы пожелаете сотрудничать с нами. Итак, что вы на это скажете?
Николай был потрясен полнейшей беспомощностью всего сказанного. Кисикава-сан мертв; он выполнил свой сыновний долг; он готов понести наказание; остальное не имело значения.
– Вы можете опровергнуть то, что я сказал? – спросил майор.
– У вас в руках жалкая горстка фактов, майор, и вы делаете из них абсолютно нелепые заключения. Губы Даймонда сжались.
– Эти сведения поступили к нам лично от полковника Горбатова.
– Понятно.
Так, значит, Горбатов решил наказать его за то, что он увел жертву прямо у него из-под носа, подсунув американцам эту, наполовину правдивую, информацию с тем расчетом, что янки выполнят за него всю грязную работу. Типично славянское стремление загребать жар чужими руками.
– Разумеется, – продолжал Даймонд, – мы не принимаем все сведения, полученные от русских, за чистую монету. Вот почему мы хотим дать вам возможность изложить свой вариант этой истории.
– Здесь нет никакой истории.
Штатский снова схватил его за плечо.
– Вы отрицаете, что вы познакомились с генералом Кисикавой во время войны?
– Нет.
– Вы отрицаете, что он является частью японского промышленно-милитаристского аппарата?
– Он был солдат.
Правильнее было бы сказать, что он был воин, но эти нюансы ничего не значили для американцев, с их торгашеским мышлением.
– Вы отрицаете вашу близость с ним? – не унимался штатский.
