Виктор Логунов - Страницы незримых поединков
Однако же с первого взгляда мы узнаем, отличаем среди многих похожих лиц какое-то одно. Не анализируем: ага, вот тут на долю миллиметра уже разрез глаз или чуть темнее радужная оболочка. Мозг сам мгновенно, лучше всякой ЭВМ, выдает ответ, скажем, поздороваться ли со знакомым или пройти мимо очень похожего на него человека».
Уже поднимаясь по лестнице, Михайловский все же вспомнил: с толстяком учился когда-то до седьмого класса. Время сильно меняет людей. А вот встреться лет двадцать назад — узнал бы сразу.
— Паспортная фотография «второго Пронина И. С.», 1922 года рождения, сделана всего несколько лет назад при смене паспорта, — рассуждал он. — Может быть, арестованный каратель поэтому и не опознал Пронина? Я ведь вчера тоже не сразу узнал школьного товарища, хотя у меня память профессионально тренированная.
Конечно, вероятность удачи очень мала, и все же, чтобы быть окончательно уверенным — «дело Пронина» можно закрыть, надо раздобыть фотографию хотя бы двадцати-тридцатилетней давности.
На следующий день Михайловский попросил у своего руководителя еще несколько дней.
…Тополиный пух еще не облетел, но первый за все лето слабый дождь прибил его, и воздух очистился, даже робкая радуга зависла над городом.
Однако на заасфальтированной, залитой радужными лужами автобазе свежести не ощущалось. Резкий запах бензина, адские клубы выхлопных газов, рев горячих моторов…
Под самым окном директорского кабинета газанул КрАЗ. Полный, в очках, в легкомысленной джинсовой куртке директор встал и закрыл окно. Видно было, что к шумам и запахам он привык, а окно захлопнул да еще прижал шпингалетом, чтобы показать, что он понял всю важность предстоящего разговора.
— Я вам с начальником отдела кадров хочу задать несколько вопросов. Само собой разумеется, что все это должно остаться между нами, — начал Михайловский.
— Конечно, конечно. Коллектив у нас хороший, но за всех отвечать я не могу. У меня их, этих орлов, знаете сколько? Если б еще из милиции пришли — дело знакомое… А тут каждое слово надо взвешивать.
— Взвешивать, я думаю, во всех случаях необходимо. А что коллектив хороший, — не сомневаюсь.
— Все районные знамена — наши, — вмешался кадровик. — Передовиков много.
— Видел я ваших передовиков. У вас при входе Доска почета — заглядение. Заказывали, наверное?
— Худфонду. Здорово? — оживился директор. — Дорого обошлось, но для передовиков ничего не жалко, воспитательный момент, правда?
— Правда. Только одного передовика обидели. У всех большие портреты, а у него нет, только подпись.
— Опять Пронин с фотографией тянет! — вскипел директор. И блеснул очками на кадровика. — Когда же мы наших людей к дисциплине приучим, а? Сколько можно об одном и том же?
— Да вы же его знаете, долблю, долблю: принеси фотографию, все уже давно сдали, всех уже давно на портреты увеличили, все давно висят, один ты остался.
— Мало, значит, уговаривать. Скажите, что накажем. Вот возьмем и срежем премию, тогда живо принесет.
Михайловский расхохотался:
— Что же вы, за скромность — штрафовать?
— А что с таким прикажете делать? — развел руками директор.
— Да, трудно с таким народом работать, — обрадовался поддержке кадровик. — Этот Пронин всю жизнь такой: «нет» не скажет, все завтра да завтра, то ему некогда, то еще что. Я и жене его говорил, а она рукой машет: родные дети сколько его уговаривали сняться всей семьей — нет, и точка. Единственно, — она рассказывает, — на паспорт сфотографировался, тут уж — хочешь — не хочешь, но и то — сколько полагается сдал, остальные карточки порвал.
— Разгильдяй, а вы его — на Доску почета, — усомнился Михайловский.
— Нет, он вообще-то работник золотой, у меня на автобазе все бы такие были — беды-горя не знал. Насчет работы он молодец. Ему что приказал — все, можно не проверять, безотказный. Ни одного замечания за все годы, одни поощрения. Семьянин примерный.
— И со всеми старается ладить. Вот не знаю, может, об этом и не стоит… — кадровик замялся. — Ну, вы наш народ представляете, бывает, и «соображает», не без этого. Но не в рабочее время, вы, конечно, понимаете. Так вот, ребята попросят: дай, мол, Степаныч, трешку до завтра, — всегда даст и никогда даже не напомнит потом.
Но, увидев, что его заносит несколько не туда, кадровик остановился. А потом неожиданно наклонился к Михайловскому:
— Сектант он. Мы все так думаем. Не курит, не пьет. Живет хорошо, дом построил, «Волгу» купил. Но чтоб домой пригласить — никого. Закроется, наверно, и молится. На 9 Мая собрались наши фронтовики, разговор обычный — кто где воевал. А он: нет, я, говорит, вспоминать не могу, слишком тяжело. И ушел.
— Да и я тоже его как-то не пойму, хоть уже столько лет руковожу автобазой. На работе, еще раз скажу, золотой человек. Но в общественные дела — никак не затянем, это наша недоработка.
— Ну, что ж вы его сразу в сектанты записали? Разные бывают люди: и молчаливые, и застенчивые, и замкнутые. Я только не пойму, почему бы вам просто не взять его фотокарточку из личного дела, раз уж он так не любит сниматься?
— А на водительский состав у нас дела не ведутся, — пояснил кадровик. — Да вон он сам, Пронин, собственной персоной, — он показал в окно. — Вернулся из рейса.
Михайловский подошел к окну. Из машины вылез водитель — человек как человек, «без особых примет», как говорится в ориентировке, какой-то серенький. Даже волосы ровного серого цвета, не седые, а именно серые, отступившие к макушке под натиском больших залысин.
«…Ну, и что мы с этого имеем, как любил говорить один знакомый одессит! — размышлял Михайловский о посещении автобазы. — Не любит фотографироваться. Замкнут. Старается не вступать в конфликты.
Мало. Слишком мало. И «первый Пронин» тоже замкнут, нелюдим и друзьям-пенсионерам подозрителен и непонятен. Ну и что? Нужны доказательства. Нужна старая фотография «второго Пронина». Неудача: оказывается, на автобазе водительские дела не ведутся. Где еще может быть его фото? В военкомате. Но Пронину за 50, значит, он с воинского учета снят».
В военкоматской учетной карточке, которую Михайловский внимательно изучил, содержались только данные о том, что в 1942 году Пронин был насильно вывезен фашистами на территорию Германии, освобожден советскими войсками в мае 1945 года и после этого служил в саперной части.
Старая фотография может быть только на военном билете Пронина, но билет хранится у него дома. Надо найти ненастораживающий повод взглянуть.
…Вскоре на доске объявлений автобазы появился небольшой листок. Отдел кадров просил для составления отчетности по гражданской обороне сдать военные билеты следующих товарищей… Среди 28 фамилий была и фамилия Пронина.
Еще через день военный билет был в руках Михайловского. Пронин был снят в начале 50-х годов. Переснятое фото отправили в Белоруссию, военный билет вернули Пронину.
И еще через несколько дней из КГБ Белоруссии сообщили: арестованный каратель опознал на предъявленной ему фотографии Ивана Степановича Пронина, полицейского 11-го немецкого охранного батальона СС.
* * *Каждый из этих двух людей — Константин Петрович Михайловский и Иван Степанович Пронин — сделали свой жизненный выбор в ранней юности.
Комсомольца Костю Михайловского в 18 лет взяли на чекистскую работу. Тогда он по наивности предполагал сплошные засады и погони. В детстве ему попалась книжка о Дзержинском, и особенно запомнилось и восхитило, как во время эсеровского мятежа Дзержинский безоружным пошел в самое логово мятежников и только словом, убеждением заставил их сдаться.
Кто из мальчишек не переболел страстью к фильмам и книгам «про шпионов», кто в детстве не мечтает о приключениях?
В детстве… Его-то и не было у Михайловского. Как отец уходил на войну, он почти не помнит. Помнит — как вернулся.
В те годы в Оренбурге (Чкалове) еще не было автобусов и троллейбусов, у вокзала стояли серые печальные ослики, запряженные в непомерно большие тележки. Казалось, что длинноухий и пустую-то тележку с места не стронет, но, сторговавшись, хозяин «ишакси» — так с юмором прозвали чкаловцы этот вид транспорта — и клиент усаживались, и ослик, семеня ножками, тащил свой груз по пыльным улицам.
И вот однажды «ишакси» остановилось у домишка, где жили Михайловские, в Кузнечных рядах (это — на месте нынешних корпусов политехнического). Неловко сполз с тележки, еще неумело передвигая костыли, одноногий солдат в шинели с вещмешком за плечами. Увидев Костю, всхлипнул, хотел обнять, прижать, да костыли, стуча друг о друга, заплетаются.
Стоял Костин долгожданный папка, и слезы застревали в щетине небритого в дальней дороге лица.
Рано Костя стал кормильцем семьи. Там же, в Кузнечных рядах, в темных, прокопченных кузницах мелких артелей бил молотом по раскаленному, податливому металлу, а намахавшись за день, после жара, грохота, шипения пара долго не мог отойти, унять дрожь в пальцах, и бегать с мальчишками его не тянуло.
