Рудольф Лускач - Белая сорока
— Лотнер ведет свою игру, а ваш коллега Шервиц сел ему на хвост… Предполагаю, что в шкатулке с семейными реликвиями есть нечто такое, что могло бы заинтересовать и нас. Лотнер послал одну свою партнершу за границу, а другую оставил, так сказать, для домашнего употребления. Пусть наш донжуан возьмет эту шкатулку, нас это устраивает. Удивительно, как ему вообще решили ее доверить. Ведь известно, что у него совершенно иные взгляды, чем у них. Впрочем, возможно именно потому. Он честный человек, они и надеются, что с ним надежно. Знают его слабость к женщинам и великолепно ею пользуются.
— Филипп Филиппович, никак не могу понять, почему вы не задержите Лотнера.
— Торопливость нужна только при ловле блох. Для того чтобы схватить хищника типа Лотнера, необходима особая осторожность и неотразимые аргументы. Кое-что у нас уже есть. Известно, например, как ему удалось получить на командировочном удостоверении отметку о пребывании в Николаеве, в то время как вы с ним встретились в Петрозаводске.
— Число было подделано?
— Какое там! Когда он появился на верфи в Николаеве, то был очень вежлив с секретаршей, угостил ее конфетами, словом, как это обычно бывает… Она его спросила, сколько дней он у них задержится. Лотнер назвал пять дней, и она одним махом отметила и приезд, и отъезд. Этих пяти дней ему вполне хватило на то, чтобы приехать в Карелию, установить связь с Блохиным и взять драгоценности от убийцы Хельми Карлсон. Если бы он не имел «счастья» встретиться с вами, трудно было бы доказать, что он находился в Петрозаводске именно после убийства Хельми. В общем, не волнуйтесь, через несколько дней возьмем его в клещи…
Резкий звонок — было полдесятого вечера — вывел меня из себя. Кого еще черт несет! Поздним посетителем оказался Шервиц. Он вошел с чемоданчиком, который с величайшей осторожностью поставил на стул.
— Вот она, — задыхаясь сказал он и, прежде чем я раскрыл рот, добавил: — Я сделал все, как вы советовали, и взял у Греты шкатулку. Она металлическая и закрывается двумя ключами, которые, понятно, остались у Греты. Что в шкатулке, не знаю.
— Зачем же вы ее принесли ко мне?
— Не хочу держать дома. И вообще у меня такое впечатление, что я опять впутался в какую-то историю.
— Как вы к этому пришли? — спросил я иронически.
— У меня бывают просветления, и я не хочу выглядеть в ваших глазах петушком, который из-за прекрасной курочки забывает обо всем на свете.
— Выпейте вина. Ваша новая знакомая входит в круг фон Лотнера и других.
— Вот оно что! — вскрикнул Шервиц.
— Следовательно, не исключена возможность, что уважаемый дядя Греты положил в шкатулку кое-какую собственность концессионной фирмы для того, чтобы «сохранить» ее при ликвидации концессии. Так или иначе, речь, несомненно, идет о вещах незаконных.
— Понимаю… В общем, вы посоветовали мне взять шкатулку, вы и решайте, как с ней быть.
— А не попросит ли Грета ее назад?
— Тогда я пошлю ее к вам.
И надо же так случиться: именно в этот момент зазвонил телефон. Взяв трубку, я услышал женский голос. Это была Грета. Она спросила, у меня ли Карл. Я сказал, что да, у меня. Она продолжала:
— Вы не заметили, чемоданчик у него с собой?
— Чемоданчик? — переспросил я, желая выиграть время.
— Да, да, чемоданчик.
— Что-то не заметил.
— О, как вы невнимательны. Разве можно не заметить чемодана! — выговаривала мне Грета.
Шервиц вскочил с кресла, всплеснул руками и хотел вырвать трубку. Я отодвинул его руку и спокойно продолжал:
— Он приехал в машине, может, там оставил.
— Он не мог быть столь легкомысленным!
— Этот чемодан имеет для вас такое огромное значение, милая Грета? — спросил я с наигранным удивлением.
— Разумеется, иначе бы я вас не беспокоила… Она не договорила. В трубке послышался какой-то шум, голоса и между ними возглас Греты; «Что… пришли… меня?» Затем раздался слабый вскрик и стук упавшей трубки.
Шервиц напряженно всматривался в выражение моего лица. Неожиданно в трубке явственно прозвучал мужской голос:
— С кем я говорю?
— С абонентом телефонной сети…
— Номер вашего аппарата и фамилия?
— Что означают эти вопросы?
— Это официальный запрос… — получил я строгую отповедь.
— Послушайте, гражданин, сейчас полночь, какой может быть официальный запрос? — с сомнением сказал я, догадываясь, что произошло.
— Если вы не назовете своей фамилии, вам же будет хуже…
— Умерьте свою прыть и передайте Филиппу Филипповичу Курилову привет от белой сороки, — весело произнес я и повесил трубку.
— Что-нибудь случилось с Гретой? — всполошился Карл Карлович.
— У вас же, дружище, иногда бывают просветления. Неужели вы не догадались?
— Государственная безопасность?
— Птичка в клетке. Примите мое соболезнование по поводу безвременной кончины вашей новой любви!
— В старые времена я бы в таком случае пошел поискать утешение в костеле, — вздохнул мой гость и попытался улыбнуться, но это ему не удалось.
— Насколько я вас знаю, пожалуй, и в старые времена вы скорее всего утешились бы не с усатыми монахами, а с очередной Евой.
Карл Карлович показал рукой на чемоданчик.
— А с ним что делать?
— Доставим куда полагается. Минуточку.
Я позвонил на квартиру Филиппу Филипповичу. Жена сказала, что он еще на работе, а когда я дозвонился туда, его голос зазвучал высокой фистулой.
— С чего это вы запели соловьем? Или у вас на старости лет голос прорезался?
— Какое там! Хриплю, как морж, стараясь облегчить положение своих друзей. Так что вряд ли я похож на птичку…
— А я как раз веду речь об одной птичке, которую поймали минуту назад. У меня осталась ее шкатулка. Что с ней делать?
— Вы дома? Вы… А говорите, что минуту назад арестовали Грету Тальхаммер… Это удивительно!
— Ничего удивительного для осиротевшего Карла Карловича, который в третий раз оказался в дураках. Он принес шкатулку. Что нам с ней делать? Вам она, случайно, не нужна?
— Сейчас я к вам пошлю нашего представителя, узнаете его по удостоверению. Отдайте ему. Спокойной ночи!
— Еще один вопрос: как себя чувствуют остальные участники компании в «Астории»?
— Вы очень любопытны. Всему свое время… Спокойной ночи!
И он еще говорит: спокойной ночи! Сомневаюсь, чтобы Шервиц последовал его совету, он был разбит и подавлен, злился на себя. Я и сам долго не мог уснуть, а что говорить о Грете! Уж для нее-то эта ночь никак не была спокойной.
В строгом, со вкусом убранном рабочем кабинете в глубоком кожаном кресле сидела всхлипывающая Грета и едва внимала вопросам следователя. Он посоветовал ей вспомнить все и снова спросил, знает ли она, почему ее сюда привели.
Вместо ответа Грета громко зарыдала и отрицательно замотала головой.
— Неужели вы не чувствуете за собой никакого проступка, который давал бы нам право испортить вам вечер? — терпеливо спрашивал следователь.
Грета непроизвольно выпрямилась в кресле, вытерла слезы и взглянула ему прямо в лицо. Он не казался очень уж грозным, но его блестящие глаза, оттененные взъерошенными бровями, внушали беспокойство. Боже, какой колючий взгляд! Уж не хочет ли он гипнотизировать?
Ничего такого, конечно, Филипп Филиппович и не умел, и в мыслях не держал. Просто у него были глаза, которым он в зависимости от ситуации мог придать разные выражения.
— Нет… Нет… Ничего не знаю… поверьте, — сдавленным голосом прошептала Грета.
— Мне кажется, что вы просто никак не можете кое-что вспомнить. Попробую вам помочь. Вы знаете Адель Дюрхаузен?
— Очень мало… Она ко мне тянется, а я…
Раздался стук в дверь, и в комнату вошел милиционер. Он что-то тихо спросил у Курилова, тот кивнул, милиционер снова вышел, потом опять вернулся с чемоданчиком, поставил его на стол так, чтобы Грете было хорошо видно.
Грета побледнела, голова у нее закружилась. Курилов сделал вид, что ничего не заметил, и сказал:
— Продолжайте!
Грета хотела заговорить, но голос ее не слушался; лишь когда Курилов повторил свое предложение, она встрепенулась и закончила то, что хотела сказать:
— Я ее не очень люблю. Но никогда ей об этом не говорила. Иначе она могла подумать, что я просто завидую ее красоте.
— Тем не менее вы с ней встречались, и даже за одним столом, как это было, например, в гостинице «Астория».
— Да, это было однажды. Больше я с ней не виделась.
— Почему?
— Было скучно. Адель меня позвала, сказав, что это прощальная встреча, она уезжает домой. Там же она договаривалась с двумя господами о каких-то делишках.
— Вы знаете этих господ?
— Только одного — господина доктора фон Лотнера. Второго видела впервые.
— О чем же они договаривались?
