Роберт Ладлэм - Тайна личности Борна
— Это не чистый опыт! Просто болезненное упражнение на воспоминания по ассоциации. Если это было напечатано в каком-нибудь журнале вроде «Потомак Куотерли», то перепечатать могла половина газет всего мира. Ты мог прочитать это где угодно.
— Главное, что я это помню.
— Не все. Ты не знаешь, откуда взялся «Ильич», не знаешь, что отец Карлоса был адвокатом-коммунистом в Венесуэле. А это все яркие детали. Ты ни слова не сказал про кубинцев. Если бы сказал, это бы привело к самой поразительной гипотезе из тех, что здесь рассмотрены. А ты об этом ни слова не сказал.
— О чем ты?
— Даллас, — бросила она, — ноябрь 1963 года.
— Кеннеди, — ответил Борн.
— Что Кеннеди?
— Это случилось тогда. — Джейсон застыл.
— Да, верно, но я спрашиваю о другом.
— Я знаю. — Борн вновь заговорил ровным, бесцветным голосом. — Травянистый холм… Тряпичник Билли.
— Ты это прочел!
— Нет.
— Значит, слышал где-то раньше или читал раньше.
— Возможно, но неубедительно, не так ли?
— Прекрати, Джейсон!
— Опять это слово. Если бы я мог.
— Что ты пытаешься сказать? Что ты Карлос?
— Господи, нет. Карлос хочет меня убить, да и по-русски я не говорю, это-то я знаю.
— Тогда что?
— То, что я сказал вначале. Игра. Игра называется «ловушка для солдата».
— Солдата?
— Да. Того, что дезертировал от Карлоса. Вот единственное объяснение, единственная причина, почему я знаю то, что знаю. И знаю именно это.
— Почему ты сказал «дезертировал»?
— Потому что он хочет меня убить. Должен: он думает, что я знаю о нем больше, чем кто-либо.
Мари лежала на кровати свернувшись, теперь она села, спустив ноги на пол.
— Это последствия дезертирства. А каковы его причины? Если это правда и ты это сделал… — Она остановилась.
— Судя по всему, теперь поздно искать нравственное оправдание, — сказал Борн, видя, с какой болью признает это женщина, которую он любит. — Я могу предположить несколько причин, стандартных. Как тебе разборки среди воров… убийц?
— Ерунда! — вскричала Мари. — Нет и намека на улики.
— Их уйма, и ты это знаешь. Я мог продаться какому-нибудь более крупному покупателю или утаить большие суммы из гонораров. Иначе как объяснить счет в Цюрихе? — Он на мгновение запнулся, глядя на стену над кроватью. — Как объяснить Говарда Леланда, Марсель, Бейрут, Штутгарт… Мюнхен? Да все. Все непомнящееся, что рвется наружу. И особенно одно. Почему я избегал этого имени, никогда его не упоминал? Я был напуган. Боялся его.
Какое-то время они молчали. Мари кивнула.
— Я не сомневаюсь, что ты сам в это веришь. И в некотором смысле хотела бы, чтоб так оно и было. Но не думаю, что это правда. Ты хочешь верить, потому что подтверждаются твои слова. Находится хоть какой-то ответ… объяснение, кто ты. Быть может, не то, что ты хотел бы услышать, но Бог знает, все лучше, чем изо дня в день вслепую бродить по жуткому лабиринту. Да что угодно было бы лучше, наверное. — Она помолчала. — И я бы хотела, чтобы так оно и было на самом деле, потому что тогда мы бы сюда не приехали.
— Что?
— В этом и заключается противоречие, мой дорогой. Твое уравнение не сходится. Если ты был тем, кто ты есть, как тебе кажется, и боялся Карлоса, — а Бог свидетель, его стоит бояться, — меньше всего тебе захотелось бы в Париж. Ты бежал бы от него подальше. Взял бы в Цюрихе деньги и пропал. Но ты этого не делаешь, наоборот, идешь прямо к Карлосу в логово. Человек напуганный или виновный так не поступает.
— Тут одна-единственная цель: я приехал в Париж, чтобы узнать — и все.
— Тогда беги. Утром у нас будут деньги, ничто тебя — нас — не остановит. — Мари не сводила с него глаз.
Джейсон взглянул на нее и отвернулся. Подошел к столу, налил себе в стакан.
— Остается еще «Тредстоун», — сказал он.
— Почему она значит больше, чем Карлос? Вот тут у тебя настоящее уравнение. Карлос и «Тредстоун». Человек, которого я когда-то очень любила, убит «Тредстоун». Еще одна причина, чтоб нам бежать, спасаться.
— Я думал, ты хочешь, чтобы его убийц нашли. Чтобы они заплатили за то, что сделали.
— Хочу. Очень. Но их могут найти другие. Для меня есть вещи более или менее важные, и месть — среди них не главное. Главное — мы. Ты и я. Или — это только мое мнение? Мое чувство?
— Ты же знаешь, — он крепче сжал в руке стакан и посмотрел на нее, — я люблю тебя.
— Тогда бежим! — сказала она, повысив голос почти непроизвольно, и шагнула к нему. — Забудем все, забудем по-настоящему и бежим как можно скорее, как можно дальше! Давай!
— Я… я. — Джейсон запинался, наплывала какая-то пелена, мешала говорить, бесила. — Есть… вещи.
— Какие вещи? Мы любим друг друга, мы нашли друг друга! Мы можем уехать куда угодно, быть кем угодно. Ведь нас ничто не останавливает?
— Только ты и я, — повторил он тихо, пелена окутывала его, душила. — Я знаю. Я знаю. Но мне надо подумать. Так много надо узнать, так много выяснить.
— Почему это для тебя так важно?
— Просто… важно.
— И ты не знаешь почему?
— Да… Нет, я не уверен. Не спрашивай меня теперь.
— Если не теперь, то когда? Когда я могу тебя спросить? Когда это у тебя пройдет? И пройдет ли когда-нибудь?!
— Прекрати! — вдруг взревел он, швырнув стакан на деревянный поднос. — Я не могу бежать! Не хочу! Мне надо быть здесь! Надо узнать!
Мари кинулась к нему, положила руки на плечи, погладила по лицу, утерла пот.
— Вот ты и сказал это. Ты себя слышал, дорогой? Ты не можешь бежать, потому что чем ближе ты к разгадке, тем больше она сводит тебя с ума. И если бы ты убежал, стало бы только хуже. Ты бы не жил, а боролся с кошмаром. Я это знаю.
Он коснулся ее лица и посмотрел в глаза:
— Знаешь?
— Конечно. Но ты должен был сам это сказать, не я. — Она обнимала его, прижавшись щекой к груди. — Мне надо было вырвать у тебя эти слова. Как ни странно, я бы могла убежать. Сегодня же вечером села бы с тобой в самолет и полетела бы, куда скажешь, все бросила бы, ни разу не оглянувшись, и была бы счастлива как никогда в жизни. Но ты так не можешь. То, что таится — или не таится — в Париже, глодало бы тебя изнутри, и ты бы этого не вынес. Вот в чем дикая ирония, дорогой. Я бы смогла с этим жить, а ты нет.
— И ты бы просто все бросила? — спросил Джейсон. — А как же твоя семья, работа, все твои знакомые?
— Я не ребенок и не дурочка, — быстро ответила она, — как-нибудь устроилась бы, но не думаю, что это было бы совсем всерьез. Попросила бы длительный отпуск по состоянию здоровья и по личным причинам. Эмоциональный стресс, срыв. Всегда могла бы вернуться, в департаменте бы поняли.
— Питер?
— Да. — Она помолчала. — Мы перешли от одних отношений к другим, я думаю, более важным для нас обоих. Он был мне вроде непутевого брата, которому желаешь успеха, несмотря на его недостатки, потому что за ними скрывалась настоящая порядочность.
— Мне жаль. Мне в самом деле жаль.
Она посмотрела на него:
— Ты обладаешь такой же порядочностью. Когда занимаешься такой работой, как моя, порядочность очень много значит. Не кроткие наследуют землю, Джейсон, а продажные. И я полагаю, что расстояние между продажностью и убийством составляет один очень небольшой шаг.
— «Тредстоун-71»?
— Да. Мы были оба правы. Я хочу, чтоб их нашли. Хочу, чтоб они заплатили за то, что сделали. И ты не можешь бежать.
Он коснулся губами ее щек, волос и обнял ее.
— Мне надо бы прогнать тебя. Выставить вон из моей жизни. А я не могу этого сделать, хотя и знаю, что должен.
— Даже если бы ты это сделал, ничего бы не изменилось. Я бы не ушла, родной мой.
Юридические конторы располагались на бульваре Шапель. Зал для заседаний с рядами книжных полок напоминал скорее театральную декорацию, чем учреждение. Все было тщательно подобрано, каждая вещь на своем месте. Здесь заключались сделки, а не договоры. Что касается самого юриста, то седая эспаньолка и серебряное пенсне на орлином носу не могли скрыть натуры хапуги. Он даже настаивал на том, чтобы беседа велась на английском, которым он владел скверно, чтобы потом иметь возможность заявить, что его неверно поняли.
Разговор вела большей частью Мари, Борн доверил это ей как клиент своему финансовому советнику. Она кратко изложила суть поручения: перевести банковские чеки в боны на предъявителя с выплатой в долларах, деноминацией в пределах от двадцати до пяти тысяч долларов. Юрист должен был затребовать в банке, чтобы каждую серию разбили На тройки со сменой международных поручителей в каждом пятом лоте сертификатов. Юрист понял: Мари так усложняла набор выпусков этих бонов, что проследить их становилось невозможно для большинства банков или брокеров. С другой стороны, эти банки или брокеры не имели бы никаких дополнительных трудностей или издержек: выплаты гарантировались.
