Джон Карре - Абсолютные друзья
– Когда Людвиг уходил в себя, он становился правителем вселенной. Никто, абсолютно никто не мог отдавать ему приказы. Здесь, в Линдерхофе, он превращался в Короля-Солнце, вот этого бронзового господина, который скачет верхом на лошади на столе. Людовик во Франции – это Людвиг в Германии. И в Эрренкимзе, в нескольких милях отсюда, он построил собственный Версаль. В Нойшванстайне, чуть дальше по шоссе, он превращался в Зигфрида, великого немецкого средневекового короля-воина, имя которого обессмертил своей оперой идол Людвига – Рихард Вагнер. А высоко в горах, вы можете отправиться туда, если захотите поразмять ноги, он построил дворец Шакен, где короновался как король Марокко. Стал бы даже Майклом Джексоном, если б мог, но, к счастью, никогда о таком не слышал.
Теперь уже смех прокатывается по всему вестибюлю, но вновь Манди его игнорирует.
– И у Его величества были свои заморочки. Еду ему ставили на золотой столик, который поднимали в его комнату через дыру в полу, скоро я вам ее покажу, чтобы никто не мог наблюдать, как он ест. Слуг он держал на ногах всю ночь, а если они его раздражали, приказывал, чтобы с них живыми содрали кожу. Если он не хотел никого видеть, то разговаривал со своими советниками или визитерами через ширму. И, пожалуйста, прошу вас помнить о том, что происходило все это в девятнадцатом столетии, а не в эпоху Средневековья. Не так уж и далеко отсюда, в реальном мире, прокладывали железные дороги, строили корабли с металлическим корпусом и паровые машины, уже изобрели и использовали пулемет и фотоаппарат. Поэтому давайте не будем обманываться, будто все это далекое-предалекое прошлое. Людвиг, правда, особый случай. Для Людвига и окружающего его мира жизнь двигалась по встречным полосам. Он уходил в прошлое с той скоростью, которую позволяли развить его деньги. И в этом заключалась проблема, потому что деньги Людвига одновременно были и баварскими деньгами.
Короткий взгляд на часы. Три с половиной минуты миновали. И теперь ему следует подниматься по лестнице, ведя за собой свою паству. Он и поднимается. Через стены слышит голоса своих коллег, такие же громкие, как его собственный: неистовой фрау доктор Бланкенхайм, вышедшей на пенсию учительницы, новообращенной буддистки и главы местного читательского кружка; бледного герра Штеттлера, велосипедиста и эротомана, Мишеля Деларжа, неудавшегося священнослужителя из Эльзаса. А позади него, поднимаясь по лестнице, движутся сомкнутые ряды непобедимой японской пехоты, которую ведет японская же королева красоты, размахивая красно-коричневым зонтиком, так непохожим на зонтик Невилла Чемберлена.
И где-то рядом с ним, не в первый раз в его жизни, призрак Саши.
* * *Именно здесь, на лестнице, Манди впервые чувствует знакомый холодок, пробегающий по спине. В тронном зале? В королевской спальне? В Зеркальном холле? Где осознание близости Саши настигло его? Зеркальный холл специально создан для искажения реальности. Ее отражения теряют силу воздействия, множась и множась до бесконечности. Человек, внезапно возникший перед тобой, может вызвать страх или радость, но его бесчисленные отражения всего лишь предполагаемая, мнимая форма.
А кроме того, Манди, по необходимости и благодаря специальной подготовке, очень наблюдателен. Здесь, в Линдерхофе, он не сделает и шага, не проверив, что у него впереди, за спиной, по бокам, выискивая как нежелательные следы своих прошлых жизней, так и омерзительных участников нынешней, скажем, воров произведений искусства, вандалов, карманников, кредиторов, судебных исполнителей из Гейдельберга, пожилых туристов, сраженных сердечным приступом, детей, блюющих на бесценные ковры, женщин с маленькими собачонками, спрятанными в сумочках, и в последнее время, по настоятельной просьбе администрации, – террористов-камикадзе. В этот почетный список следует, понятное дело, включить фигуристых и симпатичных девушек, ненавязчивое любование достоинствами которых приятно даже мужчине, вполне довольному своей спутницей жизни.
Чтобы облегчить себе сей нелегкий труд, Манди использует все доступные средства: темную картину, очень кстати забранную стеклом и обращенную к лестнице, бронзовую урну, которая выполняет роль широкофокусного объектива, в ней отражаются те, кто стоит по обе стороны от Манди. И, конечно, Зеркальный холл, где множество отражений Саши зависают на милях и милях золоченого коридора.
Или не зависают.
Это настоящий Саша или плод воображения, мираж пятничного вечера? За годы, прошедшие после их расставания, Манди навидался почти-что-Саш, о чем он незамедлительно напоминает себе: Саши, оставшиеся без последнего евро, которые замечали его с другой стороны улицы и перебегали проезжую часть, подгоняемые голодом и предвкушением встречи; процветающие, всем довольные Саши, в пальто с меховым воротником, поджидающие в арке у подъезда, чтобы подскочить к нему с криком: «Тедди, Тедди, это твой давний друг Саша». Однако, как только Манди останавливается и поворачивается, улыбка сползает с его лица, потому что Саша или просто исчезает, или трансформируется в совершенно незнакомого человека, который тут же вливается в спешащую толпу.
В поисках вещественных доказательств возникшего у него предчувствия Манди как бы ненароком обозревает вверенные ему владения, сначала с театральным выбросом руки, потом поворачиваясь вокруг собственной оси на импровизированной трибуне, призывая слушателей насладиться видом итальянского водопада на северном склоне Энненкопфа, великолепным, несравненным видом, который открывался с королевской кровати.
– Следите за моей рукой, дамы и господа! Представьте себе, что вы здесь лежите! – Его энтузиазм бурлит, как вышеуказанный водопад. – С кем-то, кто любит вас! Нет, это я не про Людвига… – истерический хохот русских, – но все равно лежите в окружении королевских цветов Баварии, золотого и синего! И вы просыпаетесь одним солнечным утром, открываете глаза, смотрите из окна на… – Бах!
В этот самый момент он видит Сашу, настоящего Сашу… «Господи, старина, где тебя носило столько лет?» Только слов этих Манди не произносит, даже глаза у него не раскрываются от радостного изумления, потому что Саша, в полном соответствии с вагнеровским духом этого дворца, прибыл сюда в шапке-невидимке, Tarnkappe, как ее раньше называли. Черный баскский берет, надетый набекрень, предупреждает, что нельзя давать волю эмоциям, особенно во время войны.
В дополнение к этому, на случай, если Манди вдруг забыл правила хорошего тона, Саша подносит согнутый указательный палец к губам. Это не предупреждение, скорее раздумчивое движение руки человека, наслаждающегося тем, что ему удалось представить себе, как неким солнечным утром он пробуждается на этой кровати и смотрит из окна на водопад на северном склоне Энненкопфа. Жест этот настолько естественный, что ни самый внимательный наблюдатель, ни самая лучшая камера слежения не уловили бы и намека на их воссоединение.
Но Саша все равно здесь, Саша, в котором энергия бьет ключом, даже когда он замирает, стоит, не шевелясь, выдерживая дистанцию от ближайшего к нему человека, с тем чтобы избежать сравнения в росте, приподняв локти, будто собирается бежать, его яростный взгляд нацелен чуть повыше бровей, и пусть Манди на полторы головы выше, взгляд этот смелый, обвиняющий, изучающий, вызывающий, глаза зажигают, допрашивают, выбивают из колеи. Саша, двух мнений тут быть не может.
Экскурсия заканчивается. Инструкция запрещает гидам выпрашивать чаевые, но дозволяет задерживаться в дверях, кивая выходящим в солнечный свет туристам и желая им безопасного и просто чудесного отдыха. Чаевые всегда разнились, но с началом войны из ручейка превратились в тоненькую струйку. Иногда Манди стоит с пустыми руками до самого последнего туриста, его котелок отдыхает на соседнем бюсте, чтобы его, не дай бог, не приняли за что-то вульгарное, вроде миски нищего. Иногда пожилая пара или школьная учительница, переполненная восторгом, застенчиво подходят к нему, суют банкнот в руку и бросаются обратно в толпу. На этот раз это владелец строительной фирмы в Мельбурне и его жена Дарлен, которые считают своим долгом сообщить Манди, что прошлой зимой их дочь, Трейси, купила точно такой же тур, у той же туристической компании, можете вы такое себе представить? И ей очень понравилась поездка, возможно, вы запомнили ее, потому что она рассказывала о высоченном англичанине в котелке! Блондинка, вся в веснушках и с конским хвостом, бойфренд – студент-медик из Перта, играет в регби за свой университет. И пока Манди делает вид, будто пытается извлечь Трейси из глубин памяти, бойфренда зовут Кит, доверительно сообщает строитель, на случай, если имя поможет, он чувствует, как маленькие пальчики сжимают ему запястье, поворачивают руку ладонью вверх, кладут на нее сложенную записку и прикрывают пальцами. Одновременно краем глаза он замечает исчезающий в толпе берет Саши.
