Виктор Михайлов - Слоник из яшмы. По замкнутому кругу
— Рано. Он в двадцать три часа только прибыл на место. Мы условились, что капитан будет мне звонить ежедневно с девяти до десяти утра и с шести до семи вечера. — Я посмотрел на часы, было без пяти девять. — Пойду к себе, подожду звонка и дочитаю рапорт Лунева. Если что-нибудь будет новое, прошу, Владимир Иванович, постучите мне в стенку.
Вчера я остановился на возвращении Авдеевых в Ново-Оськино.
«Поначалу, чтобы получить разрешение на приусадебный участок,
— читал я, —
вся семья Авдеевых поступила в колхоз. Но уже в начале шестьдесят четвертого года Семен перешел на кирпичный завод, работа здесь была потяжелее, но заработок выше.
Был в Ново-Оськине только один человек, которому Семен доверял, — его однолетка пастух Иона Хлюпин. В конце декабря Семен завербовался в Свердловск на земляные работы. Он мог бы работать по специальности, но на земляных работах выше заработки, это и решило его выбор. Родители не уговаривали его остаться — не маленький, пусть поживет самостоятельно.
Весь период работы Авдеева на Урале ничем не примечателен и можно было бы его опустить, но два-три эпизода заслуживают внимания.
В бригаде землекопов семнадцать человек. Как Семен Авдеев, они живут в общежитии. Большинство кадровые рабочие, люди серьезные. Вот в этой среде кадровых рабочих Семен решил чем-то выделиться и продемонстрировал свой старый трюк, имевший когда-то успех у сверстников.
В воскресенье после коллективного посещения цирка в общежитии зашел разговор о программе фокусника. Семен поднялся и с усмешкой сказал:
— Эка невидаль! Мура! Вот, глядите! — Он разбил стакан, взял осколок стекла, засунул в рот, пожевал и выплюнул, окинув взглядом присутствующих: мол, что, здорово?
Его поступок произвел удручающее впечатление. Оно и понятно: человек в своем уме не станет жевать стекло.
А Семен, расценив по-своему молчание бригады, хвастливо добавил:
— Да я такое могу… Вот, смотрите!
Он схватил доску, на которой гладили брюки, и кулаком забил в нее трехдюймовый гвоздь.
Сосед по комнате, человек в годах, в прошлом матрос торгового флота, Александр Саввич Дзюба подошел к Семену, постучал пальцем по его лбу, без особого усилия вытащил из доски гвоздь, завязал его узлом и сказал:
— Ты, парень, я вижу, чокнутый. На узелок на память, чтобы глупостями не занимался.
С тех пор и сложилось отношение к Авдееву: в каждом городе, мол, свой псих! И хотя Семен работал неплохо, бригадир ему по сто тридцать выводил в месяц, его считали с придурью и откровенно над ним посмеивались.
Как-то Авдеев работал в паре с Дзюбой, рыли они траншею под коммуникацию. Во время перекура Семен поделился:
— Получил я письмо из дома…
Раскуривая тяжелую голландскую трубку, Дзюба из вежливости сказал:
— Интересно.
— Парень у нас один… Ушел за границу…
— Как же это он? — попыхивая трубкой, без интереса спросил Дзюба.
— Да так… В Одессе это было. Ночью украл лодку да и сиганул.
— Куда же он? В Турцию?
— Выходит, туда…
— Один? — удивился Дзюба.
— Один.
— Брешешь ты, парень! Триста морских миль. Один на шлюпке? Да он и за пятнадцать ден не доберется! Хотя, — сам же усомнился Дзюба, — если попросился на иностранное судно, может быть. Что ему понадобилось в Турции? Там своих нищих — пруд пруди! Дурак выискался! — в сердцах сказал он, но подумал: «Это когда же Авдеев получил письмо? Врет. Сколько живем в общежитии, не было ему писем».
Дзюба посмотрел на Авдеева. На лице парня блуждала хитрая ухмылка, словно он смеялся над матросом.
Перекур кончился, и Дзюба забыл об этом разговоре, но как-то поздно вечером, ложась спать, Семен спросил шепотом:
— Саввич, ты думаешь, его на иностранное судно взяли?
Дзюба вспомнил разговор в траншее и, повернувшись на другой бок, бросил:
— Ты бы книжку, что ли, в руки взял!
Месяца два спустя для подведения итогов выполнения плана пригласили бригаду землекопов в контору стройуправления.
На совещании говорили много и не меньше курили.
Семен Авдеев ничего не слышал, его взгляд был прикован к большой политической карте мира, висящей на стене. Он перебрался поближе к карте и, что-то приговаривая, водил пальцем по берегам Черного моря.
— Что, парень, изучаешь географию? — положив руку на его плечо, спросил Дзюба.
Семен был так углублен в свое занятие, что даже вздрогнул от неожиданности, повернулся к Дзюбе, но ничего не ответил.
Все это мне лично рассказал Александр Саввич Дзюба».
На этом заканчивался рапорт старшего лейтенанта. Затем следовали рапортички сотрудников наблюдения, по которым было нетрудно представить себе однообразную жизнь Семена Авдеева.
Парень ни с кем не общался, нигде не бывал, один раз смотрел фильм, показанный кинопередвижкой в столовой общежития. Приходила к ним из библиотеки книгоноша, предлагала литературу, но Авдеев лег на койку и отвернулся к стене.
Раздался резкий, требовательный телефонный звонок, я снял трубку и сразу узнал голос Гаева. Слышимость была хорошая.
— Федор Степанович?
— Здравствуй, Николай Алексеевич! Удалось что-нибудь?
— Пока нет. Капитан Стрыгин сделал все возможное. Материалы выслали фельдсвязью. О находке в Зеленой Пади знаете?
— Знаю. Глашу не обнаружили?
— Нет. Якуничев каждый день после работы бывал в библиотеке. Сегодня я просмотрю его читательский формуляр, поговорю с библиотечными работниками. Буду звонить вечером.
В кабинет вошел старший лейтенант Лунев. Очевидно, он слышал последнюю часть разговора с Гаевым, потому что спросил:
— Есть новости?
— Ничего существенного. Здравствуйте, Евгений Корнеевич, каковы ваши успехи?
— Списки авиапассажиров. Что с ними делать дальше?
— Покажите.
Лунев положил передо мной списки по числам с первого по десятое июня. Семьсот восемьдесят фамилий. С глупой надеждой встретить Родионова я мельком просмотрел список. Конечно, удачи бывают легкими, но не в таком серьезном деле.
— Мы назначим специальную бригаду, которая займется проверкой, — сказал я. — Сначала надо исключить всех женщин, затем мужчин, направленных в Москву по делам службы, старожителей Урала. После чего тщательно проверить оставшихся. Не исключено, что искомый пользовался вымышленной фамилией и на следующий день вернулся обратным рейсом, но уже под другим именем. Как с консультантом?
— Есть такой — Осолодкин Касьян Касьянович. Живет он на улице Чапаева, неподалеку от дома Бажова. Они были дружны, часто встречались. Осолодкин иллюстрировал его «Малахитовую шкатулку». Старик крепкий, памятливый…
— Сколько же ему лет?
— За восемьдесят. Он еще работает. Пешком ходит на натуру. Пишет этюды на озере Шарташ. Мы послали к Осолодкину человека, если договорится, сегодня съездим.
В стену раздался стук.
— Пойдемте, Евгений Корнеевич, к полковнику, — пригласил я Лунева.
Когда мы вошли в кабинет, Шагалов разговаривал по телефону. Указав жестом на лежащий раскрытый блокнот, он продолжал сосредоточенно слушать, очевидно, судебно-медицинского эксперта, потому что сказал:
— А причина смерти у вас не вызывает сомнения?
Я взял со стола блокнот и прочел торопливую запись полковника.
«Смерть наступила от семидесяти до восьмидесяти часов тому назад… После удара тяжелым тупым предметом в затылочную часть черепа потерпевший потерял сознание. Затем длинным острым предметом преступник проколол сердце, что и послужило причиной смерти. На месте проникающего ранения — миллиметровое отверстие в рубахе, а на два пальца ниже соска левой груди — значительное кровоизлияние…»
— Вы понимаете всю важность вашего сообщения? — спросил полковник и, видимо удовлетворенный ответом, добавил: — Когда я получу письменное заключение? Хорошо, Иван Матвеевич, до свидания! — положил на рычаг трубку, помолчав, обратился ко мне: — Прочли? Что скажете, Федор Степанович?
— Очень трудно собраться с мыслями… — Я сел в кресло, задумался, и было над чем. — Гирька на сыромятном ремешке и острый колющий предмет… Очень профессионально, а главное — чертовски знакомо… Вот только не могу вспомнить откуда…
— Художник Осолодкин в одиннадцать ждет вас для консультации. Машина у подъезда. — Полковник взглянул на часы: без четверти одиннадцать.
— Владимир Иванович, надо поручить толковым, главное, упрямым людям проверку списка авиапассажиров. Евгений Корнеевич в курсе. Прошу общее руководство оставить за ним. От консультанта я вернусь в управление.
— Ни пуха ни пера, — пожелал Лунев.
— К черту, — отозвался я и добавил: — За последние два дня я слышу это пожелание во второй раз, но… пока — ни пушинки, ни перышка надежды…
![Юрий Мишаткин - Особо опасны при задержании [Приключенческие повести]](/uploads/posts/books/133581/133581.jpg)
