Андрей Ильин - Ревизор 007
— М-м-м-ы!
— Сказать что-то хочешь?
— М-м!
Охранник наклонился.
— Ну?
— Бли-же-е, — трудно произнесла забинтованная голова. Охранник приблизил лицо к бинтам. Дальше произошло непонятное. И страшное. Загипсованный больной, резко приподнявшись, ударил охранника головой в нос. Сильно ударил. До хруста ломаемых хрящей.
— А-а!..
Охранник упал, на несколько мгновений потеряв сознание.
Больной медленно, разрывая трубки капельницы, сел на койке. Потом спустил на пол здоровую ногу. И забинтованную тоже.
Он попытался встать, но упал. Еще раз привстал и опять упал на бок. И тогда медленно пополз в сторону приходящего в себя оперативника. Дополз и снова сверху, лбом, ударил его в разбитое лицо.
Оперативник охнул и затих. Теперь надолго.
Несколько минут больной лежал неподвижно, собираясь с силами. Потом пополз в угол, где возле кровати оперативника на столике стоял телефон.
Ему нужен был телефон.
Ему зачем-то нужен был телефон…
Снять его со столика было невозможно, и больной, ударив головой по ножкам, свалил телефонный аппарат на пол. Подполз. Перевернул в нормальное положение, попробовал набрать номер выступами гипса на руке. Не смог. Заметил невдалеке упавшую со столика авторучку. Подполз к ней. Захватил ртом. И, втыкая острие в нужные цифры, стал набирать номер.
Гудки.
Гудки…
— Слушаю вас.
— Мне… Двадцать восьмую… Пожалуйста, — глухо сказал раненый.
— Зачем?
— По личному делу.
— Соединяю.
— Двадцать восьмая слушает.
— Снимите бронь на 920 поезд.
— Фамилия?
— Шамаев.
— Снимаю!
Раненый отодвинул голову от лежащей на полу трубки и пополз в сторону окна. У подоконника он попробовал встать, но левая нога, закованная в гипс, не давала этого сделать. Тогда он изо всех сил ударил загипсованной ногой по чугунным ребрам батареи, стараясь сломать, раздробить мешающий ему гипс. Он колотил сломанной ногой по железу, расшвыривая в стороны куски крошащегося, красного от крови гипса.
После каждого удара он мучительно мычал, потому что вместе с гипсом дробились несросшиеся кости. Но он все равно продолжал бить, чтобы высвободить конечности из сковывающего их плена гипса.
Наконец, цепляясь пальцами сломанных рук за батарею и подоконник, он смог встать. И смог вползти на подоконник грудью.
Долго и мучительно он открывал непослушными пальцами шпингалет. Но не смог. И тогда ударил по стеклу кулаком…
Звон осыпающегося стекла услышала дежурная сестра.
— Где это? — спросила она болтающего с ней сержанта внешнего, милицейского поста.
— По-моему, у меня…
— Там лежачий. И охранник.
— Я тоже охранник!
Снова звякнули, захрустели стекла.
— Быстрее!
Сестра и флиртовавший с ней сержант пробежали по коридору, распахнули дверь седьмой палаты. И испуганно отпрянули.
На полу неподвижно, с разбитым, раздробленным лицом лежал мертвый на вид охранник. Весь пол, из угла в угол, был исчерчен жирными кровавыми полосами. Больного на месте не было. Больной лежал животом на подоконнике разбитого окна и пытался выползти наружу.
— Что вы делаете! — истерически закричала медсестра. — Там асфальт!
— Стоять! — гаркнул сержант, бросаясь вперед, пытаясь ухватить вползшего на подоконник больного. — Стрелять буду!
Поймал загипсованную ногу.
— Отпусти! — промычал человек с подоконника. Сильно толкнул сержанта здоровой ногой в лицо, сделал еще один отчаянный рывок и, перевалившись за срез окна, молча, не издав не единого звука, упал вниз. Рыбкой. С седьмого этажа. На асфальт.
— А-а-а! — отчаянно закричала, запричитала медсестра и закрыла руками лицо.
Ее крик разбудил все отделение.
— Что, что случилось? Что?
— Он. Из окна…
— Кто?
— Больной.
— Что вы говорите? Он не мог. Он в гипсе.
— Это он. Он! Я сама видела!
Уже через полчаса по палате бродили врачи, милиционеры и штатский подполковник.
— Как он мог это сделать? — спросил подполковник у главврача.
— Не мог.
— Но сделал!
— Все равно не мог.
— А кто тогда этого разделал? — показал подполковник на забинтованного по самый лоб охранника. — Тоже не он?
— Конечно, не он! Как бы он мог его ударить, когда был в гипсе!
— Он? — спросил подполковник.
— Так точно! — закивал тот белым, марлевым кочаном.
— Ну вот видите…
— Да не мог он! Смею вас уверить, не мог! У него серьезные переломы. Открытые раны. Он, извините, самостоятельно даже оправиться неспособен. Не то что кого-то…
Подполковник, не слушая врача, осматривал отпечатавшиеся на полу кровавые полосы. Одна из них вела к опрокинутому столику. И лежащему на полу телефону.
Он поднял его и увидел круговые, по всему циферблату синие полосы. И увидел закатившуюся под кровать ручку. С окровавленным концом.
Он поднял ручку, провел стержнем по внутренней стороне ладони.
Тот же синий цвет.
— Он пытался звонить, — сказал мужчина в штатском.
— Что?! Он? Звонить?! — истерически засмеялся доктор. — Вы все тут с ума посходили!..
— Запросите телефонную станцию, не было ли с этого номера сегодня ночью звонков, — распорядился подполковник.
— Были, — доложил через пять минут оперативник.
— Куда? — оживился подполковник.
— В Москву.
— Что?
— Ну да, в Москву. В четыре пятнадцать утра.
— А в Москве тогда куда?
— В справочную Курского вокзала.
— Куда, куда?!
— В справочную Курского вокзала.
— Зачем… в справочную вокзала?
— Не могу знать.
— А может, это ошибка? Может, он куда-нибудь в другое место звонил?
— Нет. Звонок был один. В Москву. На Курский вокзал.
Подполковник недоверчиво посмотрел на своего подчиненного.
— Зачем ему, собираясь покончить с собой, звонить на вокзал? — недоуменно пожал он плечами. — Зачем ломать гипс и пытаться убивать нашего работника, лишь для того, чтобы позвонить в справочную Курского вокзала?! Зачем?!
— Не знаю.
— И я не знаю. Ничего не знаю! И ничего не понимаю! Чудом избежать смерти, чтобы потом выпрыгнуть в окно. Позвонив предварительно в Москву, в справочную Курского вокзала. Не понимаю. Теперь уже — совершенно ничего не понимаю!
Глава 1
— Слушаю вас! — бодро ответила двадцать восьмая на очередной звонок. — Да. В четырнадцать часов, пятнадцать минут. Нет, платформу сказать не могу. Смотрите на электронном табло. Пожалуйста. Да! Говорите…
Время приближалось к обеду.
— Можно? — спросила она начальника смены.
— Можно.
Сбросила с головы наушники с микрофоном и, потягиваясь и разминая затекшие мышцы, встала со своего места.
— Я сегодня лучше в кафе пообедаю.
— Ладно, иди. Только не больше чем на полчаса.
Двадцать восьмая накинула плащ и выскочила на улицу. Но побежала не в кафе, побежала к ближайшему телефону-автомату. Бросила жетон, набрала номер.
— Вы меня слышите?
— Да.
— Меня просили снять бронь Шамаева с 920 поезда.
— Когда просили?
— Сегодня. Ночью.
— Благодарю вас.
Теперь можно было идти есть. И позволить себе взять вместо чая сок или еще что-нибудь такое, от чего обычно приходилось отказываться. Потому что через несколько дней на ее счет в сберкассе должны были прийти деньги, эквивалентные ста американским долларам. По крайней мере, всегда приходили. После таких, как сегодня, звонков.
К великому сожалению двадцать восьмой, звонили ей редко. Едва ли, раз в два месяца. Но в сумме это составляло в год больше полутысячи долларов. На которые она могла позволить себе съездить куда-нибудь за пределы опостылевшей ей Родины.
Двадцать восьмая не знала, кому и что она передает. И не знала, кто ей звонит. Просто выслушивала то, что ей говорили, передавала то, что услышала, дальше и получала причитающиеся ей сто баксов.
Соответственно человек, которому она звонила с уличного телефона-автомата, тоже был лишь случайным звеном в построенной кем-то информационной цепочке. Был диспетчером на телефоне, передающем сказанное ему дальше, сам не зная, кому и зачем.
— Вам просили сообщить, что бронь Шамаева с 920 поезда сняли, — сообщил диспетчер, когда ему позвонили.
— Жаль.
— Что жаль?
— Что бронь сняли. Теперь придется ехать в плацкартном вагоне…
— Поезд 920. Бронь Шамаева снята.
— Спасибо. Я все понял…
Ни девушка с Курского вокзала, ни диспетчер на телефоне не догадывались, что, отвечая на звонки и передавая их содержание дальше, они участвуют в очень серьезном, сложном и небезопасном деле. И что через десятки других неизвестных им абонентов они, в конечном счете, связаны с самым главным абонентом страны. С ее Президентом.
