Ян Флеминг - Казино «Руаяль». Живи, пусть умирают другие. Мунрэкер
— Пришлось выложить двадцатку, — сказал Лейтер, — но не зря: говорят, он должен быть в «Бониярде». Это кабачок на Ленокс-авеню. Совсем рядом со штабом. Самый потрясающий в городе стриптиз. Девчонку зовут Джи-Джи Суматра. А сейчас поехали к «Иесмену», выпьем и послушаем музыку. Оттуда стартуем в половине первого.
Большой пульт, всего в нескольких кварталах отсюда, был почти безмолвен. Двое мужчин посидели у «Белозубого Рэя», у «Матушки Фразье» и в «Савое», В полночь они вошли в «Иесмену». В двенадцать тридцать раздался последний сигнал, и табло погасло.
Мистер Биг позвонил по внутреннему телефону сначала старшему официанту.
— Через пять минут здесь будут двое белых. Усади их за столик Зет.
— Да, сэр, слушаюсь, сэр, — ответил старший официант и поспешно направился через танцплощадку к столику в правом углу: от зала столик почти полностью скрывала широкая колонна. Он стоял рядом со служебным входом, но отсюда была хорошо видна площадка, а также оркестр.
За столиком сидело четверо, двое мужчин и две девушки.
— Извините, ребята, — сказал старший официант, — ошибочка произошла. Столик заказан. Звонили журналисты из центральных газет.
Один из мужчин попытался было запротестовать.
— Давай, давай, приятель, двигай, — грубовато сказал старший. — Эй, Лофти, посади этих ребят за столик Ф. Выпивка за счет заведения, Сэм, — окликнул он другого официанта, — убери столик. Две скатерти.
Четверка покорно удалилась, ублаженная перспективой бесплатной выпивки. Старший официант поставил на столик Зет табличку «Занято», придирчиво осмотрелся и вернулся к себе на место рядом с зашторенным входом.
Тем временем мистер Биг сделал еще два звонка по внутреннему телефону. Первый — ведущему программы.
— После выступления Джи-Джи выключить свет.
— Слушаюсь, сэр, — откликнулся тот с готовностью. Другой разговор был с четырьмя мужчинами, игравшими в карты в подвальном помещении. Это был длинный и весьма подробный разговор.
6. Столик зет
Без четверти час Бонд и Лейтер расплатились с таксистом и вошли в дверь, над которой фиолетово-зеленым неоном переливалась надпись: «Бониярд».
Раздвинулись тяжелые портьеры, их сразу оглушили звуки оркестра, в ноздри ударил кисло-сладкий запах. Девушки в гардеробе одарили их обещающим взглядом.
— У вас заказано, господа? — спросил старший официант.
— Нет, — ответил Лейтер. — Да неважно, сядем у стойки. Старший официант принялся рассматривать свои записи. Наконец он вроде бы решился и ткнул острием карандаша в самый низ карточки.
— Одна компания так и не появилась. Сколько же можно ждать? Прошу. — Он поднял карточку над головой и провел их через маленькую площадку перед оркестром. Потом отодвинул стул и снял табличку с надписью «Занято».
— Сэм, — окликнул он официанта, — обслужи джентльменов. — И удалился.
Они заказали шотландское виски с содовой и сандвичи. Бонд принюхался.
— Марихуана.
— Большинство настоящих алкашей курят травку, — пояснил Лейтер. — Это редко где разрешается.
Бонд огляделся. Музыка умолкла. Из дальнего утла появились четверо — кларнет, гитара-бас, электрогитара и барабан. С десяток пар все еще в танцевальном ритме возвращались к своим столикам. Розоватый свет, освещавший снизу зеркальную площадку, потух. Вместо него под самым потолком вспыхнули острые лучи, упершись в стеклянные шары величиной с футбольный мяч, расположенные через правильные интервалы вдоль стены. Они были разных оттенков — золотистые, голубые, зеленые, фиолетовые, розовые. Освещенные, они напоминали раскрашенные солнечные диски. Шары отражались в поверхности стен, покрытых черным лаком, и в цвета черного дерева лицах мужчин. Порой казалось, что у сидящего между двумя шарами разноцветные щеки — одна зеленая, а другая розовая. При таком освещении совершенно невозможно было разглядеть лица, разве что они были совсем рядом. У девушек помада приобретала черный оттенок, и в мерцающем свете одна половина лица багровела, а другая казалась принадлежащей утопленнице.
Все это выглядело жутковато, словно на полотне Эль Греко, написанном при лунном свете на кладбище с разрытыми могилами в горящем городе.
Зал невелик, примерно 60 квадратных футов. В нем было расставлено около 50 столиков, и посетители набились, как сельди в бочке. Было жарко, воздух стал плотным от дыма и запаха пота — резкого запаха двух сотен черных тел. Шум стоял страшный — какофония негритянских голосов, веселая болтовня людей, пришедших как следует поразвлечься — возгласы, переклички через весь зал, громкий хохот.
— Вот это да, смотри-ка, кто пришел!
— Где ты пропадала все это время, малышка?
— Истинная правда. Да это же Пинкус. Эй, Пинкус, здорово.
— Иди сюда.
— Ну-ка, ну-ка, да говорю же тебе (звук удара).
— А где Джи-Джи? Эй, Джи-Джи, покажи-ка, что у тебя там.
Время от времени на площадку выскакивали мужчина или девушка и принимались отплясывать соло. Их друзья ладонями отбивали ритм. Шум, крики, свист. Если плясала девица, кричали: «А ну-ка, давай голышом, задай жару! Давай, давай!», — и тогда появлялся ведущий и под громкий смех и крики присутствующих очищал площадку.
У Бонда на лбу выступили капли пота. Лейтер нагнулся к нему и, сложив руки трубой, проговорил: «Три выхода. Передний. Служебный — прямо за нами. И еще один — за оркестром». Бонд кивнул. Сейчас это для него не имело значения. Для Лейтера тут не было ничего нового, но для Бонда это была возможность прикоснуться к сырью, с которым работал Биг Мэн. Он словно разминал в руках глину. Шаг за шагом сегодняшний вечер облекал в плоть те досье, которые он изучал в Лондоне и Нью-Йорке. Даже если не удастся рассмотреть мистера Бига вблизи, все равно, думал Бонд, время даром не потрачено — ситуация ему почти ясна. Он сделал большой глоток виски. Раздался взрыв аплодисментов. Ведущий вышел на площадку. Это был высокий негр в безукоризненном фраке с красной гвоздикой. Посередине площадки он остановился, подняв руки. Свет падал только на него, остальная часть зала погрузилась во тьму.
Наступила тишина.
— Друзья, — провозгласил ведущий, обнажив ряд золотых и белоснежных зубов, — мы начинаем!
Он повернулся налево, прямо в сторону Бонда и Лейтера, и выбросил вперед правую руку. Загорелся еще один шар.
— Мистер Джанглз Джэпет со своим оркестром!
Снова аплодисменты, шум, свист.
Луч света выхватил четверку ухмыляющихся негров в пламенеюще красных рубахах и брюках колоколом. Перед каждым конусообразная подставка с мембраной из сыромятной кожи наверху. Барабаны были разного размера. Все четверо были жилистые, сухопарые. Один, тот, перед которым стоял турецкий барабан, привстал и, сомкнув над головой руки, помахал приятелям.
— Барабанщики-шаманы с Гаити, — прошептал Лейтер. Наступила тишина. Кончиками пальцев барабанщики начали отбивать медленную румбу.
— А теперь, друзья, — объявил ведущий, все еще глядя на музыкантов, Джи-Джи, — короткая пауза, — СУМАТРА!!!
Последние слова потонули в реве. Он хлопнул в ладоши. Зал превратился в ад кромешный, все бешено зааплодировали. Дверь позади оркестра распахнулась, и два негра-гиганта, на которых были только набедренные повязки, выбежали на площадку. На их сцепленных руках устроилась, держась за их шеи, миниатюрная девушка, полностью закутанная в накидку из страусовых перьев, на глазах — черная маска-домино.
Поставив ее на середину площадки, негры стали по обе стороны и согнулись в земном поклоне. Она шагнула вперед. Луч света сдвинулся, и негры незаметно растворились в темноте.
За ними последовал ведущий. Если не считать легкой барабанной дроби, в зале царила полная тишина.
Девушка протянула руки к шее, покрывало из черных перьев соскользнуло с ее груди и превратилось в огромный черный веер. Она медленно начала помахивать им, и в конце концов веер встал вертикально, напоминая павлиний хвост. На девушке ничего не было, кроме узкой черной набедренной повязки и двух блестящих звездочек на сосках и черного домино. Тело было плотное, с бронзоватым отливом, идеально сложенное. Оно было покрыто тонким слоем маслянистого крема и блестело в ярком свете.
Публика молчала. Барабаны начали убыстрять темп. Турецкий барабан отбивал дробь в ритме человеческого пульса.
Подчиняясь ритму, живот девушки начал медленно вибрировать. Она взмахнула черными перьями, и в работу включились бедра. Верхняя часть тела оставалась пока неподвижной. Еще один взмах перьями — и задвигались ноги, затем плечи. Барабаны забили громче. Казалось, каждая часть тела танцовщицы двигалась в собственном ритме. Губы немного приоткрылись, ноздри начали раздуваться. Глаза жарко блестели в просветах домино. Она была воплощением животного, сексуального магнетизма — другого слова Бонд придумать не мог. Барабаны забили еще быстрее, резко меняя ритм. Девушка швырнула огромный веер на пол, подняла руки над головой. Все ее тело начало извиваться. Ускорились колебания живота. Он двигался кругами, опадал, выпячивался. Ноги раздвинулись, а бедра принялись описывать широкие круги. Внезапно она сорвала с правой груди звездочку и швырнула ее в публику. По залу пробежал первый шумок, сдавленный гул. Затем снова все затихло. Она сорвала другую звездочку. Снова гул, и снова тишина. Барабаны выбивали оглушительную дробь. Пот градом катился с музыкантов. Дрожь пробегала по рукам, дрожали серые фланельки на светлых мембранах. Взгляд их широко раскрытых глаз был отрешенным. Головы немного склонились набок, словно они к чему-то прислушивались. На девушку они едва глядели. Из зала доносились тихие вздохи, глаза у людей выкатились, зрачки бешено вращались.
