Чингиз Абдуллаев - Берлинский транзит
Он получил удовольствие, видя как они переглянулись. Айваз грязно выругался.
— Проклятая дура, сумасшедшая садистка! Мы могли бы быть миллионерами, бросить все и уехать куда-нибудь в Америку. А теперь нам придется снова возвращаться к Морису и убивать для него толстопузых бизнесменов.
— Он врет, — не очень уверенно произнесла Альбина, — он нарочно говорит это, чтобы мы поссорились. Чтобы нас разозлить.
— Как это нарочно? — не унимался Дронго. — Разве вы не знали, что Георгий был одним из самых богатых людей в Москве? Вы его убили, это ваше дело. А где его деньги, об этом вы подумали?
Айваз снова бешено посмотрел на свою сообщницу.
— Дура, — закричал он изо всех сил, — идиотка! Даже не подумала о его деньгах! Так торопилась его прикончить.
— Заткнись, — отрезала она. — Пусть он скажет, где бумаги?
— В полиции, — ответил Дронго, — можете забрать их у комиссара Реннера.
— Я так и думал. Старый мерзавец нас всех обманул, — завыл от возмущения Айваз.
— Не ори, — огрызнулась его партнерша. Было заметно, как она нервничает. — Ладно, теперь мы уже ничего не сможем сделать. А может, он и врет… Нарочно придумал эту глупую историю. Ему нужен предатель, поэтому он решил придумать сказку про деньги Георгия. Не было у него никаких особых счетов. Я это точно знаю. Все деньги он вкладывал в недвижимость. В Италии, в Москве, в Америке. Все он врет — ничего уже сделать не может, поэтому и врет.
— А где бумаги на недвижимость? — с ненавистью спросил Айваз. — Напрасно я с тобой связался. Тебе поверил.
Она сжала зубы и ничего не ответила.
— Хорошо, что с одним предателем мы все-таки разобрались, — сообщил Дронго.
— О ком ты говоришь? — насторожился Айваз.
— Хромой Джансунг. Я позвонил «судье» и рассказал ему о действиях Джансунга. Приговор Георгию Цвераве был вынесен тремя авторитетными «ворами в законе», и Морис Тугушев только исполнял их решение. Пусть даже и своими особыми методами и подходами. За это его никто не накажет, как и вас. Я имею в виду ваших коллег. А вот с Джансунгом будут разбираться. Ведь он не имел права сдавать вам Захара Чечулина. Он нарушил воровской закон чести и будет за это отвечать.
— Нас это не касается, — ухмыльнулся Айваз.
— Жвачку можно достать? — попросил Дронго. — В горле пересохло.
— Последнее желание, — усмехнулся Айваз, — доставай. Все равно оружия у тебя нет, мы это тоже знаем.
Дронго засунул левую руку в карман, достал пачку жвачки. Положил три пластины под язык.
— Нервничает, — улыбнулся Айваз, — хочет успокоиться.
— Не нужно нервничать, — хмыкнула Альбина. — Он ведь у нас неплохо пожил. Все удовольствия получил, напоследок даже переспал с этой коровой из психиатрической больницы.
— Не нужно оскорблять женщину, — попросил Дронго, — она хотя бы спала по собственному желанию, а не как вы, по принуждению.
Альбина стиснула зубы, но ничего не ответила.
— Ты умрешь, — сказала она через несколько секунд, — и тебя уже никто не спасет. Ни воровская честь, ни немецкая полиция, ни твои друзья из Москвы. Мы сейчас отвезем тебя в парк и там пристрелим. Даже твоей могилы никто не найдет.
Он никогда не позволял себе жевать жвачку при людях, считая это неприличным. Но сейчас он радостно жевал, глядя ей в глаза. У нее были такие красивые зеленые глаза.
— Это линзы, — неожиданно спросил он, — или у вас такой цвет глаз?
Альбина отвернулась и спросила Айваза:
— У тебя есть еще вопросы?
— Только последний. Где мы его пристрелим? В машине нельзя, будет много крови.
— Здесь недалеко, — сказала она, не поворачиваясь к ним лицом, — отсюда совсем недалеко. Минуты две езды. И там хорошее спокойное место. Его там долго не найдут. Он будет лежать там лет двадцать или двадцать пять.
Она уже собиралась поехать, когда Дронго, держа двумя пальцами пачку жвачки, начал отпускать ее в левый карман. Айваз видел его движение, но на этот раз не насторожился. Пусть положит свою жвачку, все равно через несколько минут она ему уже не понадобится. Дронго осторожно положил жвачку в карман и нащупал пистолет. Повернул голову к Айвазу:
— Это ты добивал Чечулина?
— Да, — кивнул Айваз, — и Руслана тоже я задушил проводом.
— Правильно, — негромко сказал Дронго, — я так и думал.
И в салоне автомобиля раздались выстрелы.
Интермедия
Евгений Мартынович Раздольский был человеком старой формации и консервативных взглядов. Он почти тридцать лет работал на галантерейной фабрике сначала мастером, а затем и заместителем главного инженера. Когда ему исполнилось пятьдесят лет, у него пропали все сбережения, накопленные за долгие годы его ударной работы. Остались только орден Трудового Красного Знамени, почетные грамоты и медали. И еще разведенная дочь с двумя маленькими внуками, которых нужно было кормить. И больная жена, которой нужно было покупать лекарства. В девяносто первом, когда в течение одного дня обесценились все накопления, он долго думал, как ему теперь жить. Жена советовала переехать в деревню, но он не хотел в пятьдесят лет менять устоявшийся ритм жизни. Через несколько месяцев закрыли фабрику, на которой работал Евгений Мартынович, и всех работников просто выкинули на улицу. Он и тогда не опустил руки, устроился охранником в соседнее конструкторское бюро. Денег он получал очень мало, и семья с трудом сводила концы с концами.
Он хорошо помнил день, когда трое незнакомых и очень солидных мужчин появились у него в доме. Одного из них он знал. Это был Спартак Аракелян, тот самый знаменитый «цеховик», с которым их галантерейная фабрика работала много лет. Рассказывали, что в конце восьмидесятых у Аракеляна были большие неприятности и он едва не попал в колонию, но сумел откупиться.
Раздольский знал, кто такие «цеховики». В советское время это были организаторы подпольных производств, на которых производились остродефицитные вещи. Причем зачастую вещи были не хуже заграничных. Но в Уголовном кодексе имелась статья о «частнопредпринимательской» деятельности, как и статья о хищении государственных средств — ведь сырье считалось государственным имуществом. А еще статья о «спекуляции», когда любая нажива считалась незаконной и спекулятивной.
Аракелян тоже давно знал Евгения Мартыновича. Не один десяток лет. Ведь Раздольский в конце своей работы на фабрике был избран освобожденным председателем профсоюзного комитета. О его честности во время распределения квартир и путевок ходили легенды. Аракелян знал про эти качества своего давнего знакомого. И поэтому в середине девяносто третьего привел к нему двоих очень важных людей. Один был грузин, другой украинец. Все трое долго пили чай, расспрашивая Евгения Мартыновича о его жизни и работе. А затем Аракелян объяснил, зачем они сюда приехали.
— Умер наш старый друг, — говорил Аракелян. — Он был не просто честным и справедливым человеком, он был настоящим другом, разрешал все наши споры, умел найти возможный компромисс. Ты нас понимаешь? Мы ищем человека, который сможет разговаривать с людьми, решать их проблемы, справедливо относиться к каждому. И самое главное — быть посредником в наших отношениях. То есть тебе нужно снова стать председателем профкома, только не фабрики, а целой области. Или нескольких областей.
— У меня не получится, — улыбнулся Раздольский, — я уже отошел от дел, работаю охранником.
— У тебя все получится, — убежденно сказал Аракелян. — Мы знаем тебя давно как честного и порядочного человека. Сейчас таких людей очень трудно найти. Практически невозможно. Раньше в селах и деревнях были мировые судьи, которые выносили решения по справедливости, руководствуясь своей мудростью и своим пониманием истины. Вот таким человеком мы и хотим тебя избрать, чтобы ты стал нашим мировым «судьей».
— Я бы не отказался, — признался Раздольский, — но ведь на мне целая семья. Больная жена, дочь разведена и работает библиотекарем. Сам знаешь, какая там зарплата. Маленькие внуки. Их всех кормить нужно.
— Правильно, — согласился Аракелян, — вот поэтому мы тебя и выбрали. Будешь ежемесячно получать зарплату на свои нужды, — и он назвал сумму.
Раздольский даже испугался. Сумма была неслыханной, невероятной, невозможной. Он немедленно захотел отказаться, но Аракелян и приехавшие с ним гости так настаивали, что он согласился.
С тех пор прошло больше семнадцати лет. Раздольский стал не просто «судьей». За эти годы он превратился в главного «судью», слово которого стало решающим при определении споров и конфликтов между различными «организациями». Евгений Мартынович прекрасно знал, что не все они платят зарплату и налоги, как полагается обычным предприятиям. Но его задачей была не проверка их деятельности и не ревизия финансовых отделов, а справедливое разрешение всяческих конфликтов. Конфликты возникали часто, и неизменно для их разрешения приглашали Евгения Мартыновича. За эти годы он потяжелел, потолстел, почти не ходил пешком, передвигаясь на машине. Но про его честность и неподкупность по-прежнему ходили легенды, а он очень дорожил своим положением и имиджем порядочного человека. Ведь на самом деле каждый сам определяет для себя границы своей порядочности и морали. Часто люди имеют такую мораль, какую им позволяют иметь обстоятельства и их денежные доходы.
