Рудольф Лускач - Белая сорока
— Что из того, что правильно? — завертелся на месте Бушер. — Я никого не сбивал. Это недоразумение, я вам докажу, что никогда в районе Карташовки не ездил.
— Это вы доказывайте автоинспекции, которая вас и вызывает, — сухо, ответил милиционер. — Пошли, гражданин!
В отделении Бушера заставили ждать больше часа, прежде чем позвали на допрос, что уже само по себе заставило его поволноваться. Строгие лица двух инспекторов не оставляли сомнения в том, что случай очень серьезный. Но Бушер и тут продолжал упорствовать, утверждая, что никого не сбивал.
Тогда один из инспекторов потребовал у него удостоверение личности и водительские права. Затем был оглашен обвинительный акт, где не было недостатка в подробностях несчастного случая.
Бушер совершенно вышел из себя, доказывая, что он тут ни при чем, и заявил, что в тот день был совсем в другом месте.
— Кто это может подтвердить? — строго спросил инспектор.
Бушер заколебался и вместо ответа спросил, почему обвинение предъявляется только сегодня, спустя пятнадцать дней после того, как произошло несчастье. Инспектор пояснил: только теперь нашли свидетелей, которые точно запомнили номер мотоцикла. Затем снова повторил вопрос.
— Был на Волхове, на подледном лове. Очень интересуюсь: у нас в Германии так рыбу не ловят, — вынужденно признался Бушер. — Там у меня есть знакомый, у него переспал ночь. Да, именно в тот день…
Он назвал имя и с вызовом потребовал, чтобы правдивость его слов была проверена. Инспектор поставил в известность Бушера о том, что до подтверждения алиби он не имеет права выезжать из Ленинграда…
В то время, как разыгрывалась эта сцена, о которой мне стало известно позже, я сам принял участие в дальнейшем развитии событий.
Однажды ко мне пришло от Хельмига письмо с просьбой его навестить. Он уже долгое время лежал в больнице и не имел представления о том, что происходило за ее стенами. Не зная об аресте части шпионской группы, Хельмиг, конечно, терялся в догадках, почему его никто не навещает. Тяжелая рана все еще не зажила, он не мог вставать с постели и потому просил медсестер звонить его знакомым. Само собой разумеется, все попытки связаться с ними не принесли результата. Томясь в безвестности, он, в конце концов, попросил медсестру навестить его квартиру, принести некоторые книги и попутно поинтересоваться у Купфера и Эрны Боргерт, почему они к нему не приходят.
Медицинский персонал был предупрежден, что о любом разговоре с Хельмигом нужно ставить в известность руководство больницы. Сестра принесла книги и, разумеется, сообщила Хельмигу, что никого из его знакомых дома, увы, не застала.
После еще нескольких неудачных попыток связаться со знакомыми Хельмиг решился написать Шервицу и мне. Шервиц тотчас же показал мне письмо и заявил, что к Хельмигу он ни за что не пойдет. Я решил посоветоваться с Филиппом Филипповичем.
— Обязательно навестите, — решил Курилов. — Хельмиг все время выспрашивает, нет ли ему письма, хотя и не говорит, от кого ждет. Вероятно, он никак не может дождаться вестей от Хельми. Она чаще всех его навещала и, очевидно, была ему близка… Только ни слова о том, что она мертва!
На другой день я отправился к Хельмигу. Он очень изменился: невероятно похудел, лицо вытянулось, черно зияли глазные впадины. Ранение было таким тяжелым, что поначалу врачи сомневались в благополучном исходе. Но у него оказалось железное здоровье, крепкое сердце и легкие. И благодаря удачной операции и умелому лечению Хельмиг не только уже был вне опасности, но и шел на поправку.
Я присел около кровати и передал ему газеты и журналы, которые принес с собой. Казалось, это его очень порадовало. Он подал костлявую руку и поблагодарил. На вопрос, что заставило его написать мне, Хельмиг растерянно заморгал, погладил одеяло и ответил, что он совсем одинок, друзья о нем забыли, а почему, не понимает. Он несколько раз им писал, но ответа не получил. Неужели он теперь никому не нужен? В конце Хельмиг тоскливо спросил: «Что с ними происходит?»
Я сказал, что давно не видел его знакомых. Где они? Я очень занят, на собрания иностранных техников ходит только Шервиц, и тот просил извинить, что не может побывать в больнице, потому что уезжает в долгую служебную командировку.
Хельмиг ничего не сказал. В его молчании я слышал много вопросов, которые он не отваживался мне задать. Мучительная неуверенность отражалась на его исхудавшем лице. Вероятно, он думал о Хельми.
Я не знал, о чем говорить, и чувствовал себя скованно. Неожиданно Хельмиг нарушил тягостное молчание и спросил, могу ли я для него кое-что сделать. Я кивнул, и тогда он попросил, чтобы я передал управдому квартирную плату за Хельми Карлсон. Наши глаза встретились — он, наверно, заметил мое удивление. Я поинтересовался, почему именно он заботится о том, чтобы было заплачено за квартиру Хельми. По-своему поняв мое удивление, Хельмиг пояснил:
— Госпожа Хельми сейчас в отъезде и забыла заплатить за квартиру. Она навестила меня перед отъездом и оставила деньги с просьбой их послать (удивительная последовательность: сначала забыла заплатить, потом его навестила и оставила ему деньги… Хельмиг явно теряет покой, запутывается, у него не выдерживают нервы…).
— Совсем об этом забыл, — поспешно продолжал больной. — Приходится рассчитывать на вашу любезность. Буду весьма обязан, если вы принесете или пошлете подтверждение…
Я спросил (это было совершенно логично и не могло вызвать подозрения), куда уехала Хельми и надолго ли? Он уклончиво ответил, что она отправилась к родственникам, а на сколько, ему неизвестно.
— В Швецию? — задал я еще вопрос.
— Да, да, в Швецию, — ответил Хельмиг и отвернулся.
Вряд ли мое любопытство пришлось ему по вкусу, но я успокаивал себя тем, что он его не замечает, и продолжал выспрашивать дальше. Вероятно, я все-таки перестарался, потому что Хельмиг неожиданно сказал:
— Почему вы об этом спрашиваете? — и его подозрительный взгляд дал мне понять, что он начинает сомневаться в моей искренности.
— Успокойтесь, доктор, — заметил я самым спокойным, обычным тоном, — неужели вы меня ревнуете? Я интересуюсь из вежливости: ведь все-таки я знал госпожу Хельми.
Едва произнес я эти слова, как понял свою ошибку. Хельмиг впялил в меня взгляд, приподнялся на кровати, облизал сухие губы и прохрипел:
— Как вы сказали? Что ее знали? Вы говорите в прошедшем времени? А теперь? Теперь уже не знаете?
Чтобы скрыть замешательство, я хлопнул в ладоши и рассмеялся:
— Не ловите меня на слове! Ведь вы сами сказали, что в настоящее время Хельми нет.
Хельмиг молчал — это было тяжелое молчание, полное скрытых мыслей, — затем тихо произнес:
— Какой мерзавец! Теперь я беспомощный калека.
— Будьте уверены, он от наказания не уйдет, — поспешно заверил я и опять, наверно, чересчур поспешно, потому что Хельмиг снова смерил меня недоверчивым, подозрительным взглядом.
— Вы так думаете? — переспросил он. — Но для начала ведь надо узнать, кто он?
— Конечно, — ответил я и стал собираться домой. Хельмиг попросил меня задержаться. Затем сказал, глядя прямо в глаза:
— Как это надо понимать?
— Как хотите, доктор, — равнодушно ответил я.
— Так этого человека уже схватили?
— Пока нет, — мягко произнес я, стараясь вызвать его доверие.
— …но уже известно, кто он? — его голос едва заметно задрожал.
Вместо ответа я пожал плечами, поднялся, пожелал Хельмигу скорейшего выздоровления и ушел, оставив его в полной растерянности.
Из больницы я направился прямо к Курилову и все слово в слово ему рассказал. Он внимательно выслушал и заметил:
— Особым мастерством не блеснули. Человек, который лежит целыми неделями, очень внимателен к каждому слову, особенно если он к тому же и член тайной группы. Не волнуйтесь, вы ничего не испортили: он теперь чувствует себя, как на иголках и будет сговорчивее. На следующей неделе с ним побеседуем.
Ошибаться может и следователь. Курилову пришлось заняться Хельмигом уже через два дня. Из больницы сообщили, что состояние больного резко ухудшилось, и это произошло при странных обстоятельствах. Курилов немедленно приехал в больницу.
— У пациента появились симптомы отравления, — сообщил врач.
— Откуда он мог получить яд?
— Вероятнее всего, были отравлены шоколадные конфеты, которые ему вчера пришли по почте, — сказал врач, указывая на красивую коробку в руках медсестры. Курилов открыл коробку, посмотрел, кто и когда изготовил конфеты, в то время как врач продолжал: — Пятнадцать конфет мы передали в лабораторию, ответ будет не позже чем через два часа. Для спасения жизни пациента сделано все, что в наших силах. Есть признаки отравления мышьяком…
Старшая сестра рассказала, что вчера после обеда Хельмигу пришла по почте посылка. Кроме конфет, в ней был конверт с запиской; пациент ее прочитал, успокоенно кивнул головой и спрятал в тумбочку. Ночью Хельмиг начал стонать, его рвало, он потерял сознание. Врач нашел отравление и принял необходимые меры.
