Треваньян - Санкция Айгер
Джонатан обмотал веревку вокруг небольшого выступа и начал сидячую страховку, пока Бен карабкался через гребень.
Они молчали минут десять, измотанные восхождением и преисполненные благоговения перед открывшимся вокруг пейзажем. Они являли собой самую высокую точку во всей округе. До самого горизонта тянулась мерцающая в мареве пустыня, плоская как тарелка. По одну сторону от их пятачка они могли видеть пансионат Бена, уменьшенный расстоянием так, что бассейн казался осколком зеркала, сверкающим на солнце. Время от времени порывы ветра сносили со скалы удушливую жару и охлаждали их мокрые от пота рубашки.
Они откупорили две оставшиеся банки.
– Поздравляю, старик. С очередной целочкой!
– О чем это ты? – Джонатан с благодарностью отхлебнул теплой пены.
– Я и подумать не мог, что кто-нибудь заберется на этот столб.
– Но ты же сам забирался!
– Кто тебе такое сказал?
– Ты.
– Ну знаешь, немногого же ты в этой жизни добьешься, если будешь верить таким завзятым лжецам.
Джонатан помолчал.
– Так. Изволь-ка объясниться, Бен.
– Ну, просто мой маленький розыгрыш обернулся против меня же самого. К этому столбику пристреливались очень неплохие скалолазы. Но он так и остался нетронутым. Все пасовали перед самым последним отрезком. Признайся, что он немножко с придурью. Я даже сказал бы, что ни один человек в здравом уме на него бы не сунулся. Особенно, если к другому концу веревки привязан друг.
– Прости, Бен, я об этом не подумал.
– Да, ты не из тех, кто вообще об этом думает. Я-то рассчитывал, что, если у тебя не получится с восхождением, которое, по-твоему, сделал даже я со своей хромой ногой, ты еще призадумаешься, прежде чем лезть на Айгер.
– Ты так настроен против моего участия?
– Да уж настроен, иначе не скажешь. Я, старик, этого восхождения просто боюсь. – Бен вздохнул и смял банку. – Но, как я уже сказал, мой план против меня же обернулся. Теперь, когда ты сюда забрался, уже ничто в мире тебя от Айгера не удержит.
– У меня нет выбора, Бен. От этого восхождения у меня зависит все. Мой дом. Мои картины.
– Слыхал я, что покойникам от домов и картин радости немного.
– Слушай. Может быть, хоть это заставит тебя посмотреть на дело по-другому. Если все пойдет хорошо, мне, возможно, и вовсе не придется лезть на Айгер. Есть шанс, что я смогу закончить свое дело до начала восхождения.
Бен замотал головой, будто чувствовал, что там, внутри, не все на месте.
– Я что-то ни хрена не понимаю. Уж слишком хитро все.
Джонатан с силой сжал ладони, проверяя, очень ли больно. Ладони были липкие от прозрачной сукровицы, но болели несильно.
– Давай возвращаться.
Оставив крючья для будущих скалолазов, они на длинных дюльферах достигли основания за сорок минут. Это было даже как-то нечестно после шести часов изнурительного подъема.
Немедленно их окружила толпа поздравителей, которые наперебой хлопали их по спине, предлагали поставить выпивку и делились своими соображениями о том, каким бы образом стали подниматься они сами, если бы были скалолазами. Бен, обняв каждой рукой по премиленькой юной особе, пошел во главе всей толпы обратно в пансионат. Джонатан же, внезапно опустошенный и потяжелевший, – теперь нервная энергия его больше не подпитывала, – поплелся за праздничной процессией. Он удивился, увидев несколько в стороне от торжествующей группы Майлза Меллафа, холодного и высокомерного, в небесно-голубом шелковом костюме, с тщательно расчесанным, скулящим и бьющимся, словно в судорогах, шпицем в руках. Майлз пошел рядом с Джонатаном.
– Впечатляющий аттракцион. Знаешь, Джонатан, за все время нашей дружбы я еще ни разу не видел, как ты поднимаешься по скале. Это по-своему довольно элегантно.
Джонатан шел дальше, ни слова не говоря.
– Особенно эффектной была последняя часть. У меня даже немного мурашки по спине пробежали. Но ты все же справился. Так в чем же дело? Ты весь какой-то убитый.
– На это можешь не надеяться.
– Ой, да я далек от того, чтобы тебя недооценивать. – Он переложил нервно дрожащего пса с одной руки на другую, и Джонатан заметил, что у собачки на шее повязана лента того же небесно-голубого шелка, как и Майлзов костюм. – Это уже скорее ты меня упорно недооцениваешь.
– Где твой мальчик?
– У себя в номере. Хандрит, я полагаю. И о нетерпением ждет новой встречи с тобой.
– Ему же будет лучше, если такая встреча не состоится. Если я только увижу его на той же стороне улицы, он тут же станет кормом для собак.
Майлз зарылся носом в шерсть Педика и промурлыкал:
– Не надо обижаться, мальчик мой. Доктор Хэмлок вовсе не имел в виду тебя. Он просто употребил одно из вульгарных словечек, присущих его профессии.
Собачонка всхлипнула и принялась оживленно нализывать Майлзу ноздри.
– Я надеюсь, что ты передумал, Джонатан. – Категоричный деловой тон Майлза резко контрастировал с тем ласковым мурлыканьем, с которым он только что общался с собакой. Джонатану стало любопытно: а скольким же людям женственные повадки Майлза внушили роковое для них ощущение безопасности.
Он остановился и развернулся лицом к Майлзу.
– По-моему, нам не о чем говорить.
Майлз несколько видоизменил позу, перенеся вес тела на одну ногу и выставив носки другой в непринужденной вариации на тему четвертой балетной позиции, как будто желал повыгоднее подчеркнуть линии своего костюма.
– Ты, Джонатан, как прирожденный альпинист, хорошо умеешь, так сказать, балансировать на грани. Сейчас ты утверждаешь, что тебе предпочтительней, чтобы объект санкции оставался тебе неизвестен, чем помириться со мной. Допустим. Позволь же мне немного повысить ставки. Предположим, я свяжусь с объектом и дам ему знать, кто ты такой. Тогда он останется в тени, ты же будешь полностью засвечен. Как тебе это понравится? Любопытный будет поворот привычной схемы, да?
Джонатан уже обдумал эту неприятную возможность.
– Предложение твое не такое выгодное, как ты воображаешь, Майлз. Спецрозыск уже давно работает над установлением личности объекта.
Меллаф от души расхохотался. От этого звука Педик вздрогнул.
– Очаровательно, Джонатан! Ставишь свою жизнь в зависимость от расторопности ЦИРа? А ты доверишь своему брадобрею сделать тебе хирургическую операцию?
– Откуда я знаю, что ты уже не связался с объектом?
– И разыграл свой последний козырь? Фи, Джонатан!
Он вновь прильнул носом к меху Педика и игриво куснул собачонку за спину.
Джонатан двинулся в направлении к пансионату. Майлз крикнул ему вслед:
– Ты не оставляешь мне выбора, Джонатан! – Он губами пожевал Педику ухо. – У папочки ведь нет выбора, малыш. Придется папочке наябедничать на доктора Хэмлока. – Он посмотрел на удаляющуюся фигуру. – Или убить его.
* * *
За ужином Бен, хоть и был сердит и необщителен, мужественно изничтожал огромные количества еды и пива. Джонатан не стремился вести разговор, он часто отвлекался от пищи и устремлял свой взор в какую-то неопределенную точку в пространстве. Наконец с тем же отсутствующим видом он проговорил:
– Что-нибудь от телефонистки есть?
Бен покачал головой.
– Ни один из них не пытался звонить за пределы пансионата, если ты это имеешь в виду. Телеграмм не было. Ничего.
Джонатан кивнул.
– Прекрасно. Бен, ни в коем случае не давай им связаться с внешним миром.
– Слушай, да я отдам свой билет в первый ряд, который для меня в аду забронирован, лишь бы только узнать, что такое вокруг происходит.
Джонатан долго смотрел на него, потом спросил:
– Можно на завтра одолжить твой “лендровер”?
– Конечно. Далеко собрался?
Джонатан оставил этот вопрос без внимания.
– Будь любезен, окажи мне услугу. Пусть кто-нибудь из твоих людей зальет в него полный бак и поставит в багажник еще две канистры с бензином и одну с водой.
– Это имеет отношение к тому типу – Меллафу?
– Да.
Некоторое время Бен мрачно молчал.
– Ладно, Джон, для тебя – все что угодно.
– Спасибо.
– Благодарить меня вовсе не обязательно. Я всего лишь помогаю тебе на собственную жопу приключений искать.
– Тот дробовик, о котором мы вчера говорили. Пожалуйста, заряди его пулями и положи в “лендровер”.
* * *
Джонатан, не в состоянии спать, глубокой ночью сидел в своей кровати и с натугой работал над все той же статьей о Лотреке, которая на протяжении почти месяца вбирала в себя все то время, которое ему нечем другим было занять. В дверь заскреблась Джордж, и это послужило ему оправданием отказа от бесплодных трудов. Как обычно, на ней были джинсы и хлопковая рубашка, воротник которой скрывался под ее распущенными черными волосами, а три верхние пуговицы – расстегнуты. Ее ничем не стесненная грудь туго натягивала рубашку над джинсами.
