Эрик Амблер - Непредвиденная опасность
Кентон неуверенно хмыкнул.
— Смеяться тут нечего, — строго заметил мистер Ходжкин, — вы еще не на свободе. Граница впереди, в четырех милях отсюда, и в конце вам придется взять немного правее, потому как близ границы дорога поворачивает вправо. Когда будете переходить ее, следите за тем, нет ли звуковой сигнализации. Иногда ее устанавливают — протягивают проволоку с колокольчиками — борются с контрабандистами. Если пройдете — я говорю «если», потому что вряд ли вам это удастся, — итак, если все же пройдете, сядьте в автобус в одной из деревень, на нем можно доехать до Будвайса. Там можно спокойно дождаться поезда. И ради Бога, постарайтесь избавиться от этого пальто и шляпы. Это черт знает что!
Мистер Ходжкин отвернулся и начал набивать трубку. Повисла пауза.
— Вы еще не ушли? — бросил он через плечо.
— Нет, — ответил Кентон. — Хочу поблагодарить вас, пожать на прощание руку!
Мистер Ходжкин повернулся и мрачно посмотрел на журналиста.
— Послушай, друг, — сказал он, — сегодня я много для тебя сделал. Не скажу, что это было неприятной обязанностью, потому как это не так. Я был рад поболтать с соотечественником. Но если думаешь, что я стану пожимать руку хладнокровному убийце, то ошибаешься!
— В таком случае, — сердито начал Кентон, — может, вы все-таки объясните, на каком основании считаете меня хладнокровным убийцей, как и эта идиотская полиция? И почему тогда не сдали меня, чтобы получить обещанное вознаграждение?
Лицо мистера Ходжкина с заостренными чертами исказило какое-то странное выражение.
— Почему?! — воскликнул он. — Я скажу вам, друг мой, почему! Если бы мы были в Англии, я бы сдал вас со всеми потрохами первому встречному копу. И знал бы, что поступаю правильно, и не важно, виновны вы там или нет.
Почему не сдал сейчас? Ответ очень прост, друг мой! Потому как мне здесь все изрядно осточертело. Вот уже пятнадцать лет я путешествую по этому долбаному континенту и ненавижу каждую секунду, что провел здесь! Ненавижу их жратву! Ненавижу их выпивку! Ненавижу, как они развлекаются, и их самих тоже ненавижу.
Они говорят, будто британцы настроены против всех иностранцев, что все мы, мужчины и женщины, одинаковы. Что у них очень много хороших качеств, которых нет у нас. Все это вранье, подлая ложь, и если бы вам довелось так же долго быть вдали от дома, вы бы тоже это поняли! Они нас не любят, точно вам говорю.
Люди приезжают сюда в отпуск на две недели и видят множество красивых шале, и шато, и Schlösser[36] и говорят: как здесь чудесно и хорошо жить. Они не понимают, о чем говорят. Они видят лишь вывеску и не заглядывают за кулисы. Они не знают, каковы эти иностранцы, когда у них закипает кровь. А я знаю, я видел.
В двадцать пятом я был в солнечной Италии, когда фашисты расправлялись со свободными масонами. Это происходило во Флоренции. Ночь за ночью — сплошная стрельба, крики, избиения, меня уже просто тошнило от всего этого! В тридцать четвертом я был в Вене, тогда они стреляли в муниципальные дома, а в квартирах там находились женщины и дети. Многих мужчин потом они повесили потому, что они были ранены. Я видел парижские волнения, когда в толпу стреляла мобильная гвардия. Людей убивали, словно мух, и орали как сумасшедшие «mort aux vaches».[37] Я видел, как наци во Франкфурте насмерть забили ногами какого-то мужчину, прямо в садике перед его домом. Он не издал ни звука. Той же ночью меня арестовали, только за то, что я стал свидетелем, но потом им пришлось меня выпустить. Говорят, что в Испании они обливали людей бензином и поджигали.
Он на секунду умолк, чтобы перевести дух.
— Славные ребята, не правда ли? Нарядные, симпатичные, веселые. Умные, мыслящие более логично, чем мы, дураки. И в бизнесе очень даже смыслят. Пальцем не пошевелят, если не видят в том выгоды.
Владельцы фабрик и заводов обращаются со своими рабочими по-свински. Почему бы и нет? Ведь всегда найдутся другие бедолаги, которым нечего есть, готовые наняться на любую работу. Если человека увольняют, он сразу же попадает в черный список, и все владельцы окрестных предприятий знают об этом. Да поговорите с любым иностранным рабочим! Полжизни он пребывает в безумном ужасе, то и дело задается вопросом: уж не собирается ли сидящий рядом с ним на скамье человек отхапать у него работу? Боссам это нравится! А простыми людьми движет страх, они боятся попросить за свою работу больше денег. Это, в свою очередь, означает, что они могут производить гораздо больше своей поганой продукции за те же деньги. Они не гордятся делом рук своих. Они не знают, что такое настоящее мастерство. Им все равно. Они выходят на работу просто для того, чтобы делать деньги. И лично я не могу винить их за это. Мы все таковы. Они не желают производить качественную продукцию за эти деньги. Просто мозги у них устроены иначе.
Для них бизнес — изначально и всегда нечестное дело. Другая политика, психология, совсем другой подход. «Сколько стоит эта ткань?» — спрашивают меня они. Я отвечаю. Они смеются; и когда я советую им обратить внимание на качество, приходят в бешенство, суют мне к носу какую-нибудь тряпку пятого сорта — я бы и ботинки такой тряпкой протирать не стал — и говорят, что это куда как дешевле! Они говорят на другом языке, отличном от нашего с вами. Нет, я вовсе не имею в виду, что они не говорят по-английски, просто мышление у них другое. Они — как животные, и мне отвратителен сам их вид, их речь и все прочее. И лишь потому, что вы англичанин, я говорю: бегите сейчас же, убирайтесь отсюда, пока все складывается так удачно! Ступайте себе с Богом и оставьте меня в покое!
Впалые щеки Ходжкина раскраснелись, дыхание сбилось, в глазах за стеклами очков блестели слезы. Он резко отвернулся.
Журналист смотрел на него секунду-другую, потом повернулся спиной и начал спускаться по склону к кромке леса. Достигнув ее, он обернулся и, подняв голову, взглянул на каменистую площадку уступа, но мистер Ходжкин уже исчез.
С тяжелым сердцем Кентон двинулся в путь. Он брел среди деревьев, и воздух, казалось, сгустился от запаха сосен, и лучи заходящего на западе солнца едва просачивались сквозь переплетение ветвей над головой, рисуя причудливые световые узоры на мягкой, усыпанной коричневыми иглами земле. И все же, подумал Кентон, этот вид лучше того, что открывался с уступа мистера Ходжкина.
13
Колючая проволока
Ближе к ночи Кентон был уже в нескольких ярдах от границы.
Путь занял больше времени, чем он ожидал. Кентон где-то читал, что не привыкшие к лесу люди обычно начинают блуждать и ходить кругами; он и сам несколько раз возвращался на ту же дорогу. И получилось, что четыре мили вылились во все шесть. Солнце давно зашло, в лесу стемнело, но вот наконец примерно в четверти мили от себя Кентон рассмотрел маленький белый домик — караульную будку, а также полосатый пограничный столб, вырисовывающийся на фоне темного, затянутого тучами неба.
Кентон отошел от дороги в лес на добрый километр, а затем начал пробираться вперед.
Теперь он двигался в полной темноте, и единственным ориентиром служил склон горы, по которому надо было подняться. Кентон шел минут двадцать, затем подъем кончился, а сосновый лес заметно поредел. Кентон вытянул руку, чтобы не наткнуться на что-нибудь, нащупал прохладную, гладкую поверхность пня и тотчас остановился. Здесь было немного светлее, чем в глубине леса, и он различил впереди очертания густого кустарника. Осторожно двинулся вперед и наткнулся на еще один пень. Он оказался на вырубке возле самой границы.
Кентон замер и какое-то время прислушивался. Ни звука, лишь слабый шум ветвей над головой. Затем слева, где-то вдалеке, мелькнул тонкий луч фонарика. Кентон выждал еще — минуту спустя луч вспыхнул снова. Только на этот раз он не исчез, а стал раскачиваться из стороны в сторону. Кентон никак не мог понять, что же происходит, но по мере того как источник света становился все больше и ярче, сообразил: к нему кто-то приближается, пробирается среди кустов, размахивая фонарем. Кентон торопливо отступил в тень деревьев, присел на корточки и затаился.
Свет приближался, и уже было слышно, как хрустят ветки под ногами человека, идущего, видимо, по какой-то тропинке. Шаги становились все громче, луч света запрыгал по кустам. Мужчина что-то тихонько напевал себе под нос. Вот луч фонаря на миг скользнул по земле, и он прошел дальше.
Кентон быстро привстал и глянул вслед. Мужчина был в униформе, с левого плеча свисало ружье. Но куда больше заинтересовало Кентона то, что он увидел в свете фонаря. Сердце у него упало.
Он находился ярдах в тридцати от пограничной линии. С того места на опушке, где он притаился, была видна тропинка, пересекающая вырубку площадью около двадцати ярдов, покрытую пнями и плотным кустарником. Сама тропинка, около шести футов в ширину, была усеяна большими серыми валунами, между которыми торчали буйно разросшиеся сорняки. В конце тропинка обрывалась у самой неприступно и грозно выглядевшей изгороди, которую доводилось видеть Кентону.
