Мастер Чэнь - Амалия и Золотой век
— Пуньета, — говорю я и вижу, что пожилой продавец, скажем так, немножко удивлен.
— О-о-о, вы наслушались историй про нашего президента, — посмеивается Пилар (я виновато киваю). — И вы думаете, что если он испанец, то с этим словом надо поосторожнее в Мадриде. Но его поймут только в Мексике. Пуньета — это, вообще-то, кулак…
Продавец высится за прилавком неподвижно.
— Но имеется в виду нечто иное — это когда мужчине предлагают пойти и использовать кулак для определенных целей. Мужчины это делают, вы же знаете? Ну, до встречи на балу.
Драгоценный портсигар у меня в руке — явный сувенир для мужчины — Пилар между делом рассмотреть успела, и ровно на одну десятую долю секунды на ее лице промелькнула змеиная улыбка.
Спасать здесь мою репутацию уже поздно. Они тут все давно и твердо знают, зачем я на самом деле приехала в их страну, кроме как для инвестиций.
Сегодня я иду на бал, я уже спускаюсь по полукруглой лестнице, через перила которой когда-то перепрыгивал Дуглас Фэрбенкс на радость публике. Да-да, этот бал, как всегда, в нашем отеле, и я просто иду вниз, в ту самую толпу — стаю райских птиц, но теперь это моя толпа, мы целуемся, даем руки для поцелуев мужчинам и медленно движемся к «Фиеста-павильону».
А там вокруг меня собирается небольшой кружок, который одним голосом говорит «ах».
— Амалия, а вот это у вас откуда?.. Нет, я такого еще не видела.
— Вот это? — говорю я, проводя рукой по античным складкам своего бального платья нежнейшего телесного цвета. — Это Париж, есть такой дом, называется «Ирфе». Не очень известный, но хороший.
— Мы все видим, что хороший, — коротко смеется моя дорогая подруга Вики, — а вы хорошо видите, что мы не о платье. Что такое — вот ЭТО??
И они едят глазами то, что сжимает мое горло.
— А, — скромно киваю я, — это сувенир. Об одной довольно жуткой истории, которая, к счастью, хорошо кончилась. Им можно разбить вон те оконные стекла, правда?
— Бирманские рубины здесь есть у многих, — чуть злобно замечает Лилинг. — Он ведь бирманский? Но такого размера… И такой чистоты… Нет, мне просто надо приехать в эту вашу Малайю и прочие британские заповедники. После такого зрелища и в себя сразу не придешь, знаете ли.
Дорогая Лилинг, хотела бы я посмотреть на вас в той истории, которая наградила меня этим камнем кровавого цвета. Хотя, кстати, не сомневаюсь, что вы вполне могли бы проявить там себя неплохо. Я давно уже поняла, что с такими женщинами, как в этой стране, никаких мужчин не надо, да мужчины не очень и пытаются с этим спорить.
Мы пьем шампанское, мы говорим о платьях, которые для здешних балов шьет великий Рамон Валера. К нему едут из провинций за месяцы до сезона. Его жизнь тяжела — платье должно быть секретом, и Рамон не может и не должен проговориться. И не может сделать одинаковые. А теперь вообразите, Амалия, — иногда это шестьдесят штук разных платьев! А, кстати, вон он — Рамон, Рамон, ты будешь танцевать со мной в твоем платье?
А теперь самое интересное для вас, дорогая Амалия, — однажды жена судьи и сенатора Кларо Ректо попросила платье для бриллиантов. И Валера сделал ей черное бархатное терно, отороченное белыми оборками и со стеклярусом ручной работы. Интересно, а как насчет платья под рубины? Надо с ним поговорить.
А перед балом здесь — показ мод, на эстраду восходят модели, спускаются в зал, пьют с нами шампанское, болтают, над всем этим цветником царит еще один великий человек — Тирсо Крус, первый музыкант страны, он и его оркестр. Танцев пока нет, но музыка щекочет нервы, от нее уплывает куда-то голова. Голову потом можно будет остудить на тропинке к морю, за полупрозрачными дверьми «Фиеста-павильона», там, на дорожке, стоят глыбы льда с того самого завода и ряды вентиляторов.
Я впервые в «Фиеста-павильоне», он открыт воздуху, в нем веет бриз с гавани. Он огромный, этот павильон, здесь столики сзади колонн, за одними скромно сидят дебютантки, за другими кто-то уже образовал болтливые кружочки. А над головой, как будто большая жемчужина, овал мягкого света.
Музыка качает, постукивают танго-туфли мужчин — черные с белым. Они тут у всех, президент заставляет учиться танго всех своих помощников и министров, потому что женская компания освежает и оживляет после тяжелого дня среди бумаг и речей.
— Ха-ха-ха, — доносится, басом, со стороны эстрады.
И тут запнулась, смолкла музыка — Тирсо Крус обернулся, чтобы понять, что же такого увидели его оркестранты.
И так же — на мгновение — смолкли все в зале.
Они стояли в дверях, два человека, один толстенький и сияющий, другой — вот я, наконец, вижу его. Боже мой, он же совсем маленький, этот Мануэль Кесон, ростом с меня. Он хрупок как кузнечик, затянутый в простой черный фрак, у него совсем слабые и узкие плечи, его глаза под высоким лбом и треугольником черных волос сверкают весело и гордо одновременно, он машет рукой всем сразу и музыкантам в особенности.
А они отзываются очень по-своему.
«Если бы ты знала…» — пропел первые такты кларнетист, слегка извиваясь и клонясь вперед.
Хрупкий человечек у входа засмеялся и помахал ему рукой отдельно.
И тогда уже весь оркестр (а Тирсо Крусу оставалось своему оркестру только подчиниться) разом, даже не очень стройно, грянул «Кумпарситу»:
Quien sabe si supieras
Que nunca te he olvidado,
Volviendo a tu pasado
Te acordaras de mi…
Президент под эти звуки двинулся по кругу, любезно склоняя голову перед дамами, похлопывая кого-то по плечу. Я покосилась на Вики, смотревшую на него с материнской улыбкой. Сейчас он подойдет, скажет что-то и мне — но он не подошел, а только полуобернулся и с пары ярдов весело крикнул Вики и стоявшему рядом банкиру Теофисто:
— Hoy, Moreno, Moreno! Me gusta mucho el chocolate que hacen en este pueblo. No lo tienes en casa?
И, не дожидаясь ответа, пошел дальше.
— Шоколад? — спросила я у счастливой Вики. — А что — шоколад?
— Шоколад, — печально вздохнула она. — В Анхелесе. С буйволиным молоком. Была такая история. Но мы же все — и он тоже — понимаем, что он еще не скоро попробует его в нашей гасиенде.
Музыка играла, президент шел по кругу, я с любопытством смотрела на него теперь уже в профиль. Как интересно, это ведь два разных человека. Фас настоящего испанца, гордого, да попросту красивого. А вот профиль — тут сразу становится понятно, что все-таки филиппинская кровь очень даже присутствует: нос кнопкой, делающий его весьма человечным и смешным.
Конечно, вот теперь будут танцы — и как раз толстенький человек, с которым Кесон вошел в залу, заскользил по паркету к столику в дальнем углу, за которым сидели две дамы, одна из них… хрупкая, юная, отчаянно смуглая…
— Да? — молча спросила я у Лилинг.
— Ампаро Карагдаг из Замбоанги, собственной персоной, — с удовлетворением подтвердила она. — Вообще-то иногда Кесон выбирает партнершу совершенно неожиданную, да ему даже и незнакомую, но сегодня, значит, он настроен консервативно. А это, если вы о таком слышали, Мануэль Ньето. Вечерний секретарь. Вот он возвращается, так-так…
Толпа скрыла от меня пустующий овал паркета, снова раздвинулась, и — они уже замерли в самом центре, прижавшись друг к другу, а оркестр начинает заново и всерьез:
Si supieras,
Que aun dentro de mi alma…
«Если бы ты знала». Вот, значит, как.
То, что происходит в такие мгновения, очень трудно описывать. Летят и несутся звезды. В голове звучат колокола. Откуда-то с неба пронзают мрак серебристые лучи. Все становится пронзительно ясным. Ты стоишь перед очевидным, но наконец видишь его — правда, Золушка?
— Лилинг, дорогая, а что — «Кумпарсита» у вас не просто второй гимн, а — как бы сказать — личный гимн президента Кесона?
— Ум-ум. И еще как!
— Простой вопрос: давно? С какого года?
Лилинг отодвинулась от меня примерно на дюйм.
— Примерно с тридцать четвертого, — очень осторожно отозвалась она, и я поняла, что не ошиблась. Да вот она уже подбирает шуршащие и хрустящие полы платья — нет, нет!
— Лилинг, нас никто не слышит, поэтому не убегайте — давайте уж посплетничаем. Итак, тридцать четвертый. Нынешняя королева красоты — Кончита Сумико, правильно?
— Да, вон она, у стены, — без особой теплоты подтвердила Лилинг.
— В тридцать третьем то была Кларита Тан Кианг. Лилинг, а что же произошло с королевой тридцать четвертого года? Где она?
— О, о… Амалия, ну нет!
— Да что за страшная тайна такая? Потом, все королевы отлично устроились, а эта, того самого тридцать четвертого года, — почему она исчезла, почему она не вышла замуж за какого-нибудь политика… Почему хотя бы не стала моделью у Рамона Валера? Почему даже вы не произносите ее имя без оглядки и вообще, похоже, не произносите? Она что, совсем не умела танцевать танго?
Лилинг вздохнула и покачала головой в тиаре:
