Вадим Пеунов - Последнее дело Коршуна
— Хорошо вы рассказываете, Леонид Алексеевич. До вашего объяснения я не видел этого двойного освещения. А теперь… как будто прозрел. Я слыхал, что вы тоже рисуете.
— Так… для самого себя, — неожиданно смутился Валуев.
— Показали бы.
— Да у меня неинтересные вещи: натюрморты, кое-что из пейзажей, наброски портретов.
Но, как Леонид Алексеевич ни отказывался, он вынужден был удовлетворить любопытство майора. Он достал несколько полотен маслом и альбом с эскизами акварелью. Некоторые из них отличались искренностью, оригинальностью композиции, смелостью исполнения.
— И это вы считаете неинтересным? — в шутку повысил майор голос. — А теперь признайтесь, что у вас должен быть и портрет Дубовой.
Валуев некоторое время колебался, потом согласился.
— Есть. Но не окончен еще.
Валуев показал майору небольшое полотно. На нем была запечатлена женская головка в полуоборот. Первое, что увидел Сергей Петрович, — это глаза. Большие, грустные. Казалось, они кричали от внутренней боли.
— Что с нею? — невольно спросил Наливайко о Дубовой.
Леонид Алексеевич понял, что имеет в виду майор.
— Такие глаза у нее были в тот последний вечер. И еще раньше, пятого вечером, мы возвращались с ней из командировки… Лицо я рисую по фотографии, а глаза… по памяти.
На портрете Дубовая слегка наклонила голову вперед, как будто не желала смотреть на собеседника. Брови нахмуренные. Около правого виска темный, сочный локон.
— Да… Леонид Алексеевич. Вы правы. У Нины Владимировны было личное горе, какая-то большая утрата. А о чем она могла так сожалеть?
— Не знаю, Сергей Петрович. — Валуев убрал портрет и пригласил майора к столу. — Выпьем по рюмке вина, и я покажу вам те отрывки из ее диссертации, которые уцелели.
Когда сели за стол, Леонид Алексеевич протянул майору десятка полтора страничек, отпечатанных на машинке. Наливайко внимательно прочел их и невольно вспомнил слова прокурора Пронина: «Это хорошая публицистическая статья».
— Леонид Алексеевич, а почему Дубовая решила переработать свою диссертацию? Я слышал, что и о первом варианте были прекрасные отзывы.
— Ее работа называется «Советское право в борьбе против врагов народа». А за месяц до гибели Нину Владимировну пригласили в Рымниковское управление, как бывшую партизанку, помочь разобрать остатки архива бывшего рымниковского гестапо. Она мне не говорила, но, по-моему, она там нашла материал, который по-новому, — возможно, еще острее, ярче, — освещал основной вопрос ее диссертации.
— Откуда вам стало известно о том, что Дубовая приглашена для участия в разборе этого архива и что она хочет дорабатывать диссертацию?
— О доработке диссертации Нина Владимировна докладывала партийному собранию работников прокуратуры. А об архиве… я сам догадался по ее недомолвкам и отлучкам.
— А кто еще мог знать об этом?
Валуев пожал плечами.
— Никто. Нина Владимировна была очень выдержанна и бдительна.
Леонид Алексеевич разлил вино.
— Выпьемте, Сергей Петрович, за… Нину Владимировну.
Молча чокнулись. Молча выпили и принялись закусывать.
После ужина сели за шахматы.
Возвращаясь в первом часу ночи на квартиру пани Полонской, майор проанализировал все данные, которые были в его распоряжении, и пришел к выводу, что надо глубже изучить те материалы бывшего рымниковского отдела гестапо, к разбору которых была привлечена Дубовая.
Это была очередная задача на ближайшее будущее.
Письмо обвиняет Дубовую
Все данные говорили о том, что убийца Нины Владимировны найден. Личность Яна Крижача сомнений не вызывала. При обыске квартиры в полу был обнаружен тайник, в котором оказались деньги в сумме семнадцати тысяч рублей, пистолет иностранного образца и рожок от немецкого автомата. В комнате Крижача было почти все выкраденное «паном Яном» из квартиры Дубовой в Рымниках. Уцелевшие и восстановленные лабораторией бумаги были в основном письма к Нине Владимировне, ее конспекты работы над книгами, черновики диссертации. Но самой диссертации не оказалось.
Убийство Дубовой было тщательно подготовлено и совершено рукой профессионального бандита. Преступники не оставили после себя никаких следов. Но само покушение обволакивалось массой иных событий, влекло за собой новые преступления, в том числе неудачное покушение на Калинович и отравление Крижача.
Итак, преступление накладывалось на преступление. Теперь можно было подвести первые общие итоги и проследить как бы «почерк бандитизма».
Кто-то из «близких знакомых» организовал убийство Нины Владимировны. Но следов нет. Органы государственной безопасности только собрались конфисковать вещи Дубовой, а их выкрали почти из-под носа. Бросились искать — наткнулись на личность «пана Яна». Выяснили, кто такой «пан Ян», наткнулись на неизвестное «Я. Кр…». Попробовали расшифровать — легко и просто: Ян Крижач. Хотели взять Яна Крижача, а он мертв. И опять все с неимоверным трудом добытые сведения сводились на нет. Кто-то расчетливый, хладнокровный предупреждал ходы работников государственной безопасности, а если не мог предупредить, старался обезвредить их действие, хитро подсовывая то, что ему самому было не нужно и что должно было увести поиски в сторону от истинной цели.
Следствие, кажется, подходило к концу. Убийца Дубовой, причем человек, которого она знала, который мог организовать убийство, обезврежен. Но многое еще трудно было объяснить. Например, почему Дубовая поехала в Пылков?.. Кто подсыпал яд в стакан Крижача?..
Полковник сам следил за ходом экспертизы, обрабатывавшей материалы, связанные с отравлением. Дактилоскопические отпечатки были обнаружены на стакане, из которого пили спирт, на ручке перочинного ножа, которым открывали банку с консервами, и, наконец, на самой банке. Все эти отпечатки принадлежали самому Крижачу. Самые тщательные поиски следов, говорящих о том, что в комнате во время отравления присутствовал второй человек, ничего не дали. Качественный анализ остатков пищи в желудке отравленного говорил, что там были спирт и хлеб.
Иванилов пришел в лабораторию.
— Готов химический анализ? — спросил он лаборантку.
— Вот, пожалуйста, Аркадий Илларионович, — протянула она записи исследований. — Отравление обыкновенным мышьяком с примесью опиума. Все это растворено в спирте-сырце.
— Мышьяк — это понятно. Но к чему опиум? Какая концентрация мышьяка?
— Вполне достаточная для верной смерти. Опиум, очевидно, для того, чтобы уменьшить боль в животе.
«Странное дело. Похоже на то, что сам Крижач смешал опиум и мышьяк, чтобы меньше мучиться. Стал бы кто-то иной об этом беспокоиться? Сомнительно».
Полковник вспомнил страшный оскал зубов у мертвого, его скрюченную позу и руки, застывшие в судороге на животе. «Должно быть, опиум помог не много!»
— К вам на анализ поступала еще записка, которую добыли из рук трупа.
— Мы уже и ее проверили.
Лаборантка достала небольшой листочек серой бумаги. Листок был неровный, смятый и порванный в нескольких местах.
— В этот листок была завернута смесь мышьяка с опиумом. Но на нем есть надпись.
Иванилов расправил листок на столе и прочел корявые, прыгающие буквы: «Будь все проклято…».
Фраза была явно неоконченной, так как за нею следовала закорючка, которая должна была составлять часть прописной буквы «Б», «Г», «Т» или иной.
Надпись интересна была тем, что сделана на том же клочке плотной бумаги, в который был завернут мышьяк. Значит, Крижач сначала высыпал отраву в стакан, выпил ее, а писал уже тогда, когда силы были на исходе. Не дописав записку, сгреб ее левой рукой и повалился на пол.
«Пожалуй, он отравился сам, — подумал полковник. — Но посмотрим, что официально ответит экспертиза. Предположим, что отравили. Все ясно: кто-то прячет концы в воду.
А если окажется, что Крижач сам покончил с собой? Тогда надо искать причину, заставившую его решиться на отравление мышьяком. О том, какая это болезненная смерть, он знал, так как добавил опиуму. Почему же все-таки он решил умереть так трагически? Самоубийство произошло почти полтора месяца спустя после убийства Дубовой. Значит, Крижач выжидал чего-то. Возможно, что ему потребовались документы Дубовой? А когда он достал их, то почему все же отравился? Нужных документов не оказалось? В таком случае он мог бежать. Но не бежал. Нет, ничего не понятно».
Забрав анализы и клочок серой бумаги, полковник ушел к себе.
* * *Когда Сергей Петрович дал пани Полонской фотографию Крижача, та не поняла, для чего он это сделал. Надев очки, старушка долго рассматривала фото, а потом вернула.
— Кто то, пан майор?
— Пани Полонская никогда раньше этого человека не видела?
