Роберт Ладлэм - Предательство Тристана
Блестящий никелированный пистолет Токарева калибра 7,62 мм.
Я никогда себе этого не позволяю.
Что он имел в виду?
– Да, она – нечто исключительное, – согласился Меткалф.
– Вот я и говорю: никогда не пропускаю ее выступлений, – продолжал офицер ГРУ. – Я смотрю на нее уже много лет. – Его тон производил впечатление доверительного и притом двусмысленного, даже угрожающего: голос настоящего недоброжелателя.
В зале зажегся свет, и зрители поднялись со своих мест.
Антракт в Большом, как и в большинстве российских театров, неизбежно означал посещение буфета, предназначенного для посетителей. Там предлагали водку, шампанское, красное и белое вино, копченую лососину и осетрину, ветчину и салями, холодного жареного цыпленка. Учитывая то, насколько в это время плохо питались москвичи, получавшие продукты по карточкам, не следовало удивляться той давке, которая образовалась у входа в зал со столиками.
Офицер ГРУ поднялся одновременно с Меткалфом и, казалось, намеревался следовать за ним по пятам. Однако толпа была слишком плотной, и Меткалф сумел вовремя нырнуть в дверь, ведущую в фойе, оставив русского далеко позади. Интересно, что русский станет делать, спросил себя Меткалф, увидев, что его подопечный перехватил инициативу? Меткалф внимательно следил за развитием событий. Было очевидно, что этот человек не собирался вести тонкую игру и не пытался слиться с толпой.
Грушник не мог не видеть, как Меткалф протискивался сквозь толпу, не обращая внимания на протесты расталкиваемых. «Молодой человек, не надо лезть без очереди!» – сурово выговорила ему чопорная пожилая женщина. Это было типичное поведение: русские, особенно женщины в возрасте, обожали поучать незнакомых людей насчет того, как им следует себя вести. Они обязательно подняли бы крик, увидев в холодную погоду человека без шапки. Ваши дела они считали своими.
– Простите, – учтиво отозвался Меткалф.
Выбравшись в фойе, он протиснулся в сторону через еще более плотную толпу и оказался достаточно далеко от человека из ГРУ; тот должен был потерять его из виду, по крайней мере временно.
Он знал, куда идти. Он бывал в Большом бесчисленное количество раз, навещая здесь Лану, и расположение помещений за кулисами было ему известно даже лучше, чем большинству завзятых театралов.
Облаченный в смокинг, с серьезным выражением лица, он смог беспрепятственно пробиться к выкрашенной в цвет слоновой кости двери с табличкой «Вход воспрещен». Она была не заперта; насколько Меткалф помнил, так было всегда. Однако внутри находился охранник или, как его называли в России, дежурный, смуглый рябой мужчина в синей униформе, сидевший за столом. Типичный советский мелкий начальничек, ничем не отличавшийся от таких же мелких начальничков царских времен: совершенно безразличный к своей работе, но притом проявлявший отчаянную враждебность к любому, кто смел бросить вызов его власти.
– Подарок для примы-балерины, мисс Баранова… – проговорил Меткалф по-русски с сильным британским акцентом. – От британского посла, моего дорогого босса.
Дежурный подозрительно взглянул на него и поднял руку, преграждая путь.
– Сюда нельзя, – заявил он. – Дайте мне ваш подарок, и я позабочусь, чтобы его передали по назначению.
Меткалф рассмеялся.
– О, боюсь, что сэр Стаффорд Криппс ни за что не одобрит меня, если я послушаюсь вашего совета, мой друг. Слишком ценный подарок, и если что-нибудь с ним случится… знаете, я не хочу даже думать, какой может произойти международный инцидент, особенно если он завершится служебным расследованием. – Стивен сделал паузу, извлек из кармана заранее приготовленную пачку рублей и вручил их охраннику. Глаза у того так расширились, что, казалось, могли вот-вот вылезти из орбит: возможно, сумма взятки превышала его месячный заработок.
– Я так сожалею, что приходится беспокоить вас, – сказал Меткалф, – но я действительно обязан лично передать это мисс Барановой.
Охранник стремительно сунул взятку в карман куртки, не забыв настороженно оглядеться по сторонам.
– В таком случае чего вы ждете? – сказал он, махнув Меткалфу, но не меняя своего официозного хмурого выражения лица. – Идите. Идите, да побыстрее.
За кулисами царила страшная суета; рабочие сцены перетаскивали огромные задники, среди которых был нарисованный вид китайского порта Куоминтанг с носом гигантского советского судна, резко вырисовывавшегося на фоне оранжевого неба. Возле урны курили несколько танцовщиков – одни одетые как русские моряки, другие – как китайские кули. Куда-то пробежали балерины в атласных пачках, изображавших китайскую одежду, в пуантах, с густо загримированными лицами. На Меткалфа пахнуло специфическим запахом сценического грима.
Балерина указала ему на дверь, отмеченную красно-золотой звездой. Чувствуя, что у него учащенно забилось сердце, Меткалф постучал в дверь.
– Да? – послышался приглушенный женский голос.
– Лана… – сказал он.
Дверь резко распахнулась; на пороге стояла она. Шелковистые черные волосы, собранные в тугой пучок, большие карие глаза, сиявшие из-под броско нарисованных китайских бровей, тонкий, чуть вздернутый, точеный нос, высокие скулы с яркими пятнами румян. От ее красоты захватывало дух. Она была сногсшибательна и казалась вблизи еще более ослепительной, чем на сцене, под лучами множества прожекторов.
– Что вы хотите?[58] – резко спросила миниатюрная балерина, не глядя на посетителя.
– Лана, – негромко повторил Меткалф.
Она вскинула голову, и в ее глазах мелькнуло узнавание. Выражение лица на долю секунды смягчилось, но уже в следующее мгновение вновь сделалось надменно высокомерным. Мимолетный момент уязвимости миновал, сменившись самообладанием, маскирующим изумление.
– Ах, не верю своим глазам! – прозвучал ее бархатный голос. – Неужели это действительно Стива, мой старый добрый друг?
Стива – так она когда-то называла его. Шесть лет назад она произнесла бы его имя мягким, шелковистым, почти мурлыкающим тоном; но теперь любовное прозвище произнес твердый голос, казавшийся – могло ли такое быть? – почти высокомерным. Она любезно улыбалась, как и подобало приме-балерине, снисходительно принимавшей изъявления восторга от одного из своих бесчисленных поклонников.
– Какая приятная неожиданность!
Меткалф не мог удержаться, чтобы не обнять женщину, но, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы, она резко отвернулась, подставив ему густо напудренную тальком щеку. К его удивлению, она уперлась ему в грудь своими изящными сильными руками, как будто хотела получше рассмотреть этого самого «старого доброго друга», но это движение, скорее всего, имело целью разорвать его объятие.
– Лана, – сказал Меткалф, – прости мне это вторжение, душка. – Душка – этим ласковым русским словом он часто называл ее в давно минувшие времена их любви. – Я приехал в Москву по делам и когда узнал, что ты сегодня выступаешь в главной партии…
– Как я рада тебя видеть. Очень мило с твоей стороны, что ты зашел. – Ее голос звучал чересчур формально, почти насмешливо.
Меткалф вынул из кармана смокинга черную бархатную коробочку и протянул ей.
Она не взяла подарок.
– Это мне? Как мило. Но теперь, если ты не возражаешь, я все же должна закончить гримироваться. Просто скандал, насколько в Большом в последнее время не хватает народу. – Она жестом обвела свою крошечную тесную гримуборную с трюмо с большими створками, маленьким столиком, загроможденным принадлежностями для гримирования: косметикой, щеточками и кисточками, лигниновыми салфетками для снятия грима и дырявыми хлопчатобумажными полотенцами, на которых были вышиты большие буквы Б и А – «Большой – Артисты».
Чувства Меткалфа пребывали в состоянии высочайшей восприимчивости, он улавливал каждую малейшую деталь.
– Нет никого, кто помог бы мне гримироваться. Это ужасно.
Меткалф открыл коробочку, продемонстрировав алмазное ожерелье, искрившееся на черном бархате. Светлана любила драгоценности, как и большинство женщин, но была необычайно требовательна не только к размеру и игре драгоценных камней, но и к уровню ювелирного искусства и остроумию замысла мастера. Он вручил ей украшение; она взглянула на него лишь мельком, казалось бы, без всякого интереса.
Но вдруг она рассмеялась высоким музыкальным голосом.
– Как раз то, что мне нужно, – сказала она. – Еще одна цепь на шею.
Она кинула ему коробочку; он машинально поймал ее, ошеломленный реакцией Светланы.
– Лана… – начал было он.
– Ах, Стива, Стива! Ты все такой же типичный иностранный капиталист, ведь так? Ты совсем не изменился, ведь правда? Ты заковал бы нас в цепи и наручники и воображаешь, будто мы не видим этого, лишь потому, что они сделаны из золота и бриллиантов.
