Джон Ле Карре - Наша игра
Вот это профессионализм, подумал я.
– Возможно, он наконец повзрослел, – беззаботно предположил я, но вложил, видимо, в эти слова больше чувства, чем собирался, потому что продолговатая голова Лака повернулась в мою сторону. На жилах его шеи переливались красные и оранжевые отблески огня камина.
– Насколько нам известно, последние двенадцать месяцев его единственным эпизодическим визитером был иностранный джентльмен, известный как «профессор», – продолжал Брайант. – Профессор чего и откуда – мы можем только гадать. Профессор никогда не гостил подолгу, он приезжал, похоже, без предварительного уведомления, но доктор всегда был рад ему. Обычно они брали из ресторана готовое мясо под соусом, упаковку пива. Виски тоже пользовалось успехом. Из квартиры доносился смех. Согласно нашему источнику, профессор явно был остроумен. Ночевал он обычно на диване и уезжал на следующий день. Весь багаж его состоял из одного небольшого чемодана, он весьма неприхотлив. Кошка, которая ходит сама по себе, так она окрестила его. Его имя никогда не упоминалось, по крайней мере при хозяйке: просто профессор, познакомьтесь с профессором. Кроме того, он и доктор беседовали между собой на очень иностранном языке и часто допоздна.
Я кивнул, стараясь продемонстрировать вежливый интерес вместо сжигавшего меня любопытства.
– Они говорили не по-русски, потому что квартирная хозяйка узнала бы этот язык: ее покойный муж, морской офицер, брал уроки русского, и она слышала русские слова. В университете мы навели справки, никто из официальных гостей университета этому описанию не отвечает. Профессор приезжал как частное лицо и как частное лицо уезжал.
Пятью годами раньше я иду по Хэмпстед-Хит, и Ларри идет рядом. Мы почти бежим. Когда мы вместе, мы ходим так всегда. И в лондонском парке, и по выходным на норфолкской базе Конторы ходим так, словно мы два бегуна, соревнующиеся и на отдыхе.
– Чечеев совсем помешался на мясе с соусом, – объявляет мне Ларри, – шесть месяцев только и слышу от него, что ягненок – это ягненок и что соусы стали ни к черту. Вчера вечером мы ходили к вице-королю Индии, так он набросился на виндалу из цыпленка и был на седьмом небе.
– Невысокого роста, на вид крепкого телосложения, – рассказывает Брайант, – по ее мнению, пятидесяти ему еще нет, с зачесанными назад черными волосами. Баки, густые усы с опущенными концами. Обычно в кожаной куртке и кроссовках. Цвет лица, по ее словам, смуглый, но кожа все же белая. Рябой, словно в детстве страдал от прыщей. Юмор у него какой-то сдержанный. Часто подмигивает. Словом, совсем не похож на профессоров, которых она видела. Как, никого вам это не напоминает?
– Боюсь, что нет, – отвечаю я, стараясь не слышать кричащий в голове голос: «Напоминает, напоминает!»
– И еще она назвала его интригующим, так, Оливер? Мы даже решили, что она, возможно, к нему неравнодушна.
Вместо ответа Лак неожиданно обратился ко мне:
– А какие конкретно языки Петтифер знает, кроме русского?
– Конкретно я не знаю. – Лаку это не понравилось. – Он специалист по славянским языкам. Языки – его конек, особенно языки малочисленных народов. У меня сложилось впечатление, что он выучивал их шутя. Я думаю, что у него природный талант филолога.
– Он словно родился, уже зная их?
– Насколько я знаю, нет. Ему нравится их учить.
– Как и вам?
– Для меня это средство.
– А для Петтифера нет?
– У него нет нужды в нем. Я уже сказал, ему это нравится.
– Когда, по вашим сведениям, он последний раз ездил за границу?
– За границу? Господи, он путешествует не переставая. Это его любимое занятие. И чем глуше место, тем больше оно ему нравится.
– Когда это было в последний раз?
18 сентября, подумал я. Когда еще? Когда была последняя, его самая последняя поездка, его самая последняя тайная встреча, его самый-самый последний смех?
– Когда он в последний раз путешествовал, вы имеете в виду? – уточнил я. – Боюсь, я не имею об этом ни малейшего представления. Если бы я отважился на догадку, я просто-напросто направил бы вас по ложному следу. А вы не можете проверить по спискам пассажиров? Мне казалось, что теперь такие сведения заносятся в компьютер.
Лак посмотрел на Брайанта. Брайант посмотрел на меня, и его улыбка затянулась до пределов, поставленных ей его выносливостью.
– Ну что ж, мистер Крэнмер, сэр, с вашего позволения мы вернемся к моему первоначальному вопросу, – с предельной вежливостью в голосе сказал он. – Когда – это, без сомнения, ключевой вопрос. И с вашей стороны было бы исключительно любезно открыть нам наконец секрет и сообщить, когда вы в последний раз контактировали с исчезнувшим человеком.
Второй раз правда почти выплыла на поверхность. Контактировал, хотелось мне сказать, контактировал, мистер Брайант! Пять недель тому назад, 18 сентября, у пруда в Придди, мистер Брайант! И контактировал так тесно, как вы и представить себе не можете!
– Полагаю, что это было спустя некоторое время после того, как университет предложил ему постоянную должность, – ответил я. – Он был в восторге. Ему осточертели временные лекции и случайные журналистские заработки. Бат предлагал ему уверенность в будущем, о которой он мечтал. Он ухватился за это предложение обеими руками.
– И? – спросил Лак, для которого, судя по всему, беспощадность была добродетелью.
– И он написал мне. Он считал своим долгом фиксировать свои заявления письменно. Это и был наш последний контакт.
– Что именно там было написано? – спросил Лак.
Что Батский университет в точности таков, каким он был, когда я впервые привел в него Ларри: серый, пронизывающе холодный и пахнущий кошачьей мочой. Я перелопатил в своем мозгу глубоко зарытую там правду. Что он заживо гниет, начиная с головы, в этом мире без веры или антиверы. Что от Лубянки Батский университет отличается только тем, что в нем не смеются, и что во всем, как всегда, он винит лично меня. Подпись: Ларри.
– Что он получил письмо с официальным приглашением, что его радости нет пределов и что он хотел бы, чтобы все разделили его счастье, – ответил я вежливо.
– И когда точно это произошло?
– Боюсь, я не очень силен в датах, как я уже сказал. Если только они не относятся к винам.
– Это письмо у вас сохранилось?
– Я не храню старых писем.
– И вы ему ответили?
– Тотчас же. Когда я получаю личное послание, я поступаю так всегда. Не выношу, когда в папке приходящей корреспонденции накапливаются письма.
– Полагаю, что это закваска старого государственного служащего?
– Думаю, да.
– Так вы сейчас на покое?
– Спасибо, мистер Лак, но это что угодно, только не покой. Более занятым я не был никогда в жизни.
В ответ Брайант еще раз продемонстрировал свою улыбку и шрам под усами.
– Я полагаю, что речь идет о разнообразной и полезной общественной деятельности. Мне говорили, что мистер Крэнмер, сэр, среди соседей пользуется репутацией настоящего святого.
– Не соседей. Жителей деревни, – спокойно заметил я.
– Не говоря уж о церковной общине. Помощь престарелым. Деревенские каникулы для наших обездоленных детей городских кварталов. Дом и поместье открыты для нужд пациентов местного дома престарелых. Я был потрясен, ведь правда, Оливер?
– Очень, – отозвался Лак.
– Так когда в последний раз мы встречались с доктором, сэр, лицом к лицу – забудем о нашем вынужденном обмене письмами? – вернулся к своей теме Брайант.
Я помедлил. Помедлил нарочно.
– Месяца три назад… или четыре? Или пять? – Я давал ему свободу выбора.
– Это произошло здесь, сэр? В Ханибруке?
– Он бывал здесь, да.
– Как часто, вы не могли бы припомнить?
– О Господи, с Ларри вы собьетесь со счета: он забегает, вы на кухне варите ему яйцо и выпроваживаете, и так за последнюю пару лет полдюжины раз. Может быть, восемь.
– А в самый последний раз, сэр?
– Вот я и пытаюсь вспомнить. В июле, вероятно. Мы решили устроить предварительную чистку винных бочек. Лучший способ избавиться от Ларри – дать ему работу. Он почистил бочки, съел хлеба с сыром, выпил четыре порции джина с тоником и был таков.
– Значит, в июле, – сказал Брайант.
– Думаю, да. В июле.
– А число не помните? Или день недели? Это было в выходной?
– Да, скорее в выходной.
– Почему вы так думаете?
– Не было рабочих.
– Мне показалось, что вы сказали «мы решили»?
– Дети некоторых из живущих в имении работников за фунт в час помогали мне, – ответил я, деликатно избегая упоминания Эммы.
