Рудольф Лускач - Белая сорока
— Вы допрашивали Шервица?
— Он давал свидетельские показания, — поправил Филипп Филиппович. — И о беседе с вами, дружище, мы должны составить протокол. Приходится придерживаться юридических формальностей, иначе не будет порядка…
Раздался стук в дверь, в комнату вошел сотрудник. Он коротко поздоровался и что-то сказал на ухо Курилову.
— Можете говорить громче, — засмеялся Курилов, — мой посетитель обо всем осведомлен. Кстати, познакомьтесь.
Крепкое рукопожатие завершило взаимное представление. Филипп Филиппович спросил:
— Так вы говорите, что Хельми Карлсон нигде не найти? Значит ли это, что она от нас скрылась?
— Боюсь, что так и есть, — ответил сотрудник. — По свидетельству соседей, она уехала позавчера вечером. Взяла с собой несколько чемоданов, их относил таксист… Ничего, далеко не уедет. Скоро все узнаем.
— Хорошо, сообщите мне тотчас же.
Сотрудник ушел.
— Смотрите-ка! Вместо того, чтобы пожаловать к нам, догадливая дама навострила лыжи. Видно, совесть у нее нечиста.
Думаю, на нее нагнал страху Шервиц, когда обнаружил обрывок ремня с пряжкой, — предположил я. — Ведь он прямо обвинил ее в соучастии в убийстве и сказал, что она не минует наказания. Получив же вашу повестку, Хельми решила уйти со сцены, так как свою роль уже сыграла…
— Стоит ли употреблять столь возвышенные слова для определения попытки уйти от ответственности? И не только за ремень с пряжкой. Речь идет о большем…
Я с удивлением уставился на Курилова.
— Да, да, — продолжал он, покачивая головой. — Она ведь частично была посвящена в опасные дела всей этой компании. Помните, как я в кожаном футляре Хельмига нашел обрывок письма, в котором по-немецки было написано: «…поездку на охоту отменить…» Письмо подбросила или передала Хельмигу сама Хельми, хотя говорила, что Хельмиг перед вашим приездом к его дому получил письмо от незнакомой женщины…
— Как же вы об этом узнали?
— Вы забываете, что мы не бездельничали: сразу же, как состояние Хельмига улучшилось, его допросили. Он отвечал очень неохотно, порой лишь намеками, многого не договаривал. Про письмо спокойно сказал, что получил его от Хельми. Просто один приятель не советовал ему ехать на охоту. Больше Хельмиг ничего не сказал. Не знает, не видел, не помнит… Кто хотел его убить, не предполагает и считает выстрел несчастной случайностью. Врачи не разрешили его долго допрашивать, пришлось довольствоваться предположением, что у Хельмига есть основания не выдавать своего врага. До самой последней минуты я не понимал, в чем тут дело, но теперь кое-что проясняется… — говорил Курилов, потирая руки.
— Даже после самой длинной ночи приходит рассвет, — заметил я.
— Вы предпочитаете возвышенные сравнения. В них, действительно, есть доля правды. Пока я не установил связи между разрозненными событиями, и в самом деле блуждал, как во тьме. Только теперь кое-что прояснилось, — Курилов хлопнул ладонью о стол.
— Не сомневался, что так оно и будет, — откровенно сказал я.
Курилов засмеялся, встал и большими шагами — насколько позволяли его короткие ноги — мерил кабинет. Остановился у книжного шкафа, постучал пальцем в стекло и сказал:
— Есть принципы, от которых я не люблю отступать: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь… — Он встал лицом к лицу ко мне и добавил без прежнего пафоса, качая головой: — Однако на этот раз, черт знает почему, говорю с удовольствием…
— Интересно, — сказал я, усаживаясь поудобнее и давая понять, что готов слушать. Курилов смерил меня таким взглядом, словно бы хотел убедиться, что я не шучу:
— Случай сложный. Ведь эта публика не только взаимно покрывает, но одновременно и стремится уничтожить друг друга. Внешне все они работают сообща. Однако постоянные распри между ними наводят на такую мысль: нет ли среди них слуг двух господ?
— Вы имеете в виду господ из третьего рейха и господ за каналом?
— Да, но это лишь догадки. Пока мы знаем только, что один готов съесть другого. Завесу приоткрыла бумажка, найденная в камине у Эрны и расшифрованная нами. Кто-то, очевидно, Блохин, обвиняет Хельмига в том, что тот допустил большой промах, занимаясь махинациями с «камнями и слезами». И это, дескать, грозит опасностью всей группе. Он просит разрешения убрать Хельмига. Вероятно, Блохин на хорошем счету у своих хозяев, если он может позволить себе внести предложение об уничтожении «истинного арийца» Хельмига. Когда обнаружился тот склад драгоценностей, наши сотрудники сразу же определили, что из икон и некоторых кубков были неосторожно вытащены самые крупные камни и жемчуга. Тут нам впервые стало ясно, что Хельмиг позарился на часть скрытого клада и кое-что из него просто украл. Это, разумеется, свидетельствует о дилетантизме: жажда личного обогащения заслонила шпионские интересы. Хельмигу, конечно, должно было быть ясно, что хранители клада возьмут его за горло. Тем не менее он пошел на это и сам себя практически поставил вне группы. Ни одна шпионская агентура не прощает отступников, тем более гитлеровцы. И мы тому свидетели: выстрел на охоте должен был навсегда вычеркнуть Хельмига из списка живых. Мне вообще кажется, что он новичок в шпионском деле. Мы располагаем данными, что в последнее время определенные лица из различных немецких представительств пытаются завербовать некоторых своих специалистов, работающих у нас, на службу гитлеровской разведке. Иногда им обещают золотые горы, иногда угрожают, в зависимости от того, кто им покровительствует в третьем рейхе. Не имея опыта, новоиспеченные агенты часто проваливаются, и шефы стремятся качество восполнить количеством. Тем больше у нас хлопот, — вздохнул Филипп Филиппович.
— Что и говорить, незавидная у вас работенка, — поддержал я.
— Спасибо на добром слове, — с мягкой иронией сказал мой собеседник и продолжал:
— Между этой мелкой рыбешкой, конечно, попадаются и зрелые щуки. Для них нужны более тонкие приманки. К таким щукам, бесспорно, относится наш Аркадий Блохин. Вы, конечно, хорошо помните ту ночь перед охотой, когда кто-то вел с Хельмигом у его окна резкий разговор. Тогда это вызвало разные догадки, теперь совершенно ясно, что ночным собеседником был Блохин. Вероятно, он пытался вынудить Хельмига вернуть драгоценности, а когда это не удалось, решил свести с ним счеты на следующий день. Загадкой остается, кто именно предупреждал Хельмига. Конечно, им мог быть тот, кто знал о сообщении, которое Блохин с помощью Эрны передал своим шефам. Купфер или Эрна? Или кто-то третий? Ясно, что в этой малопочтенной компании было полно интриг, корысти, стяжательства. Вот, наверно, почему Хельми передала Хельмигу письмо слишком поздно.
Есть у нас и материалы допроса тетки Насти. Старуха извивается, как угорь. Ничего, дескать, не знает, ничего не понимает и мало что помнит. В ту ночь, дескать, слышала что-то краем уха о краже, но божится, что и не предполагает, о чем именно шла речь и с кем говорил Хельмиг. Не верим ни одному ее слову, но и уличить во лжи пока не удалось. Несомненно, ночью она говорила со своим племянником, а об «ограблении» склада знала уже раньше. У нее даже руки затряслись, когда мы прямо обвинили ее в краже обрывка ремня с пряжкой: ведь сразу поняв, что это ремень Блохина, она хотела спасти племянника. Взяв затем себя в руки, она насупилась и спокойно спросила, кто ее при этом видел? Мы сказали: Хельми призналась, кто дал ей ремень. Тетка Настя заявила, что это ложь, и попросила устроить очную ставку с Хельми. Мы собирались это сделать, но, как видите, шведская красотка улизнула, не оставив даже адреса. Думаю, однако, что это дело нескольких дней…
Снова телефон прервал наш разговор, и едва Курилов приложил трубку к уху, на его лице появилось хорошо знакомое мне выражение особой сосредоточенности, а его свободная рука несколько раз ударила по столу. Я наблюдал за ним с растущим интересом; на его висках появились синие прожилки, а в глазах — нервное выражение. Это было необычно для человека, которого, казалось, ничто не может вывести из себя.
Что же случилось?
Мое любопытство росло с каждой минутой, потому что разговор продолжался довольно долго, а из ответов моего друга решительно ничего нельзя было понять. Наконец, разговор закончился, и Филипп Филиппович шумно выдохнул воздух. Он дотронулся рукой до лба, словно вытирая пот.
— Произошло нечто неожиданное, — начал он и, помолчав, договорил: — Нашлась Хельми…
— Значит, раньше, чем вы предполагали… Никак не могу взять в толк, почему это вас так разволновало?
— Сейчас поймете: сегодня утром на путях Мурманской железной дороги, неподалеку от Кондопоги, обнаружен труп женщины. Она была в ночном белье, и до сих пор не ясно, несчастный это случай или преступление. Вероятно, она выпала или была выброшена из экспресса «Полярная стрела», который проходит через Кондопогу в четыре часа тридцать минут утра. Труп обнаружил в семь часов десять минут путевой обходчик. По свидетельству проводника, женщина села в поезд в Ленинграде, предъявила билет до Мурманска и одна заняла спальное купе на двоих. Около двадцати двух часов проводник, подавая ей чай, обратил внимание на то, что она много курит и пьет крепкое десертное вино. Когда он появился в дверях ее купе, она мгновенно захлопнула ручной чемоданчик и при этом выглядела очень возбужденной. Утром он ее не будил, потому что до Мурманска оставалось еще более восьмисот километров. О том, что молодая женщина исчезла из поезда, ни он, ни пассажиры не имели ни малейшего понятия, потому что в течение ночи не заметили ничего подозрительного. Они узнали о случившемся от сотрудников милиции только тогда, когда поезд прибыл на станцию Сорокская. В купе остались чемоданы, платье, туфли и пальто. Проводник утверждает, что не было только ручного чемоданчика, который он хорошо запомнил — уж очень элегантный: черный, лакированный, отделанный полосками желтой кожи. Подозрительно также, что не удалось найти ни одного документа погибшей. Лишь в кармане пальто случайно застряла открытка на имя Хельми Карлсон. Представители милиции пришли к выводу, что Хельми была убита. Расследование продолжается, через несколько часов я буду знать результаты медицинской экспертизы…
