Дэвид Игнатиус - Банк страха
В ту первую ночь ярости никто не задавался вопросами, откуда взялись бензиновые бомбы, или кто начал стрельбу на улицах, или каким образом появился этот огромный грузовик — как раз вовремя, чтобы довершить разрушение. Люди рассудительные могли бы себя об этом спросить. Но в эту ночь огня, когда прошлое предстало перед иракцами в пламени и дыму, такие вопросы казались лишними. Куда делась секретная полиция, до того прочно державшая невидимый кинжал у горла нации? Что стало с армиями информаторов и провокаторов? В Ираке было четыре секретные службы, которые контролировались соперничающими членами семьи Правителя и шпионили как за простыми людьми, так и друг за другом. Где они были в ту ночь? На какие скрытые рычаги они нажимали? Кто отдавал приказы — оставаться в казармах или маршировать по улицам? В состоянии исступления это казалось не важным — ведь Правителя не стало!
На следующее утро в парке Заура на шаткой скамейке сидел араб средних лет, лицо которого было испещрено отметинами от прыщей. Кожаная фуражка, надвинутая на лоб, и большие, как у мотоциклиста, темные очки плотно закрывали его глаза, и только самый осведомленный знаток иракского двора смог бы узнать в нем двоюродного брата покойного Правителя — Османа Баззаза. Сидя на скамейке, он изредка поглядывал на стеклянное здание ресторана, известного под названием «Багдадская башня», которое возвышалось над парком наподобие разукрашенной новогодней елки. Он делал вид, что читает газету, но было ясно, что он кого-то ждал. В этот час парк был почти пуст. Казалось, весь Багдад отсыпался после бурной ночи.
Примерно через десять минут к скамейке подошел седовласый господин с кожаным кейсом в руке. Издали он походил на европейского бизнесмена: тщательно отутюженный костюм, сияющие — несмотря на пыль багдадских улиц — туфли. Но вблизи было видно, что у него резкий взгляд и темное лицо иракца. Тщательность его наряда нарушалась свежей повязкой на одной руке. Подойдя к скамейке, он не обнялся с сидевшим на ней господином и даже не обменялся с ним рукопожатиями, а просто сел рядом и поставил кейс посередине. Они обменялись арабскими приветствиями — пожеланиями мира, — как могли бы поздороваться и незнакомые люди: «Ас-салам алейкум. — Алейкум ас-салам». С первого взгляда можно было решить, что они действительно не знали друг друга, однако потом у них завязалась куда более оживленная беседа. Они как будто обсуждали совместный проект, пользуясь закодированными фразами.
— Аль-машруа аль-муштарак кхалас (Совместное предприятие завершилось), — сказал седовласый джентльмен.
— Аль-хамду лиллах (Слава Богу), — ответил Осман Баззаз.
— У вас все в порядке? — спросил бизнесмен. Он поддерживал забинтованную руку: видимо, его рана была недавней и еще болела.
— Аль-хамду лиллах, — повторил Осман и спросил, что слышно от «аль-забун» — заказчика.
— Ничего, — ответил бизнесмен. Он сказал, что позже поговорит с «аль-ширках» (компанией) и все будет, как он обещал.
Осман посмотрел на кожаный кейс, стоявший между ними, и спросил, не подарок ли это (аль-хадийях).
— Йа, акхи! (Да, брат мой!) — Бизнесмен в сверкающих ботинках похлопал по кейсу.
Осман поинтересовался, как насчет остальных денег. Что будет с ними?
— Му мушкилах! (Нет проблем!)
Подробности, пояснил бизнесмен, прорабатываются в Лондоне. Потом это можно обсудить в Женеве, ала инфирад (конфиденциально).
— Йа, хабиби (Да, дорогой мой).
Теперь они расцеловались в щеки. Бизнесмен встал, оправил помявшиеся брюки и ушел. Двоюродный брат покойного Правителя остался сидеть на скамейке, положив руку на кожаный кейс с подарком. Впрочем, через несколько минут Осман поднялся со скамейки и снова скрылся в городе, среди бетона и пыли.
Глава 18
Друзья Лины начали приезжать к ней в Ноттинг-Хилл-Гейт вскоре после ее разговора с Сэмом. Ранда Азиз уже была там, и они вместе названивали по телефону. Приехала Фарида Хамдун, учившаяся в киношколе Лондонского университета, потом Кениза Туайма, у которой был магазин одежды в Кэмдентауне, и ее богатый приятель-саудовец. После них появились сразу: Бурхам Саади со своей женой Маджд, Надхми Маклуль с двоюродным братом Антиссаром, а также Немир, Инам, Вахдад и Саад. Кто-то заварил иракский чай, кто-то принес миндальный торт из ливанской кондитерской на Бромптон-роуд, а кто-то привез ящик шампанского, подаренный поставщиками Марвена Дарвиша, загадочные друзья которого уже вряд ли были ему полезны. В эту ночь никому не хотелось спать. Все сидели на полу у Лины, накручивали телефон и весело сообщали новость своим друзьям.
Их телефонные звонки разбежались по всему миру. Фарида позвонила в общежитие университета Индианы, где изучали медицину две ее иракские подруги. Лина позвонила в Нью-Йорк в коммерческий банк, где в отделе ссуд работал один ее бывший приятель. Кениза позвонила своей сестре, работавшей в модной лавке на Родео-Драйв. Позже ночью звонки пошли в другой конец света — двоюродной сестре Лины в Гонконг, брату приятеля Фариды в Токио, дяде Ранды в Бангкок. Получилась шумная семейная беседа, где все разговоры были одинаковыми: «Вы слышали новость? Вот здорово, да? Ты можешь себе представить? Фаук аль накхаль». Все скакали от радости с пальмы на пальму!
Сэму Хофману, приехавшему в начале второго, уже пришлось пробираться сквозь кучу иракцев, расположившихся на полу гостиной. На нем был кожаный пиджак и фуфайка с короткими рукавами; он был ужасно рад, что сбежал из клуба за рекой. Лина поцеловала его и выдала бокал шампанского. Сэм уселся на полу и предложил тост «за новый Ирак». Все радостно чокнулись. Кто-то подал ему латунную трубку с ливанским гашишем, и он глубоко затянулся.
— Миш баттал. — Ранда потихоньку кивнула в сторону Хофмана, когда они с Линой на кухне готовили очередное блюдо, утыканное виноградными листьями. — Совсем неплохо. Но что он здесь делает в такую ночь? Ты уверена, что он не шпион?
— Конечно. — Лина мечтательно улыбнулась. — Он мой амир ала фарас абайяд (принц на белом коне). Он хочет спасти меня. Правда, теперь меня уже не нужно спасать.
— А как он в постели? — шепотом спросила подругу Ранда. — Он хорошо… ты понимаешь? — И она сделала выразительный жест рукой.
— Ранда! Я с ним не спала!
— Он что, гомик?
— Ты с ума сошла. Правда. Он хороший, вежливый американский парень — очень приятное разнообразие. Я устала от арабов.
— Ты просто пьяна, вот что я тебе скажу, — сказала Ранда и шлепнула подругу пониже спины.
Веселье набирало силу. Лина достала принадлежавшие ее отцу магнитофонные пленки с записями иракского народного певца Назема Аль-Газали. Он умер еще в 1960 году, до того, как Правитель начал систематически уничтожать иракскую национальную память; его песни символизировали для иракцев прошлое. Он пел простые народные баллады под аккомпанемент флейты, которую называют «най», похожего на гитару инструмента «уд» и удары «дарбаки». Это было что-то вроде иракских блюзов. Обычно он начинал со стихов, которые постепенно переходили в песню о невзгодах жизни и любви; некоторым балладам было лет двести. Лине больше всего нравилась песня «Самара мин кауми Аисса», что переводилось как «Темноволосая из племени Иисуса»; в ней пелось о любви мусульманина и девушки-христианки.
Лина подпевала Аль-Газали, искоса поглядывая на Сэма: «О прелесть моя из племени Христова, дарю тебе любовь мою. Что же важнее — любовь или вера?» Дальше в песне шли застенчивые вопросы и кокетливые ответы. «Дай посмотреть, как прекрасны твои глаза». — «Мои глаза — как глаза оленя». — «Ты высок?» — «Я высок и строен, как куст базилика». Сэм попробовал включиться, подпевая на своем ломаном, неуклюжем арабском. Иракские эмигранты, рассевшиеся на полу, тоже стали подпевать. Многие из них помнили «Темноволосую из племени Христа» еще с детства. Потом все встали и захлопали, а когда Аль-Газали запел «На вершине пальмы», снова выпили шампанского.
В два часа в дверь позвонил Набиль Джавад. Поэт был одет в свой обычный черный костюм и среди веселящихся имел траурный вид. Лина предложила ему шампанского, но он попросил стакан воды. Из-за двух завес на его глазах — слепоты и темных очков — нельзя было понять, о чем он думает. Он извинился перед Линой за столь поздний приезд и объяснил, что работал над эссе об арабской демократии; он надеялся, что арабские службы Би-би-си или «Голоса Америки» передадут его этой ночью, но они отказались. Лина села рядом с ним на диван, взяла его руки в свои и сказала, что для нее большая честь видеть его в своем доме.
— Это здорово, да? — спросила она. — Вы, наверно, так счастливы сегодня.
Джавад покачал головой.
— Пока нет, — ответил он. — Неизвестно, кто будет следующим.
Лина хотела убрать руки, но Джавад сжал их и стал благодарить ее за то, что она его пригласила. Он сказал, что когда-то был знаком с ее семьей в Багдаде. И он был на похоронах ее отца в Лондоне. Он спросил, чем она сейчас занимается. Слегка смутившись, Лина объяснила, что работает у Назира Хаммуда, но собирается от него уйти.
