Джон Ле Карре - Особо опасен
— Ты хочешь, чтобы я открыла? — спросила она. — Мне надо знать, Исса. Ты хочешь мне сказать, что я могу открыть дверь? Исса, пожалуйста, не молчи. Ты мой клиент. Я жду твоих распоряжений. Исса, мы можем долго здесь простоять, пока не замерзнем или не свалимся от усталости. Ты меня слышишь? Где твой браслет, Исса?
Он держал его в руке.
— Надень его. Здесь тебе ничто не угрожает.
Он снова надел браслет на запястье.
— А теперь скажи, чтобы я открыла дверь.
— Открывай.
— Громче. Аннабель, пожалуйста, открой дверь.
— Пожалуйста, открой дверь.
— Аннабель.
— Аннабель.
— Смотри, как я открываю дверь по твоей просьбе. Вот. Открыла. Я вхожу первая, а ты за мной. Видишь, это не похоже на тюремную камеру. Нет, оставь пока дверь открытой. Мы ее закроем, когда нам захочется.
#Она не была здесь три дня. Беглый осмотр показал, что рабочие успели продвинуться дальше, чем она думала. Штукатурные работы практически закончены, керамическая плитка лежит наготове, старая ванна, присмотренная ее матерью в Штутгарте, установлена вместе с медными кранами, которые Аннабель купила на блошином рынке. Подача воды, судя по оставленным в мойке чашкам, восстановлена. Заказанный ею телефон в блистерной упаковке стоял на полу посреди комнаты в ожидании подключения.
Долговязый Исса, стоя к ней спиной, застыл перед арочным окном, разглядывая светлеющее небо.
— Ты пересидишь здесь день или два, пока я найду что-то другое, — обратилась она к нему тихим голосом. — Здесь ты будешь в безопасности. Я буду тебя регулярно навещать и приносить еду и книги.
— Я не могу улететь отсюда? — спросил он, не отрывая глаз от неба.
— Боюсь, что нет. Тебе вообще нельзя выходить на улицу, пока мы все не устроим.
— Ты и мистер Томми?
— Я и мистер Томми.
— Он меня тоже навестит?
— Он занят просмотром файлов. Это его первостепенная задача. Мы с тобой не банкиры. Не все делается по мановению волшебной палочки. Мы продвигаемся шаг за шагом.
— Мистер Томми влиятельный джентльмен. Когда мне будут вручать диплом врача, я приглашу его на церемонию. У него доброе сердце, а по-русски он говорит, как член семейства Романовых. Где он его выучил?
— Кажется, в Париже.
— И ты тоже, Аннабель?
По крайней мере он оставил ее в покое с Карстеном. Его не прошибал пот, и голос стал спокойный.
— Я выучила русский в Москве, — сказала она.
— Ты училась в московской школе, Аннабель? Как интересно! Я тоже учился в московской школе. Правда, недолго. А в какой школе? Может быть, я ее знаю. Туда принимали чеченцев? — Глаза у него загорелись от мысли, что их миры едва не пересеклись… а что, они могли бы подружиться!
— У нее не было номера.
— Почему?
— Такая школа.
— Школа без номера? Наверно, школа КГБ?
— Не говори глупости! Частная школа. — Чувствуя навалившуюся усталость, она выдавила из себя окончание: — Частная школа для детей официальных иностранных лиц.
— Твой отец был официальным лицом в Москве? А кем он был, Аннабель?
Она дала задний ход.
— Я жила в доме для официальных иностранных лиц и поэтому могла посещать частную школу, где и выучила русский язык.
Я и так уже сказала тебе больше, чем намеревалась, и тебе не выудить из меня то, о чем не знают даже в приюте. Что мой отец был германским атташе в Москве.
Отчаянно запищал бипер, причем не у нее. Испугавшись, что они ненароком активировали какую-то хитрую сигнализацию, установленную рабочими, она начала с тревогой озираться вокруг, но оказалось, что это подаренный Меликом пейджер призывает Иссу на утреннюю молитву.
Но он не отошел от окна. Интересно, почему? Высматривал гэбистских ищеек? Нет. Он определял по восходящему солнцу местонахождение Мекки, а затем его карандашеподобное тело сложилось пополам, и вот он уже стоял на коленях прямо на полу.
— Аннабель, я попрошу тебя выйти из комнаты, — сказал он.
#На кухне она очистила стол и вытащила из пакета продукты. Сидя на табуретке и подперев кулаком щеку, она впала в прострацию, и перед ее мысленным взором, как часто бывало в минуты крайней усталости, возникли маленькие картины старых фламандцев, что висели на стене в их родовом гнезде во Фрайбурге.
— Их купил на аукционе в Мюнхене твой дедушка, дорогая, — пояснила ей мать, когда она, четырнадцатилетняя бунтарка, занялась персональным расследованием их происхождения. — Он собирал картины, так же как твой отец собирает иконы.
— И сколько же они стоят?
— На сегодняшние деньги, вероятно, целое состояние. А тогда они стоили гроши.
— Когда это было? — не отступала Аннабель. — Кто их выставил на аукцион? Кому они принадлежали до того, как дедушка купил их за гроши в Мюнхене?
— Почему бы тебе не спросить у отца, моя дорогая? — предложила мать медоточивым голосом, лишь укрепившим Аннабель в ее подозрениях. — Речь ведь идет о его отце, а не о моем.
Но когда она спросила у отца, тот на глазах превратился в незнакомого человека.
— Это было и быльем поросло, — заявил он официальным голосом, которым никогда прежде с ней не разговаривал. — У твоего деда был нюх на искусство, и он платил реальную цену. Но, кажется, это подделки. Тема закрыта, раз и навсегда.
Задавать вопросы на эту тему на семейных форумах она больше не осмеливалась, не из любви, не из страха, не — худший для нее вариант — под диктатом внутрисемейной дисциплины, против которой восставала. А ведь ее предки считали себя радикалами и бунтарями! Такими, во всяком случае, они были в шестьдесят восьмом, когда во время студенческих волнений строили баррикады и шествовали с транспарантами, призывавшими американцев убираться из Европы. «Вы, сегодняшняя молодежь, знать не знаете, что такое настоящий протест!» — говорили они ей со смехом, стоило ей перейти черту дозволенного.
Достав блокнот, она начала набрасывать список необходимых вещей в рассветном зареве. Ее «списки», как и ее упертость, были притчей во языцех. Вчера она казалась хаотичной улиткой, чья безалаберная жизнь помещалась в большом рюкзаке, а сегодня вела себя как педантичные немки, составлявшие списки необходимых списков.
мыло
полотенца
запасы еды
сладости и пряности
свежее молоко
туалетная бумага
русские медицинские журналы (где купить?)
мой кассетник. классическая музыка, никакой попсы
А этот чертов айпод я покупать все равно не буду, не хватало еще стать рабой общества потребления.
Не будучи уверенной, закончил ли Исса свою молитву, она тихо переступила порог. В комнате никого не было. Она подбежала к окну. Вроде закрыто. Она резко развернулась и при свете занимающегося дня снова окинула взглядом все пространство.
Исса стоял на стремянке, возвышаясь над ней метра на два. Подобно какой-нибудь статуе советской эпохи, он держал в одной руке гигантские ножницы, а в другой бумажный самолетик, вырезанный, по всей видимости, из рулона обоев, валявшегося у подножия стремянки.
— Однажды я стану знаменитым инженером-самолетостроителем вроде Туполева, — объявил он, не глядя в ее сторону.
— Кто-то собирался стать врачом, — мрачно пошутила Аннабель, как если бы вела разговор с самоубийцей.
— Врачом тоже. И, если успею, адвокатом. Я должен достичь Пяти Совершенств. Ты знаешь, что это такое? Если не знаешь, то ты необразованный человек. Я уже хорошо разбираюсь в музыке, литературе и физике. Если ты перейдешь в ислам, я смогу на тебе жениться и тогда займусь твоим образованием. Это было бы неплохое решение для нас обоих. Но ты не должна быть такой суровой. Аннабель, смотри!
Подавшись вперед всем телом и тем самым бросая вызов законам всемирного тяготения, он плавным движением пустил бумажный самолетик в недвижном воздухе.
#Он всего лишь твой очередной клиент, раздраженно подумала она, закрывая за собой входную дверь и защелкивая древний замок.
Ну да, клиент, требующий к себе повышенного внимания… с особым, нелегальным подтекстом. Но от этого он не перестает быть клиентом, к тому же нуждающимся в неотложной медицинской помощи, которую он скоро получит.
Клиент со своим досье. Ну и пациент, конечно, тоже. Изувеченный, психически травмированный ребенок, лишенный детства, а я его адвокат и нянька в одном лице, его единственная зацепка в этом мире.
Впрочем, этот ребенок знает о боли, и о неволе, и о помоечной стороне жизни больше, чем я когда-либо узнаю. Он высокомерен и беспомощен, а то, что он говорит, часто не имеет никакого отношения к тому, о чем он думает.
Он хочет сделать мне приятное, но не знает как. Он произносит правильные слова, но принадлежат они как будто не ему:
«Я на тебе женюсь, Аннабель. Смотри на мой аэроплан, Аннабель. Перейди в ислам, Аннабель. Не будь так сурова, Аннабель. Я стану врачом, адвокатом и инженером-самолетостроителем, со мной много чего случится, прежде чем меня депортируют в Швецию, а оттуда в ГУЛАГ. Я попрошу тебя выйти из комнаты, Аннабель».
