Станислав Гагарин - Ловушка для «Осьминога»
В креслах салона красоты, где воздух был густо пропитан запахами парфюмерии, в это послеобеденное время свободных мест не было. Да и в приемной уже собралось не менее полдюжины клиенток, и они обсуждали туалеты Аллы Пугачевой, продемонстрированные ею на последнем из концертов.
Марина Резник массировала плечи дородной Анны Афанасьевны, известной тем, что ее супруг занимал определенное служебное положение в сфере коммунального хозяйства, а Анна Афанасьевна рассказывала ей, как замечательно поставлена коммунальная служба в Австрии, куда муж ездил недавно в составе делегации.
– Вы можете себе представить, Мариночка, там даже дворники, ну те, кто метут улицы Вены, приезжают на работу на собственных машинах. Живут за городом, в коттеджах, нет, вы только подумайте – в коттеджах! – и ездят в Вену мести улицы на собственных машинах…
– Хорошо, видно, получают, – ответила Марина, продолжая трудиться над лицом Анны Афанасьевны. Она умела машинально поддакивать подопечным, а сама, меж тем, думала о своем. Сейчас ее беспокоило отсутствие радиограмм от Бориса. Как ушел в море, а с тех пор прошло уже около двух недель, так и не было от него весточки. На них доктор обычно не скупился, долго ли написать пять-шесть слов, а они так грели тоскующее Маринино сердце. И Андрея не было рядом, он торчал в своей тмутаракани, упирался рогом на какой-то стройке. А может быть, и в самом деле выйти за него замуж, как советует мама? Но как же Борис? Вдруг надоест доктору когда-нибудь море, осядет на земле. Они с мамой и местечко ему подыщут… Вон сидит в приемной жена медицинского начальника. Что стоит шепнуть ей словечко?
– Дело не в зарплате, – продолжала дворницкую тему Анна Афанасьевна. – Нашим хоть какую зарплату положи – мести улицы не станут. А уж если машину заведут… Муж говорит: студентов надо привлекать, пусть город подметают.
– У них и так хватает забот, – заступилась за бывших собратьев Марина. – И на целине строят, и картошку убирают… Опять же и учиться когда-то надо… Хотя бы и между прочим.
– Известно, как они учатся, – вступила в разговор дама из кресла Симы Гуковой, соседки Марины справа. – Моя Ляля второй год на биофаке. Чем же вы занимаетесь, спрашиваю, в университете? А балдеем, мама… Вот и ответ. Мы тут с отцом ночами не спим, все думаем, как сделать нашу действительность краше и содержательнее, а они, видите ли, балдеют!
– И не говорите, – подхватила тему клиентка Софы Пономарь, соседки Марины слева. В отличие от только что жаловавшейся на собственную дочь мамаши, которая была замужем за директором крупнейшего в городе Дома торговли, эта была супругой управляющего трестом ресторанов. – Мне мой муж рассказывал: организовали они курсы барменов и метрдотелей – так среди поступавших почти все с высшим образованием. Никто не хочет в инженеры – зарплата небольшая, говорят. Все им мало! А как же мы учились на медные гроши? Недоедали, недосыпали… Да и сейчас не можем себе позволить лишнего, хотя и заслужили, кажется. Все действительно стоящее – достань, переплати, услугу какую сделай…
Теперь дамы заговорили все разом, мешая работать, и угомонились несколько лишь тогда, когда Сима Гукова, самая старшая и самая опытная из косметичек, прикрикнула на них. Никто из нетитулованных представительниц этого «света» возмутиться таким обращением с ними не решился.
В приемной салона тем временем оставили в покое наряды Аллы Пугачевой и принялись выяснять истинные причины, по которым популярный артист театра и кино Икс развелся с балериной Игрек и женился на бывшей жене писателя Зет, отбившего в свою очередь подругу у знаменитого иллюзиониста Альфа.
– А что же он не загипнотизировал ее? – спросила недоуменно жена медицинского начальника. – Приказал бы: люби меня, люби меня – и делу конец!
– Им под страхом тюрьмы запрещают использовать гипноз в личных целях, – авторитетно заявила Татьяна Михайловна Форц, единственная работающая среди сегодняшних клиенток. Татьяна Михайловна заведовала плодоовощной базой, осуществляя в семье своей принципы официального матриархата, так как муж ее был рядовым инженером. – А то бывали случаи: приходит такой гипнотизер в магазин и говорит: «Я – инкассатор! Сложите выручку вот в эту сумку…» И представьте: никакого оружия у него нет, а завмаг складывает безо всяких яких. Так же и в сберкассе… А если он подойдет ко мне на улице и скажет: люби меня?! Я и стану тут, значит, его любить, прямо на улице? Нет, таких людей надо контролировать, возле них охрану следует держать!
– Они и так на учете, эти иллюзионисты, – авторитетно заявила Мария Степановна, муж которой был крупным функционером по части сбыта продукции предприятий Худфонда. – Ведь их можно и для шпионажа использовать… А что? Очень даже просто. Ведь он куда хочешь может проникнуть. Мне рассказывали, что даже к Гитлеру такого подсылали. Усыпи его, говорят, и пусть воевать перестанет.
– И что же? – разом повернулись к ней остальные дамы, и даже кассирша Капа подняла глаза от кроссворда в журнале «Огонек».
Мария Степановна вздохнула.
– Плохо он языки знал, – сказала она. – Не твердо… Уже до самого кабинета Гитлера дошел, всех по дороге усыпил. И тут его итальянский фашист увидел, итальянцы тогда с Гитлером дружили. «Куда идешь?» – говорит. По-итальянски, конечно. А наш иллюзионист ему в ответ: «Шляфен! Шляфен!» Спи, дескать, голубчик. А тот по-немецки не знает и потому не спит. А как по-итальянски «спать» иллюзионисту неизвестно. Он и растерялся…
Тут охрана налетела. Всех он усыпить не мог. Он, гипнотизер, только на троих мог сразу работать. Вот они его и схватили…
То что произошло дальше, дамы узнать не успели. Зазвенел телефон на конторке рядом с кассой. Кассирша Капа цепко ухватила телефонную трубку.
– Салон красоты, – объявила она басом. – Марину? Ждите…
Она нажала кнопку на специальном табло, которое придумал и соорудил их шеф, Казимир Вячеславович, бывший инженер-электрик на заводе «Энергосила», а ныне заведующий салоном, и на столе Марины Резник зажглась зеленая лампочка: вызов к телефону.
Марина даже не стала извиняться перед клиенткой – про зеленую лампочку завсегдатаям было известно. Она быстренько закончила накладывание маски Анне Афанасьевне и направилась к телефону.
– У аппарата, – привычно сказала она. В свое время Марина услыхала, что так отвечает одна из ее посетительниц и это выражение показалось ей просто шикарным.
– Это Марина Резник? – спросил на другом конце линии мужской голос, в котором слышался явно нерусский акцент.
– Совершенно точно, – ответила Марина. – Согласно паспортным данным…
Ей показалось, что голос этот она уже слышала. «Кто-то из прибалтов, – подумала Марина. – Рудик Хинт из Таллинна? Или Алекс Ленберг из Риги?»
– Кто со мной говорит? – спросила Марина.
– Вы меня не знаете, – ответил голос. – Пока… Но я привез вам маленькую весть от Бориса. Надо встретиться.
– Да-да! – заторопилась Марина. – Конечно… Но где?
II
Академик Колотухин принял Николая Колмакова в точно назначенное ему время. До этого майор обратился в бюро пропусков НИИэлектроприбор, где ему, согласно всем правилам, выписали по предъявленному паспорту соответствующий пропуск, заказанный лично Василием Дмитриевичем.
Чтобы не обнаруживать причастности к определенному ведомству в некоторых ситуациях, вроде вот этой, только что возникшей, у Николая Колмакова, как и остальных его коллег, наряду со служебным удостоверением был и обычный паспорт.
На проходной института пропуск тщательно проверил строгого обличья вооруженный пистолетом вахтер, внимательно сличил фотографию на паспорте с наружностью одетого в гражданское платье майора и как бы нехотя нажал педаль, которая освобождала турникет, закрывающий проход вовнутрь.
На этаже, где размещался кабинет, академика Колотухина, у Николая Ивановича снова проверили документы. Посмотрела пропуск и паспорт Колмакова и секретарь директора, миловидная женщина лет сорока. По данным майора, ее звали Нина Григорьевна, фамилия ее была Минаева, и она давно уже работала с Василием Дмитриевичем
– К вам товарищ Колмаков, – сказала секретарь, повернувшись к пульту с тумблерами и разноцветными лампочками.
– Я жду его, Нина Григорьевна, приглашайте, – ответил голос Колотухина.
Он встретил майора на полдороге от письменного стола до входа в просторный кабинет, где все было обычным: стол хозяина, стол для совещаний, низенький столик с четырьмя креслами и торшером для приватных бесед, шкафы с книгами, средне-русские пейзажи хорошего современного письма и старомодный фикус в углу. Это доброе дерево сатирики несправедливо превратили в символ мещанства, и те, кто боялись прослыть мещанами, начисто повывели их из кабинетов и квартир.
Заметив взгляд гостя на фикус, академик Колотухин улыбнулся.
