Данил Корецкий - Похититель секретов (сборник)
– Откуда вы все это знаете?!
Уоллес пожимает плечами.
– Из газет.
– Странно. Я ничего подобного не читал.
– Это будет в вечерних газетах, – уточняет американец. – А кое-что – в завтрашних. Или послезавтрашних.
– Вы очень рациональный человек, Марк! Все знаете из завтрашних газет и терпеливо ждете, пока они выйдут из печати, – я освобождаю свой локоть. – А о фехтовании на спадонах вам в газетах читать не приходилось? Или о том, как приходится рисковать своей шкурой?
– Принимаю упрек, Дмитрий, – Уоллес понижает голос. – Мы действительно прагматичная нация. Нам не хватает русского авантюризма. Но, честно говоря, я вами горжусь.
– Это радует. Тогда дружите с нами!
Уоллес разводит руками.
– Мне бы тоже этого хотелось. Но господин Фальшин почему-то люто меня ненавидит. Не могу понять – почему. Ведь нам сейчас нечего делить. Напротив, надо вместе бороться против мирового терроризма. За что ему меня ненавидеть? В этом такой накал, такая экспрессия, как будто здесь скрыто что-то личное!
– Не обращайте внимания, Марк. Со временем все образуется.
Мы выходим из высоких кованых ворот на стоянку машин.
– Вас подвезти? – любезно спрашивает Уоллес.
– Спасибо. У меня есть машина.
Мы пожимаем друг другу руки и расходимся. В «форде-фокусе» меня ждет Ивлев.
– В гостиницу? – спрашивает капитан.
– Пожалуй. Все дела сделаны, рапорта написаны, с Фальшиным я попрощался. Сегодня можно отдохнуть.
– Может, выпьем пива на прощание?
– С удовольствием.
– Уоллес все знал про Аль-Фулани, – зло говорю я. – И даже пальцем не шевельнул. Вот гусь!
«Форд» резво бежит по припорошенной снежком дороге, вокруг пляшут пушистые снежинки. Белые мухи. Я вспоминаю свой первый день в Вене. Собор Святого Штефана, черные и белые мухи на фоне резного фасада, бал в посольстве, красавица Ирена в черном, смело декольтированном платье…
– Хотя… Нет, давай все-таки в посольство. Похоже, есть еще одно дело.
Ивлев искоса бросает на меня внимательный взгляд, но вопросов не задает.
Я задумчиво смотрю в окно. Снова пошел пушистый снежок. Действительно, Фальшин люто ненавидит Уоллеса. Он постоянно ругал его последними словами, и в этом действительно имелся личный оттенок – в конкурирующей резидентуре он видит причину скорого карьерного заката. Но откуда это все знает американский резидент?! Ругал-то он его всегда у себя в кабинете, в узком кругу…
– Послушай, Виктор, у тебя есть детектор «клопов»?
– Детектор кого?
– «Клопов», «жучков», «закладок»… Короче, радиопередающих устройств!
– Конечно, есть!
В кабинет к Фальшину мы входим вместе. Резидент уже не ожидал меня увидеть. Он удивлен и немного встревожен.
– Где вы держите свой смокинг, товарищ полковник? – с порога спрашиваю я. – Тот, в котором вы были на балу, помните? В котором так замечательно танцевали с красивой женщиной…
– Да здесь и висит…
Полковник проводит пятерней по седой шевелюре, отдергивает легкую занавеску, прикрывающую нишу с вешалкой.
– Вот он!
Смокинг действительно здесь. Немного помятый, но дело не в этом.
Киваю Виктору, он включает свой детектор, и на торце пластмассовой коробочки загорается красная лампочка. Лицо Фальшина наливается кровью.
– Что… Что вы хотите сказать?! Это провокация!
Через минуту из плечевого шва правого рукава смокинга я вынимаю булавку с круглой головкой. Микрофон-передатчик. Вот и источник «утечек»! Наверняка где-то в зале приемов установлен ретранслятор. Или на улице рядом с посольством.
Подношу чувствительную штучку к губам. Это лишнее – у нее прекрасная чувствительность. И то, что я хочу сделать, – тоже лишнее, хотя красивый завершающий штрих придает законченность любому делу.
– До свидания, Марк! Помяните сегодня Ирену…
Шатаясь, как пьяный, Фальшин идет к своему месту и обессиленно падает в кресло.
* * *Дома настоящая русская зима: минус двадцать, ветер, снежные заносы, пробки на Тверской… В Ясенево все заметено снегом: сугробы в человеческий рост, белые шапки на деревьях. Но дорожки расчищены, в здании Центра тепло и уютно, друзья и коллеги жмут мне руки, угощают чаем, сообщают последние аппаратные новости. Так, еще до встречи с руководством я узнал, что полковник Фальшин отозван в Москву, уже подписан приказ об отстранении его от должности и отправке на пенсию. Как и следовало ожидать, пенсионерами стали Торшин с Малаховым, да и Извеков отправлен на гражданскую пенсию.
Замначальника отдела Западной Европы полковник Яскевич, интеллигентный человек в узких прямоугольных очках, в очередной раз угощает меня чаем. Пятая чашка. Ну, ничего, как говаривала моя бабушка: «Чай пить – не дрова рубить…» И не спадоном махать.
– Так ты что, правда, на двуручных мечах дрался? – удивленно спрашивает Яскевич.
– Пришлось.
Чай ароматный и горячий, я осторожно дую, чтобы не булькнуло.
– И как?
– Обошлось.
– Ну ладно, это тебе зачтется. Я приказал подготовить приказ на поощрение. Если Иванников согласится – представим к государственной награде!
Прямоугольные стекла торжественно блеснули.
У Ивана я уже был. Он отечески пожурил за «ковбойщину с мечами», сдержанно похвалил и пообещал премию в размере двух окладов.
– Спасибо. Очень большую роль в операции сыграли Курт Дивервассер и его группа, прошу поощрить их особо.
Яскевич кивает.
– Да, это агент старой закалки. Такие работают очень добросовестно.
– А сколько ему лет? – не выдерживаю я.
– Прилично. Шестьдесят четыре…
– Как шестьдесят четыре?! Он же воевал на Кавказе в бригаде «Эдельвейс», был у нас в плену, женился на русской, жил в Саратове…
Яскевич удивленно разводит руками.
– Что вы, Дмитрий? Откуда вы все это взяли?
Я удивлен не меньше.
– Как откуда? Он сам мне рассказывал много раз. Как обрушил лавину на наш батальон, как его допрашивал капитан из СМЕРШа, как ему снятся наши бойцы…
– Это какая-то ошибка! – качает головой Яскевич. – В конце войны Курту Дивервассеру было три года. И он никогда не был на Кавказе. И, конечно, не уничтожал русский батальон!
Я почувствовал себя полным дураком.
– Как «не уничтожал»? Да его и завербовали в плену потому, что мучали угрызения совести из-за этого батальона!
Яскевич пристально смотрит мне в глаза.
– Завербовали его в семьдесят седьмом году в Вене. Он тогда работал по русской линии в политической полиции. Скорей всего, у него включилась ложная память. Как механизм самооправдания. Такое бывает у некоторых агентов. Но я не знал, что и Дивервассер… Он всегда был крепким орешком!
* * *Несколько лет спустя я оказался в Вене проездом и провел там три дня без всякого задания, наслаждаясь бездеятельностью и покоем, как обычный праздный турист. Спал допоздна в гостинице, сидел в уютных ресторанчиках, бродил по чистым улицам. Однажды ноги сами принесли к старинному четырехэтажному дому недалеко от центра. В просторном холле сидела за стойкой немолодая консьержка с забранными в пучок седыми волосами.
– Я ищу своего знакомого, герра Дивервассера, раньше он жил в шестой квартире…
Женщина скорбно поджала губы.
– К сожалению, вынуждена вас огорчить: господин Дивервассер умер.
– Умер?!
Она кивнула.
– Да. Он застрелился. Видите ли, в годы войны он взорвал русский батальон и переживал всю жизнь. Его квартира была вся усыпана портретами погибших, очевидно, в конце концов он не смог этого вынести…
– Спасибо…
Я вышел через стеклянную дверь и побрел, куда глаза глядят.
Известно: чем глубже агент переживает свое предательство, тем сильнее подсознательный механизм самооправдания. Но оказывается, ложная память может взять верх над истинной…
Цвели каштаны, играли скрипки в маленьких уютных кафе, в парке Праттер на ажурных резных скамеечках сидели влюбленные и аккуратные пенсионеры. Ароматы кофе по-венски, настоящего – не только по способу, а и по месту приготовления, перемешивались с тонкими мелодиями Вольфганга Амадея Моцарта. Пахло стариной и современностью, респектабельностью, сытостью и благополучием. Непосвященные никогда не почувствуют в этом одорологическом коктейле тлетворного запаха шпионажа.
И в этом их счастье.
Вена—Ростов н/Д 2007 годЖаркое рождество в Дубае
Первый раз я встречал Рождество в жаркой зиме пустыни Аравийского полуострова. Собственно, пустыня была закатана в асфальт, застроена не повторяющими друг друга кондиционируемыми небоскребами с вертолетными площадками и бассейнами на крышах, засажена миллионами деревьев и классических английских газонов, причем к каждому деревцу и травинке подводилась орошающая трубка. Так что назвать ее пустыней в полном смысле слова было нельзя.
К тому же я прибыл сюда не развлекаться и отдыхать, а активизировать законсервированного семь лет назад агента, поэтому считать, что я встречаю здесь Рождество, можно было с очень большой натяжкой. И жары особой тоже не было: двадцать пять—двадцать семь, разве если сравнивать с московскими морозами… А вот зима была – это абсолютно бесспорный факт.
