Н. Шпанов - Заговорщики. Перед расплатой
Харада сказал:
— Если теперь ваша благосклонность обратит внимание на походное изображение Будды, взятое у меня этим же человеком, с–с–с…
Гомбо—Джап невозмутимо выложил на стол маленький складень, крытый черным лаком. Содном—Дорчжи хотел было раскрыть крошечные резные дверцы, но сидевший рядом с ним полковник государственной безопасности поспешно отстранил его руки и сказал Хараде:
— Открой.
Японец особенно длинно и угодливо втянул воздух.
— С–с–с… ваша благосклонность напрасно опасается этой безобидной вещи, — он отворил дверцы складня. Все увидели изображение Будды позолоченную деревянную фигурку, сидящую на цветке лотоса. Японец поднял его над головой и с улыбкой сказал: — Если мне будет позволено, я покажу уважаемым господам, что представляет собой это священное изображение. Можно не опасаться дурных последствий: это прекрасная американская вещь.
Полковник встал между Содномом—Дорчжи и японцем.
— Показывай, — сказал он.
— С–с–ссс… это не больше как радиоприемник. В соединении с гребенкой он даст мне возможность открыть вам до конца, ради чего я прибыл на вашу почтенную землю. — Харада воткнул крайний зубец гребешка в отверстие на макушке Будды. — Теперь необходима тишина и ваше милостивое внимание.
Прошло несколько мгновений. Те, кто сидел ближе к японцу, услышали слабые звуки, похожие на приглушенную радиопередачу. Харада приблизил аппарат к уху и изобразил на лице удовлетворение.
— Всякий, кто хочет, может слышать, — сказал он, передавая аппарат полковнику.
Тот послушал.
— Английский язык.
— Америка? — спросил Содном—Дорчжи.
— Нет, китайский город, — сказал Харада. — Милостиво обозреваемый вами аппарат настроен всегда на одну и ту же волну. Он всегда слушает эту станцию.
— А зачем ему слушать эту станцию? — спросил полковник.
Харада, словно защищаясь, поднял руку к лицу.
— Чтобы получить приказ, — сказал он. — Пусть ваше милосердие не осудит меня.
И Харада рассказал ту часть плана "Будда", которая была, по его словам, ему известна. Зачем прилетит этот самолет, что он будет делать, куда полетит потом? Ни на один из этих вопросов он не ответил.
— Значит… — задумчиво произнес Содном—Дорчжи, — самолет должен был прилететь после того, как станция послала бы вам эти сигналы?
— Ваша мудрость точно уяснила смысл моих недостойных речей, с–с–с-с…
— А когда должен был прийти этот сигнал? — спросил Содном—Дорчжи, пристально глядя на японца.
— Как мне подсказывает мой ограниченный ум, даже ни один китайский генерал не мог бы ответить на этот вопрос вашего достопочтенства.
Содном—Дорчжи переглянулся с присутствующими.
— Допустим, что так… — сказал он японцу. — С нас достаточно и того, что вы сказали, но вы сказали не все!
Харада закрыл лицо руками и медленно закачался всем корпусом взад и вперед. Это продолжалось, пока Содном—Дорчжи собирал со стола лежавшие перед ним бумаги. Но как только он сделал шаг прочь от стола, Харада отнял руки от лица и тихо спросил:
— Разве те интересные вещи, которые я вам доложил, не заслужили мне помилование?
— Все это было нам известно и без вас. Вы были нам интересны как живой свидетель.
Японец съежился на своем стуле. Он умоляюще сложил руки ладонями вместе и, склонив голову, негромко произнес:
— Мой ничтожный ум не может решить такую трудную задачу.
Содном—Дорчжи пожал плечами и направился к выходу, но, прежде чем он достиг двери, Харада крикнул:
— Милостивейший господин! Сердечное желание помочь в вашем благородном деле…
Содном—Дорчжи гневно перебил его:
— Да или нет?
— Все, что прикажет ваша мудрость.
— Если игра будет нечестной…
Японец испуганно втянул воздух.
— О, ваша мудрость!..
И он выложил все, что знал о заговоре лам. Слушая его, Содном—Дорчжи удовлетворенно кивал головой. Это было как раз то, что начали устанавливать его органы до поимки Харады и о чем сигнализировали пастухи, вылавливавшие в степи диверсантов–лам.
Харада мог бы еще рассказать о том, что прежде чем растянуться на своем рваном халате в монастыре Араджаргалантахит, он вынул из пояса и спрятал в щелях стены ампулы с дарами, изготовленные по рецепту господина генерала Исии Сиро. Но, глядя, как кивает головой монгольский генерал, Харада решил смолчать: было похоже на то, что знавшие так много монголы все–таки знали не все. И действительно, дослушав, Содном—Дорчжи сказал:
— Теперь можно итти с докладом к маршалу.
Министры последовали за покинувшим комнату Содномом—Дорчжи.
Он отсутствовал около часа. За этот час никто из оставшихся в комнате ни Гомбо—Джап, ни адъютант, ни Харада — не проронил ни слова.
Содном—Дорчжи и полковник вернулись. Хараду увели.
— Самолет! — сказал Содном—Дорчжи адъютанту.
— Вылет утром?
— Нет, через полчаса. — И Содном—Дорчжи обернулся к Гомбо—Джапу. — Ты полетишь с японцем.
Гомбо—Джап молча поклонился и вопросительно посмотрел на Соднома—Дорчжи.
— Что тебе? — спросил Содном—Дорчжи.
— Как быть… с поручением насчет наблюдения за американцем Паркером.
Содном—Дорчжи на мгновение задумался.
— Бадма там?
— Да, он за меня теперь возит рикшу американца.
— Американец не заметит перемены?
Гомбо—Джап засмеялся:
— Он не отличил бы нас друг от друга, даже если бы нас поставили рядом.
— Будет так, как я сказал.
— Хорошо, я полечу.
— Доставишь, — и Содном—Дорчжи кивком указал на место, где раньше сидел Харада, — его в Читу То, чего он не сказал нам, но что он, несомненно, еще знает, поможет советским следователям разобраться в деле Ямады, Кадзицуки и других сообщников еще не пойманного преступника Хирохито. Иди!
Гомбо—Джап повернулся четко, как солдат, и вышел.
Глядя ему вслед, Содном—Дорчжи негромко сказал адъютанту:
— Пусть заготовят приказ о повышении Гомбо в звание капитана. Я сам доложу маршалу.
12
Когда Паркер, получив экстренный вызов в токийскую ставку Макарчера, заехал проститься к генералу Баркли, тот не без сарказма сказал:
— Говорил я вам…
Паркер насторожился.
— Все–то у вас секреты, секреты… Курите, — и генерал дружески протянул ему сигареты. — Самолет Харады оказался неисправным?
— Виновата скверная постановка авиационной службы у вас, сэр, отпарировал Паркер.
Но Баркли сделал вид, будто не замечает выпада.
— Я не раз наблюдал: когда люди делают что–нибудь у меня за спиною, им не везет.
— Приму во внимание для будущего, сэр.
— И пожалеете, что не приняли во внимание в прошлом… Во всяком случае, выражаю вам свое сочувствие.
— Можно подумать, что вы уже знаете, чего они от меня хотят там, в Токио.
— Не знаю, но могу догадаться… У Мака твердый характер.
— Но он трезвый человек.
— Именно поэтому он может вам спустить штаны… Хотите выпить перед дорогой?
Паркер отказался и уехал.
Сосущая под ложечкой тоска отвратительных предчувствий не исчезла и тогда, когда он вылез из самолета на аэродроме Ацуги.
Хотя в вызове было сказано, что ему надлежит прибыть непосредственно к главнокомандующему, Паркер решил сначала показаться в Джиту. Свои парни, может быть, помогут ему вынырнуть из неприятностей. Хотя этот штабной народ обычно охотнее тянет ко дну тех, кто уже начал пускать пузыри.
Так и вышло. Самого генерала Билоуби, который знал Паркера по прежней работе, не оказалось на месте — отдыхал в Никко. Остальные офицеры мялись.
Однако все стало ясно с первых же фраз главнокомандующего. В заключение жесточайшей головомойки Макарчер сказал:
— Для Востока вы не годитесь.
— Я давно работаю тут, сэр.
— Все ваши прежние дела, вместе взятые, не стоят того, которое вы провалили теперь.
— Кто из нас гарантирован, сэр?..
Ноздри крючковатого носа Макарчера сильно раздулись.
— Вы отлично понимаете, что мы ставили на эту карту. — Генерал, прищурившись, уставился на Паркера. Тот старался казаться спокойным. Какого же дьявола вы разводите тут бобы?
— Обещаю вам, сэр: устранение монгольских министров будет проведено так же чисто, как если бы их судьбою занимался сам господь–бог.
— Но ваш господь–бог уже не может дать Чан Кай–ши благовидного предлога ворваться во Внешнюю Монголию.
— Тот господь–бог, которым управляем мы, сэр, может все… рано или поздно.
— Предлог нужен мне рано, а не поздно… Вам придется вернуться в Европу, Паркер, и конец.
— Это действительно конец, сэр.
Тяжелые мешки верхних век прикрыли глаза Макарчера.
— Если не опростоволоситесь там так же, как тут, для вас еще не все потеряно… — с недоброй усмешкой сказал он. — Но держаться придется крепко.
