Лен Дейтон - Смерть - дорогое удовольствие
– Вы бы лучше позвонили, – сказал помощник Люазо.
– Как только я позвоню в префектуру, они начнут записывать весь этот рейд. Так что лучше, если мы сначала кое-что разузнаем.
– Я думаю…
– Не говорите мне о том, что вы думаете, или я напомню, что вам полагалось остаться внизу.
– Хорошо, – сказал он.
Мы оба на цыпочках прошли по маленькой лестнице, соединяющей второй этаж с третьим. Люди Люазо должны были уже забеспокоиться. На верхней площадке я осторожно заглянул за угол. Свою голову я повсюду совал осторожно, но в такой осторожности не было необходимости: дом был пуст.
– Позовите сюда Люазо, – распорядился я.
Люди Люазо вошли в дом, простукивая панели и пытаясь найти секретные двери. Ни документов, ни фильмов. Сначала показалось, будто дом вообще не имеет никаких секретов, кроме, разве что, того, что он сам представляет собой своего рода секрет: странные камеры с ужасными орудиями пыток; комнаты, отделанные, как купе роскошного поезда или как салон автомобиля «роллс-ройс»; всевозможные странные приспособления для половых актов, даже особые кровати.
Смотровые щели и вращающиеся телевизионные камеры были предназначены для мсье Дэтта и его «научных методов». Я подумал о том, что какие странные записи он накапливал, и недоумевал, куда он их дел, ибо самого мсье Дэтта нигде не было видно. Люазо страшно ругался.
– Кто-то, – бушевал он, – должно быть, сказал Дэтту о том, что мы собираемся прийти.
Люазо, пробыв в доме около десяти минут, позвал своего помощника, который остался на третьем этаже. Он звал его долго и громко, но тот не откликался. Когда мы подошли к нему, он стоял, склонившись, над черным металлическим устройством, похожим на египетскую мумию. По форме и размерам оно напоминало человеческое тело. Люазо надел хлопчатобумажные перчатки и осторожно дотронулся до объекта.
– Диаграмму Казинс, – потребовал он у помощника.
Тот откуда-то ее извлек, это было изображенное на бумаге тело Анни Казинс с отметками красными чернилами в тех местах, где были нанесены раны, рядом с каждой отметкой аккуратным бисерным почерком указывались размер и глубина раны.
Люазо открыл черный металлический ящик.
– То самое, – сказал он. – Именно так, как я и думал.
Внутри ящика, достаточно большого, чтобы вместить человеческое тело, концы ножей размещались точно в тех местах, которые были указаны на полицейской диаграмме. Люазо отдал множеством приказаний, и неожиданно комнату заполнили люди с сантиметрами, белым порошком и оборудованием для фотосъемки. Люазо отошел в сторону, чтобы не мешать им.
– По-моему, их называют железными девицами, – сказал Люазо. – Мне кажется, я читал о них в каком-то старом журнале для мальчиков-школьников.
– Что заставило ее залезть в эту чертову штуковину? – удивился я.
– Вы наивны. Когда я был молодым офицером, у нас было так много случаев смерти от ножевых ран в борделях, что мы ставили полицейского у дверей каждого борделя. Всех посетителей обыскивали. Любое приносимое оружие помечалось мелом и отбиралось. Когда мужчина уходил, он получал его обратно. Гарантирую, что полицейский у дверей оружия не пропускал, но девушки все же опять бывали ранены, иногда смертельно.
– Каким образом?
– Девушки-проститутки проносили оружие. Вы никогда не поймете женщин.
– Да, – согласился я.
– Я тоже, – сказал Люазо.
Глава 21
Суббота была солнечной, свет искрился и сиял так, как бывает делает только на картинах импрессионистов и в Париже. Бульвар полностью затопило солнце, в воздухе стоял запах хорошего хлеба и черного табака. Даже Люазо улыбался. Он галопом примчался ко мне наверх по лестнице в восемь тридцать утра. Я был удивлен. Он никогда прежде меня не посещал, по крайней мере, когда я был дома.
– Не стучите, входите.
Радио передавало классическую музыку с одного из пиратских радиосудов. Я выключил его.
– Извините, – улыбнулся Люазо, входя.
– Все дома открыты для полицейского в этой стране.
– Не сердитесь, – сказал Люазо. – Вот уж не думал, что найду вас в шелковом халате, кормящим птичку. Совершенно рождественский наряд. Если бы я описал эту сцену как типично английскую, люди обвинили бы меня в преувеличении. Вы разговаривали со своей канарейкой. Вы с ней действительно разговаривали!
– Я проверяю на Джое все мои шутки, – вежливо объяснил я. – Но довольно церемоний, продолжайте перерывать все вверх дном. Что вы ищете на этот раз?
– Я ведь принес извинения. Что еще я могу сделать?
– Можете убраться из моих ветхих, но очень дорогостоящих апартаментов и вообще держаться от меня подальше. И можете перестать совать свой толстый крестьянский палец в мой запас кофейных бобов.
– Я надеялся, что вы мне предложите немного. Такой слабо жареный кофе большая редкость во Франции.
– У меня куча вещей, которые являются большой редкостью во Франции.
– Вроде возможности сказать полицейскому «убирайся»?
– Вроде того.
– Ну, подождите упражняться в этом, пока мы не выпьем вместе кофе, даже если вы позволите мне купить его внизу.
– Ох, инспектор! Теперь я знаю, как вы занимаетесь вымогательством. Полицейские всегда стремятся поживиться, не желая получать счет даже за чашку кофе.
– Сегодня утром мне сообщили хорошие новости.
– Восстанавливают публичную казнь?
– Напротив. – Люазо пропустил мое замечание мимо ушей. – Произошла стычка между моим начальством и друзьями Дэтта, которые проиграли. Я уполномочен разыскать Дэтта и его коллекцию фильмов любым способом, какой сочту подходящим.
– Когда отправляется бронетанковая колонна? Каков план – вертолеты, огнеметы, а тот, что горит ярче всех, должно быть, понесет коробку с фильмом?
– Вы слишком суровы к полицейским методам во Франции. Если вы полагаете, что вся полиция состоит из одних постовых в остроконечных шлемах, которые носят деревянные жезлы, то позвольте заметить, мой друг: мы бы не продержались и двух минут. Я помню, какими были банды во времена моего детства, – мой отец был полицейским. И лучше всего я помню Корсику. Бандиты там, хорошо организованные и вооруженные, почти полностью контролировали острова, жандармов убивали безнаказанно. Они убивали полицейских и открыто хвастали этим в барах. В конце концов пришлось прибегнуть к решительным мерам. Мы направили несколько взводов республиканской гвардии и устроили небольшую войну. Возможно, это грубая работа, но другого пути не было. На карту был поставлен доход от всех парижских борделей. Они боролись и использовали все подлые трюки, какие только знали. Это была настоящая война.
– Но вы ее выиграли.
– Это была последняя война, которую мы выиграли, – горько сказал Люазо. – С тех пор мы вели войны в Ливане, в Сирии, в Индокитае, на Мадагаскаре, в Тунисе, на Суэце и в Алжире. Да, та война на Корсике была последней войной, которую мы выиграли.
– Пусть так. Но вернемся к вашим проблемам. Какая роль отводится в ваших планах мне?
– Та же самая, о которой я говорил вам раньше: вы иностранец, и никто не подумает, что вы полицейский. Вы прекрасно говорите по-французски и в состоянии позаботиться о себе. Существенно и то, что вы не из тех людей, которые откроют, откуда идут указания; даже под давлением.
– Звучит так, будто вы считаете, что у Дэтта еще остались силы.
– Силы у них остаются даже тогда, когда они висят с веревкой на шее. Я всегда по достоинству оценивал людей, с которыми мне приходилось иметь дело, потому что, когда дело идет к концу, они обычно оказываются убийцами. Каждый раз, когда я буду застигнут врасплох, не я, а кто-то из моих полицейских получит пулю в лоб. Поэтому я не должен быть застигнут врасплох. И поэтому у меня под началом крепкая, верная, уверенная в себе и во мне команда.
– Ну, хорошо, – сказал я. – Итак, я обнаруживаю местонахождение Дэтта. Что дальше?
– Мы не должны потерпеть фиаско, как в прошлый раз. Теперь Дэтт подготовился лучше, чем прежде. Мне нужны его записи. Они нужны мне потому, что являются постоянной угрозой многим людям, включая глупцов из правительства моей страны. Мне нужны эти фильмы, потому что я ненавижу шантаж и ненавижу шантажистов – они самая отвратительная часть в помойной яме преступности.
– Но до сих пор ведь речь не шла о шантаже, не так ли?
– Я не могу стоять и ждать, пока произойдет очевидное. Я хочу, чтобы все материалы были уничтожены. Я не хочу услышать о том, что они уничтожены, я хочу сам их уничтожить.
– Предположим, я не захочу в это вмешиваться?
Люазо раскрыл ладонь.
– Во-первых, – сказал он, загибая пухлый палец, – вы уже вмешались. Во-вторых, – он загнул второй палец, – вы работаете на некий департамент британского правительства, у которого я могу найти поддержку. Они очень рассердятся, если вы откажетесь от возможности посмотреть, чем кончится это дело.
