Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр

Повертев статуэтку в руках, Гутманис ответил:

— Симпатичный тип. Но очень несерьезный. А у меня к вам именно серьезный разговор. Ваш отец вмешивается в наши отношения даже из Африки.

Продолжая улыбаться, Вера перевела взгляд на пробегавшего мимо малыша лет четырех.

— Вы же знаете, как он вам благодарен за то, что вы для него сделали.

Гутманис не стал скрывать своего недовольства. Повертев божка в руках, он попытался засунуть его в карман пиджака. Божок не влез в карман, и Гутманис разозлился еще больше.

Два года назад он приобрел торговый антикварный дом, которым владел отец Веры — человек прелестный и удивительно интеллигентный, но абсолютно ничего не смыслящий в бизнесе. Купив у него практически разоренную компанию, Гутманис спас семью Веры от крупных неприятностей и при этом сам не прогадал. Благодаря серьезным финансовым вливаниям дом встал на ноги, а неукротимая энергия Бортновского превратила его в процветающее предприятие. Если бы только Бортновский поменьше воровал… Хелле уверяет, что по крайней мере пятнадцать процентов чистой прибыли наличными оседает у этого оборотистого управляющего в карманах, по это была уже другая тема.

Вера коварно использовала тему признательности за помощь семье каждый раз, когда по неуловимым признакам предчувствовала приближающееся объяснение Гутманиса. Этим она полностью его обезоруживала — после ее слов благодарности его предложение руки и сердца отдавало бы если не насилием, то принуждением уж точно.

Довольно холодно Гутманис ответил:

— Вы знаете, я не люблю, когда вы вспоминаете об этом. Вера не стала делать вид, что не понимает его:

— Было бы невежливым не помнить. Йозас, у меня двадцать минут до эфира.

— Ну, хорошо, я хочу увидеть вас завтра. Заеду за вами в шесть. И не говорите ничего об эфире — я знаю расписание ваших передач.

Значит, воскресший Гутманис — не престо старый знакомый Бортновского, а его шеф. Хороший поворот. Если я правильно помню народные приметы, встретиться с похоронной процессией — к удаче. К слову сказать, эта странная, чтобы не сказать больше, примета всегда вызывала у меня массу сомнений. Но в данном случае вопрос совсем в другом: кто мне скажет, что по этой народной логике сулит встреча с ожившим покойником?

Оставим фольклор, надо трясти Бортновского, пока он не пришел в себя.

— Гутманис что, инсценировал свою гибель в Москве, чтобы скрыться в Европе?

— Да. Ты его мог видеть — он бывает у Завадской, ухаживает за ее внучкой. Верой. Антикварная фирма, в которой я директором, принадлежала отцу Веры. Гутманис ее выкупил.

— О моем появлении у Завадской и в магазине Лорана Гутманису сообщил ты?

— Не ему, а его заместителю. Его зовут Хелле.

— Он что, немец?

— Да. Занимается у Гутманиса вопросами безопасности. Страшный человек. Он, по-моему, дает деньги Андрею, моему референту, чтобы тот доносил на меня.

Бортновский постепенно выдыхается от быстрой череды вопросов и ответов, и я перевожу беседу в эндшпиль, делая, вероятно, ошибку.

— А ты донес на меня. Ты, конечно, не мог знать, что именно последует за этим. Но, в любом случае, ты косвенно виновен в смерти Габриэля, и я хочу, чтобы ты об этом помнил. Это Хелле меня искал, когда ты звонил Завадской?

Бортновский молча мотает головой, избегая смотреть мне в глаза. Но так я и сам делать умею, особенно когда приходится врать.

— Смотри на меня и отвечай!

— Ну хорошо. После встречи у Завадской он вызвал меня, спрашивал о новых людях. Я рассказал ему, что видел тебя. Где ты работаешь, он и сам выяснил по своим каналам, или просто догадался. Больше я ничего не говорил, потому что за картины и отмывку денег он мне самому голову оторвет. А тогда он пришел ко мне в офис и заставил тебя разыскивать. Я не знал, что было ему нужно. Честное слово!

— Ну если «честное слово», то я, конечно, тебе верю. Что случилось с Лораном?

— Не знаю.

Бортновский произносит эти слова уже на последнем издыхании. Глаза у него потускнели, лицо осунулось и побледнело. Этот день ему дался нелегко. И я оставляю Леонила в покое. Почти все его ответы похожи на правду. Особенно в части его доноса на меня Хелле.

Трапеза завершается в недружелюбном молчании. Мы выхолим на улику в сумерках и молча идем по рю Лафайет к машине Бортновского. У меня к моему спутнику еще масса вопросов, касающихся Лорана, но он и без того достаточно обозлен. Пусть остынет, продолжим в следующий раз.

Бортновский не просто остывает, он понемногу приходит в себя. Надо отдать должное, удар он держать умеет. После коротких и мрачных размышлений он встряхивается, вдыхает прохладный вечерний воздух, смотрит по сторонам со странной улыбкой, покопавшись в карманах, на ходу бросает нищему несколько монет, как будто этим подаянием хочет заручиться поддержкой свыше. Поддержкой в чем? Что-то очень уж быстро к Леониду вернулся его неискоренимый оптимизм.

У машины он напряженно спрашивает, как будто переступает последний рубеж:

— Подвезти?

— Отчего ист?

Тряхнув головой, Бортновский кусает губу и решительно бросает:

— Садись!

В машине он насупленно шарит по карманам, достает ключи и заводит двигатель. Затем, кряхтя, лезет под сиденье, достает небольшой блестящий пистолет и направляет на меня.

Могу представить, как мы выглядим со стороны — два мужика, с сопением дерущиеся за пистолет в тесной полутьме автомобиля. Преимущество в силе и тренированности сказывается очень скоро. После короткой ожесточенной борьбы, стараясь не сломать Бортновскому толстый указательный палец, выворачиваю кисть и отбираю оружие. Теперь больше всего мне хочется этим пистолетом как следует дать моему соседу по его лысой голове. Но профессия сделала меня сдержанным. Отдышавшись, в насколько возможно корректной форме излагаю свои соображения.

— Ты что же, играть надумал, гангстер с Нижней Масловки? А если я тебя сейчас пристрелю, придурок? Или сдам в полицию? Где ты взял пистолет, и кто тебя надоумил меня убивать?

Такого количества вопросов хватило бы для двухчасовой неторопливой беседы, но Бортновский и не собирается отвечать. Шипя от злости, он растирает руку и смотрит на меня с тихой ненавистью. В принципе, такой или подобной реакции следовало ожидать. Я не думал только, что Бортновский возит под креслом машины пистолет. Но что ни делается, все к лучшему — после неудачной попытки лишить меня жизни он должен окончательно сломаться.

— Ну что ты на меня уставился так, как будто именно я создал тебе все проблемы на свете? Тебе психиатры не говорили, что причины бед надо искать прежде всего в себе самом? Обвинять в них окружающих — удел хронических неудачников.

Я, видимо, задел больное место, потому что Бортновский все-таки решает ответить на часть моих вопросов.

— Никго меня не надоумил! И в полицию ты меня не сдашь, побоишься. А проблемы мои действительно из-за тебя.

В своих ответах Бортновский благоразумно воздерживается от обсуждения моей идеи пристрелить его. Но насчет источника своих проблем он отчасти прав. И я примирительно говорю:

— А пистолет где взял?

Попыхтев, Бортновский недовольно отвечает:

— Купил у одного знакомого. Давно уже.

Пистолет — не очень новый никелированный «МАС-35-С» калибра семь шестьдесят пять. Оружие французского производства, бывшая армейская модель, которая ныне стоит на вооружении полиции. Скорее всего, Бортновский действительно купил его по случаю, просто из детского желания иметь настоящий пистолет. Спасибо, хоть в этом не врет.

— Леня, скажи мне, что с тобой теперь делать? Ты хоть понимаешь, что бывает за подобные штучки? Ведь, не к ночи будь сказано, последний человек, пытавшийся меня лишить жизни… Впрочем, эта история не для хрупких и впечатлительных созданий вроде тебя.

Я говорю эти пустые слова, пытаясь решить, что на самом деле двигало Бортновским и как быть дальше. Вывод прост: скорее всего моим приятелем действительно руководило крайнее отчаяние. Если бы его хозяин хотел меня убрать, он поручил бы это кому-нибудь менее бестолковому. Поэтому я поступаю нелогично. Вынув из рукояти пистолета обойму и выщелкивая патроны, говорю: