Рафаэль Сабатини - Венецианская маска
Таким образом, за исключением временных страхов и временных подъемов, жизнь в сладострастной Венеции текла обычным порядком, и Марку-Антуану в этом отводилась роль, немногим отличающаяся от взятой им на себя роли английского бездельника.
За эти месяцы его единственное действие в интересах дела, которому он служил, было связано с еще одним разоблачением. Он выпытал у Лальманта, что был найден преемник в деле Терци, который вновь составлял карту каналов. Когда Марк-Антуан попытался узнать что-нибудь о личности этого преемника, Лальмант покачал головой:
— Позвольте мне сохранить это в тайне. Если произойдет несчастье, я не смогу вновь совершить глупость, заподозрив вас в неосторожности.
Несчастье не заставило себя ждать. Государственные инквизиторы, в связи с информацией, сообщенной Марком-Антуаном через графа Пиццамано, поручили Стражам Ночи, как называли очную полицию Венеции, поддерживать пристальное наблюдение за всеми лодками, которые рыбачили в непригодных для того водах между Венецией и материком, и старательно выследить и поймать злоумышленников. После недель терпеливой длительной работы Стражи Ночи, наконец, смогли выследить такую лодку. После операций, которые по-видимому имели противозаконную цель, это судно имело обыкновение отправляться к дому на Гиудессе. Человека, с которым общались лодочники, — благородного по происхождению, но с низким материальным положением, — звали Сатрони.
В это время не только Сатрони был взят по приказу инквизиторов — и удавлен по приговору, как и Терци — но и два лодочника были также пойманы и осуждены разделить его участь. Для Лальманта это печальное событие явилось доказательством опрометчивости его прежних подозрений в адрес Лебеля.
Глава XV. АЛЬТЕРНАТИВА
Марк-Антуан заполнил свой долгий вынужденный досуг развлечениями, которые царили в Венеции даже в те дни. Его видели в театрах и казино, частенько в сопровождении Вендрамина, который по-прежнему брал у него взаймы крупные суммы, когда он появлялся в его поле зрения.
Он был источником определенного беспокойства для Вендрамина, который не мог избавиться от ощущения, что между Марком-Антуаном и Изоттой существовало некое взаимопонимание. Марк-Антуан с чрезмерным постоянством бывал в доме Пиццамано, чтобы покой был на душе у Вендрамина, ничего не знавшего о его политической деятельности. Марк-Антуан непременно участвовал в поездках по воде на Маламокко и в редких к Доменико в форм Сан-Андреа. А как-то в сентябре, когда несколько английских военных кораблей стояли на рейде порта Лидо, Марк-Антуан взял Изотту и ее мать с собой навестить капитана, который, оказывается, был его другом.
Кроме того, он часто встречался Вендрамину в апартаментах виконтессы де Сол в доме Гаццолы. Это тоже становилось тревожным уже потому, что Марк-Антуан, полностью осведомленный теперь о связи Вендрамина с виконтессой, мог быть заинтересован в том, чтобы рассказать это Изотте. У Вендрамина было достаточно оснований опасаться его влияния на намерение венецианской девушки из патрицианской семьи, которая была столь уединенной и столь оберегаемой ее близкими от сведений о грязных сторонах этого мира.
Он очень тщательно рассчитывал свои карты в отношениях с Изоттой. Он поддерживал вид строгости и воздержанности, чтобы соответствовать понятиям ее девичьей души. Он старался, чтобы Пиццамано никогда не слышали даже имени виконтессы де Сол — понятно, насколько различались общественные миры, в которых они обитали. Общество Изотты было весьма ограниченным, и она не знала изнанку казино. Впрочем, как и ее родители и Доменико, который вот уже несколько месяцев отсутствовал по долгу службы.
Но страх того, что ему могут изменить с человеком, чье соперничество он ощущал так явственно, заставлял его предпринимать меры, чтобы довести дело до завершения.
С этими намерениями пришел он однажды в дом к Пиццамано. Портье сообщил ему, что его превосходительство граф наверху, а мадонна Изотта — в саду. Под влиянием естественного инстинкта влюбленный выбрал сад.
Там он нашел не только Изотту, но и прогуливающегося с ней Марка-Антуана.
Ревности свойственно находить себе подтверждение в каждом сопутствующем обстоятельстве. Небо было серым, осенний день пошел на убыль, и Вендрамину должно было показаться неестественным, что эти двое предпочли прогулку на воздухе; он должен был увидеть в этом очевидность непреодолимого желания уединиться вдвоем, избавиться от сковывающего надзора в стенах дома; забывая о том, что Марк-Антуан слыл старым знакомым семьи Пиццамано, он должен был увидеть в этом нарушение приличий.
В меньшей степени это могло поставить в затруднительное положение саму Изотту. Она вышла срезать несколько роз, которые задержались с цветением под прикрытием стены из высоких подрезанных самшитов. Марк-Антуан, заметив ее сверху, ускользнул, оставив графа и графиню за беседой с Доменико, которому выпало в тот день быть в отпуске.
Она приветствовала его взглядом столь робким, что, казалось, он был полон испуга. Они скованно поговорили о розах, о саде, о благоухании вербены, распустившейся повсюду, об угасшем лете и о прочих вещах, далеких от того, что было на душе у каждого. Держа букет белых и красных роз в руке, защищенной грубой перчаткой, она повернулась, чтобы вернуться в дом.
— Что за спешка, Изотта? — упрекнул он ее.
Она встретила его взгляд с той безмятежностью, в которой она была воспитана и которую она вновь обрела к этому времени.
— Это доброе намерение, Марк.
— Доброе? Сторониться меня? Когда мне редко, так чрезвычайно редко выпадает миг с вами?
— Сколько же нам еще беречь ненужную душевную боль? Видите! Вы вынуждаете меня произносить вещи, которые я никогда не сказала бы. Мы должны оставить это среди наших воспоминаний. Нет сил продолжать.
— Если бы у вас было хоть немного надежды, — вздохнул он.
— Чтобы увеличился мой, и без того предельный, страх? — улыбнулась она.
Он избрал новое направление.
— Как вы полагаете, почему я задерживаюсь в Венеции? В том деле, ради которого я сюда приехал, я сделал все, что мог. Собственно говоря, я ничего не достиг, да и достигать было нечего. У меня нет иллюзий на этот счет. Устоит Венеция или падет — сегодня уже зависит не от действий ее правительства, а от того, кто — французы или австрийцы — одолеют в борьбе. Поэтому мне кажется, что у Вендрамина мало оснований быть вознагражденным за службу, которую ему никогда не удастся исполнить.
Она с грустью покачала головой.
— Пустое, Марк. Он по-прежнему будет требовать выполнения обещания, не подлежащего отказу из соображений чести.
— Но обещание было сделкой. Я знаю, что и Доменико понимает это. Если Вендрамину не представится возможность выполнить свою часть, сделка разрушится. В конце концов, так это мне и представляется, и поэтому я остаюсь в Венеции и жду. Я сохраняю свои надежды. В последние дни вы такая бледная и поникшая, — его голос дрогнул от невыразимой нежности, охватившей его. — Еще не пришло время отчаяния, дорогая. Я искал случай сказать вам это — сказать вам, что я не бездействую, что я жду и наблюдаю. И это вызвано не только делом монархии, тайным агентом которой я являюсь.
Этот намек на действия остро взволновал ее. Ее рука неожиданно сжала его руку.
— Что вы делаете? Что вы можете сделать? Скажите мне.
Уловил ли он в ее голосе трепет надежды, которая, по ее утверждению, умерла? Его рука ответила на ее пожатие.
— Я не могу сказать вам больше того, что уже сказано, дорогая. Но я горячо прошу вас не считать напрасной борьбу, которая еще не завершена.
В этот момент Вендрамин и наткнулся на них, такими их и застал: неотрывно смотрящими в глаза друг другу, сплетая руки, а холодную и величественную Изотту — вспыхнувшей в таком волнении, какого ему, несомненно, никогда не удавалось пробудить в ней.
Он сдержал свои эмоции. У него хватило здравого смысла понять, что здесь он не мог устроить скандал, как в салоне виконтессы. Изотта, перед которой он робел — и это придется терпеть, пока он не женится на ней, — не была человеком, по отношению к которому позволителен какой бы то ни было сарказм или косвенный намек. Поэтому он подавил гнев и страх и настроился по обыкновению доброжелательно.
— В саду хозяйничают осенние ветры! Разве это благоразумно? Нашему другу Марку это может не представлять опасности. Студеный климат его родной страны закалил его. Но для вас, моя дорогая Изотта! О чем думает ваша мать, что позволяет вам это?
Такими заботливыми упреками он поторопил их в дом: очень радостный внешне, но раздраженный в глубине души. А если беда, которой он опасался, уже случилась? А если этот подлый англичанин рассказал ей о его отношениях с француженкой? Его беспокойные глаза исподволь присматривались к ней, пока он говорил, и находили ее сверх обыкновения отчужденной и холодной.
